Первая выпивка (2/2)
Хитклифф еле заметно улыбается сквозь поцелуй. Руки лишь легонько касаются недоступного затылка, притягивая к себе. Инициатива от Марка была слишком головокружительной. Такой стеснительный, хрупкий, но он спокойно отдается Цезарю. Их поцелуй прерывается тяжким дыханием, запахом алкоголем и розовым свечением тусовочной лампы.
— Я люблю тебя, — голос спокоен, но он явно нервничает. Очень сильно нервничает, видно по темным глазам, где блистает столь яркий огонек. Он такой… Далекий и одновременно близкий. Столь недоступный и родной. Марк его практически не слышит, только сбитое дыхание кажется таким знакомым и желанным. Аж тошнит, какой мерзостью наполнилась эта комната. Всем было бы противно находиться в подобном месте.
— И я тебя… — голос Хитклиффа тихий, еле слышный, неразборчивый и его несвязные слова с трудом можно выстроить в какие-то предложения, но Торрес знает, что он ему ответил. Он получил его любовь, а остальное полбеды.
— Я могу.? — этот вопрос был практически немым, обомлевшие губы еле-еле произнесли этот звук, от чего второй лишь слегка улыбнулся, смущенной такой, подавленной и непривычной улыбкой, кривоватой. Под давлением феромонов, ситуации, всего этого его действия были зажаты.
— Ты… Да, ты можешь, — Марк не видит смысла не соглашаться. Он знает, что перед ним Цезарь, его руки, которые соскальзывают под серое худи, приподнимают его, комкая и задирая. Теперь виден живот, немного пухловатый, как и его ляжки.
Ох, черт, какие же они прекрасные. У Торреса в дополнение к его пьянящим чувствам был еще и этот блевотный запах, который как червоточина всасывал в себя. Голова кругом идет. Теплые круги по животу. Торрес спускается и усаживается на колени. Ему забавно рассматривать эти смущенные действия Хитклиффа, который тоже пытается проявить инициативу, чтобы после не прозвали бревном. Нет, вообще, ему не нравится то, что Торрес его дразнит или «издевается» подобным образом.
Едва пухлые губы розоватого оттенка припадают к животу и лобку, так мягко и влюбленно проводя теплым, нет, даже горячим языком. Он еще даже штаны не спустил, но Марк уже тяжело дышит, пока Цезарь одаривает прекрасное тело героя поцелуями. Кругом едет голова.
Нет, все-таки, он не может оставить все так, как есть. Хитклифф не готов принять полную инициативу со стороны Торреса или полностью отдаться ему. Страх возникает где-то на подсознательном уровне, и поэтому он продолжает вести себя столь зажато. Рука, сплошь покрытая и усеянная мелкими порезами, хватает за аккуратно уложенные пряди Торреса и оттягивает от себя насильно. Цезарь недовольно хмурится — подобного не ожидал, однако сопротивляться не стал. Как никак, раз тот хочет быть немного доминантным, то пусть будет.
Немного грубое действие со стороны Марка было чем-то вроде отрезвителя, будто бы не Ченджер все это время упивался в алкоголе до того, как заговорил с Марком. Впрочем… Грубым действием было то, что он кинул его на новую кровать, столь мягкую, но под таким навесом неудобную и болезненно неприятную.
Теперь-то спиной к Хитклиффу находится сам Цезарь, упрямо упирающийся локтями в белые одеяла, но на его спину тут же присели. Со стороны Марка подобные действия были… Уникальной возможностью Торреса получить доверие и насладиться всеми действиями оппонента. Холодные руки расслабились, ведь все плечи теперь были усеяны губами и поцелуями от них. Влюбленный взгляд впился прямо в подушку и он ее слабо приобнял, изредка тихо выдыхая.
У Хитклиффа приятные руки, которые всегда теплые, но они такие маленькие. Ими даже бедра Торреса сжать не получится. Его забавит то, как он игриво, однако в этот же момент столь неудачно пытается удовлетворить Цезаря, стянуть с него черные брюки, которые так мешаются. Теперь перед глазами оголенные бедра немного смугловатого оттенка. Черт, крыша едет прямо сейчас! Руки медленно сжимают их, на что со стороны слышится лишь тихий выдох и мычание. Он приподнялся на коленях, подогнув их под себя и привлекающе повилял бедрами. О да, заставить верующего просто так отпустить себя, полностью отдаться блаженству греха — мечта. Так и надо.
Марк укладывается между обоих ног, раздвигая их и проводя между них языком. Алкоголь затуманил разум, выступающий жар все более ощутим, а, конечно, показные стоны Торреса — мечта. Он снова над ним издевается, для Торреса все это лишь игра, но для Марка будет краем блаженства. Будет чем-то между раем и адом — лимбо.
Руки подрагивают, разводя обе ягодицы, пока язык продолжает смазывать пленительный анус, собирая предэякулят, выступающий прямо с члена, вдоль. Он смакует, все активнее смазывая промежность, используя, наверное, все знания римминга, которые он видел и насмотрелся в целом.
И у него выходило для начала очень даже неплохо, это можно было бы назвать хорошо, но со своими нюансами. Горячие руки раздвинули обе ягодицы, после чего сквозь черствые штаны начали потираться бугром об промежность, но долго это не длилось, ведь после болезненного «ой» со стороны Торреса, Марк прекратил. Теперь уже практически все было готово, анал разработан, руки находятся в области, где они не могут друг друга тронуть…
Первый толчок сопроводился неприятным выдохом, а после и сдавленным стоном, полного какого-то неприятного ощущения и при том болезненного мычания, которое дополняло все атмосферу. Еще один толчок и снова — невероятное ощущение.
Цезарю удалось привыкнуть лишь через пару минут таких усердных действий и ласк. Теперь все плечи официально исцелованы и покрыты небольшими засосами, вызванными плоскастным кровоизлиянием на коже. Голова кругом идет, даже Торрес больше не сдерживает себя, все контролируемые мысли превратились в огромную неразборчивую кучу из непонятно чего.
Еще один шлепок об бедра, по которым скатывается слюна, оставленная Марком, каждый стук яиц об бедра сопровождается пронзительным и протяжным стоном, полным одновременно боли и любви. Еще один толчок и снова толчок — это была задета простата. Вот теперь дрожь пробежалась по всему телу, дыхание стало недоступным и тяжелым, глаза закатились ко лбу, не давая ничего нормально переварить между собой. И так каждый толчок в сторону чувствительной точки был настолько ощутим, что даже сам Цезарь потерял счет времени, сколько они находятся в такой позе и наслаждаются друг другом?
Боль, пронизывающая все тела больше не была чем-то необычным, она становилась приятной, а ближе к концу от Торреса пошли действия навстречу. Он наконец-то тоже показал инициативу, но Хитклифф значения этому не придал, контролируя свои руки, которые в любой момент могли испариться от смущения. Ему еще придется долго над этим работать.
Но вот заключительный толчок, который сопровождался самым громким и любимым стоном низкого голоса. Этот стон был наполнен эйфорией и хоть их действия были однотипны, но они были слишком приятными для обоих. В следующий раз они обязательно попробуют что-то другое, если алкоголь не залезет им в голову, как червь.
Едва Марк отстраняется, то по бедрам Цезаря стекает липкая, полупрозрачная жидкость. Теперь вся кровать и ноги измазаны этим. Торрес не язвит, ничего умного сказать не спешит, лишь слабой рукой дотягивается до своего анала, собирая немного жижи и растягивая ее по пальцам.
Куранты из телевизора бьют двенадцать ночи. </p>
С новым годом. </p>