Часть 5 (1/2)

Проснулся я от того, что мне тяжело, влажно дышат в шею. Испугался, откатываясь, и упал с постели. С чужой постели. Выглянул из-за края и увидел Рязанцева. Взбудораженный, красный, встрёпанный. Губы, припухшие со сна, были особенно яркими. Тёмная щетина, тёмные глаза в угольных ресницах и чёрные волосы, падающие на уши и лоб крупными кольцами. Смуглая кожа, выпуклый, влажный рельеф мускулов, напряжённые соски на ощутимых пластинах мышц. Сейчас это был Антонио, а не Рязанцев. Тореадор, мать его.

– Ты почему такой красный?

– Дрочил. Не хотел тебя будить.

Я опустил глаза и увидел эрегированный влажный член. Удивительно деликатный человек. То дерёт меня как Сидорову козу, то не решается меня разбудить. Кстати!

– Почему ты вчера меня не разбудил? Я ведь сказал, что не хочу спать с тобой! Я не люблю этого. Мне неуютно вне дома.

– Я тоже человек, Саша. Вырубился быстрее, чем дополз до телефона.

А я понял, что Рязанцев мне врёт. Игоря он отпустил вчера. Хотя… Такси ведь никто не отменял. А чёрт с ним. Какое мне дело до его мотивов, пока он исполняет обязательства по маме? Я встал на колени и понял, что из меня течёт. Блядь! Он опять не надел презерватив! А в каких местах побывал этот неутомимый член, даже представлять не хотелось.

– Ты опять не надел презерватив!

– Саша…

– Иди ты нахер! Я не хочу сдохнуть от спида или гепатита!

– Я всегда его надеваю! Даже во время минета! Я чист!

– Что-то я этого не заметил!

– Ты вообще нечего не замечаешь, – горечь в тоне была мне непонятна.

– Знаешь что, Рязанцев – иди ты со своим заморочками нахуй! У нас не было договорённости, что ты лезешь ко мне в душу!

– А ты бы туда пустил?

– Да зачем? Зачем тебе моя душа? Я же не отказываю тебе! Еби как хочешь, но только тело. Мозги оставь в покое. Мне и так гадко, трудно, страшно.

– Гадко?

– Ты когда-нибудь продавал себя? Менял на услуги честь и совесть? Поступался принципами?

– Да.

– Понравилось?

– Нет.

– Тогда что тебя удивляет в том, что другие могут испытывать подобные чувства?

– Ты не видишь картины в целом.

– У меня сейчас из разъёбанной задницы течёт сперма. Это факт. И какой бы не была картина, этот факт уже не отменить.

– Ты гомофоб?

– Нет, пока это не касается меня лично.

– Саш, я вчера был непосредственным участником секса и я видел, что тебе хорошо.

– Ты превратил меня в животное! Я не хочу трахаться с мужиком! Не хочу! – заорал я и Рязанцев вдруг одним движением поймал меня за шею, втянул на постель и вжал в себя. Я трепыхался, кусался, бил кулаками и орал ему в широкую грудь, пока не устал. У меня случилась полноценная истерика. Рязанцев обхватив меня рукой и ногами, дышал в волосы и молча поглаживал по спине, как маленького, терпеливо переживая моё состояние.

– Прости меня. Прости. Я не думал, что тебе так тяжело принять себя и свою ориентацию.

– Да нет никакой ориентации, Рязанцев. Ты просто меня сломал, – устало сказал я. – Отпусти. Я в туалет хочу.

Антон крупно вздрогнул, а потом разжал объятия. Я сполз с кровати, стараясь не делать резких движений и посмотрел на бледного шефа.

– Хотя, честно говоря, не было у меня кроме тебя шансов, вытащить мать. Да и не виноват ты, что я такое слабое чмо. Так что не парься. На контракт это не повлияет.

Рязанцева мои слова почему-то не взбодрили, а заставили уже посереть. Но кого трогает чужое горе? Я утвердился на ногах и поплёлся искать туалет и душ.

На удивление, туалет мне дался проще, чем в прошлый раз. Вот я пидарасина. Втянулся уже. Впрочем, кому какое дело, с кем я сплю? Тут ведь не во внешних обстоятельствах конфликт, а внутри меня. Мне надо либо принять это, либо отвергнуть. Но отвергнуть я не могу, потому что мама. Значит принять. Сколько там стадий принятия неизбежного? Пять? Семь?

Отрицание

Гнев

Торг

Депрессия

Принятие

Первые три у меня, почему-то сбились с порядка действий. Торг был первым. Гнев вторым. Сейчас я завис на стадии отрицания. Боюсь, после принятия ко мне придёт депрессия.

Выйдя из ванной я вдруг поймал дежавю. Пахло оладушками. Как вчера утром у мамы. Я пошёл на запах и застал мрачного Рязанцева в серых спортивках и растянутой футболке пьющего чай. На столе было накрыто: аппетитная горка блинчиков на блюде, сахар, молоко и чайная пара, рядом с которой аккуратно, параллельно-перпендикулярно, лежала ложечка.

– А чего не кофе? – мне было всё равно чай или кофе пьёт Рязанцев, но я был ошарашен этими вот оладушками и этой икебаной на столе.

– На работе – кофе. Дома – чай.

Логики я не понял, но какая разница?

Я кивнул на горку оладьев. Золотистых, пышных.

– Ты сделал?

– Да. С яблоками. Тебе кофе или чай?

– Чай.

Шеф, суетящийся на кухне, напёкший оладьев, рвал мои шаблоны. Мой бунт против подачи ему бутербродов и кофе показался вдруг смешным и детским.

– У тебя есть любой сладкий соус или варенье?

– Ты сладкоежка?

– Нет. Не знаю. Наверное. – Я прислушался к себе. – Это шаблон. Если оладушки, значит – варенье или сгущёнка. Но в Англии никакой сгущёнки нет, а вот джем – пожалуйста. Я пёк панкейки и ел их утром с джемом. И мне казалось, что я дома.

– Ты умеешь готовить?

– О нет! Но пришлось освоить элементарное. Меня больше удивляет, что умеешь готовить ты.

– Моё детство и юность не были простыми. Особенно с именем Антонио Серхио в сочетании с фамилией Рязанцев. Я рано понял, что мир жесток; люди скорее тебя высмеют, чем пожалеют; руку помощи тебе не протянут, а когда помощь нужна будет им – будут тыкать раскрытой ладонью в лицо без зазрения совести; драться за место под солнцем – это единственный способ выжить. Я умею убираться, готовить, драться, зарабатывать деньги. Только любить не умею.

– Не было кого?

– Было и есть. Я про умение проявлять любовь. Меня вырастила мама и бабушка. Мама всё время работала, а бабушка… Впрочем, не важно.

Проявлять любовь? Это он про ухаживание что-ли? Учитывая, как он груб с персоналом, думаю он и с партнёрами не очень ласков.