Часть XI (2/2)

Сильные, крепкие пальцы Таллиса, увенчанные когтями, подрагивают как у мальчишки, впервые касающегося чего-то удивительного. Как у мальчишки, боящегося навредить.

В какой-то момент, Виктор вдруг выгибается — когда его голой груди касаются маленькие лапки, с острыми, полупрозрачными коготками.

— Чудо.

Виктор смеется, прежде чем его ладони резко цепляются за край стола. Малышка легко вылезает меж пальцев Джейса, прижимаясь к области диафрагмы Виктора… чтобы просочиться ему под кожу, светящимся фиолетовым силуэтом, пробираясь меж ребер к отцовскому сердцу.

Это и больно… и сладко.

Виктор никогда больше не будет один.

Его сердце, медленно черствеющее и от жестокости жизни, превращающееся в холодный механизм, снова оживает.

Что сотворил Синджед?

Что «о н и» сотворили?

Хеймердингер назвал бы это магией?

[захотел бы уничтожить?]

Сумасшествие.

Джейс наклоняется ниже, слизывая остатки странного подобия Мерцания, бывшего внутри яйца Чуда с груди Виктора, с его корсета… чтобы убедиться по протяжному скулящему выдоху — у этой модификации еще как имеется чувствительность.

От этой мысли нет никаких сил терпеть, и он вздергивает Виктора вверх, поддерживая его под колени, легко удерживая на весу. Удивительно, что они не сшибают все косяки по дороге в спальню, но, однозначно обрушивают пару завалов из книг. Однако Виктор только смеется, когда Джейс глухо охает от очередной книги, ударившей его корешком по ноге.

Виктор смеётся, чтобы в следующую минуту застонать, когда Джейс начинает изучать его корсет и каждую заклепку, каждое ребро на нем, губами и языком… пока его руки буквально срывают пуговицы, расстегивая непристойно узкие штаны от официального костюма Виктора.

Джейс стягивает эти чертовы брюки прямо с чужим нижним бельем.

Из его головы исчезают всякие мысли, оставляя место исключительно безумному желанию, да звериной чуткости с которой он обоняет запах Виктора, сочащийся из каждой клетки его кожи. Он может ощущать, как движутся мышцы под бледной кожей, как тонки и хрупки кости, как плоть смешивается с металлом там, где ее укрепила рука неизвестного Таллису мастера.

А еще он чувствует, как изменяется плоть Виктора, как чужое тело так же перестраивается… но если для Джейса данный процесс происходит болезненными рывками, то у Виктора он такой постепенный и плавный, будто кто-то подготавливал его к этому моменту годами.

С низким, отчасти яростным, отчасти возбужденным рыком, Джейс окончательно разрывает рубашку Виктора в клочья, чтобы руками обхватить неестественно-узкую талию, чтобы почувствовать каждый шов и каждый шрам, сращивающий искусственную плоть с настоящей. Чтобы прикоснуться к штырям в позвоночнике, посылая от них во все стороны ощущения тока, бьющего вниз живота Виктора.

Сейчас Джейсом бесполезно командовать, бесполезно его о чем-то просить или пытаться остановить.

Но Виктор и не пытается. Он лишь закусывает край подушки, когда его переворачивают на живот и наваливаются сверху, оставляя на загривке метку начисто перекрывающую метку Синджеда.

Из-за вздувшихся мышц одежда Джейса рвется сама, а то, что не рвется, он сдирает с себя когтями, освобождаясь от официальных одежд с таким удовольствием, словно срывает с себя благовоспитанность, цивилизованность и человечность.

Метки расцвечивают спину Виктора одна за другой — от основания шеи до самых ягодиц… пока длинный язык не облизывает туго сжатые мышцы ануса.

У Джейса не слюна, а какая-то слизь, долго не высыхающая на коже, которой он метит Виктора точно так же как и поцелуями. Со стороны было бы невозможно понять — то ли он так вожделеет Виктора, то ли хочет его сожрать.

А может и то, и другое.

Но сил на долгую подготовку у этого чудовища все равно нет и можно сказать спасибо Синджеду за то что кишечник Виктора чист, а колечко мышц сзади растянуто. Вот только Виктор бы в жизни не вспомнил кому и зачем надо говорить спасибо. Мерцание превращает каждое касание Джейса в фейерверк ощущений и все о чем Виктор может думать — о том какой Таллис горячий, когда наваливается на него снова сверху и как туго он протискивается внутрь чужого тела.

Сердце пропускает удар, когда они наконец-то превращаются в единое целое.

Маленькая жизнь внутри Виктора вздрагивает, а затем всего одной телепатической волной стирает границу между этими двумя.

Это нельзя назвать сексом. Это то, что создает вселенные.

«Вот так закончится этот мир? Не взрывом, а стоном»

Откуда эти строки? Кто именно из них их вспомнил?

Не имело значения.

Главным было достичь того самого конца мира — являющегося началом нового.

Движениями, касаниями, поцелуями, стонами, царапинами, укусами. Смешением всех жидкостей тел, по́том на коже, разодранными на полосы простынями и подушками.

Каждое движение приближало их к заветной цели, каждое касание заставляло сиреневые звезды вспыхивать все ярче и ярче перед глазами.

[а аркейн-кристаллы в лаборатории — тихо шептать, звать и приветствовать зарождение новой жизни]

— Люблю тебя.

Слова оседают на коже, рунами-клеймами впиваются в плоть.

Виктор, вцепляется ногтями в спину Джейса так, что ощущает, как прорывает мясо, добираясь до живой, мягкой и влажной плоти. Комнату заполняет его крик, смешиваясь с фиолетовым сиянием и Мерцанием.

Сердце замирает в наивысшей точке, не в силах биться сильнее… а потом судорожно возвращается к человеческому ритму, пока из него наружу, смешивая боль со сладостью, выбирается маленькая крохотная ящерка.

Джейс и Виктор настолько вымотаны, что им хватает сил лишь зарыться в покрывала, тесно переплетаясь конечностями.

Они спят как убитые до самого утра, не слыша, как их Чудо тащит по полу стеклянную миску с уютным гнездышком в постель и как крохотная ящерка волочет туда же заготовку для Хэкс-ядра, в три раза большую ее по размеру, не говоря уж об огромном весе.

Но это ведь Чудо… и она не раз в будущем оправдает свое имя.