Выпускной (1/1)
Выпускной… Какое славное слово. В такой день нужно выглядеть лучше всех, ведь так можно всех удивить. Нужно, чтобы все запомнили вас, как нечто… Нечто невероятное и распрощаться с школой нужно тоже ярко и радостно. И поэтому никто не может прийти на выпускной в футболке. Хотя в классе Адама и Цезаря были особые индивидуумы, которые решили прийти в пижамах, дабы запомнить этот день, как что-то с чем-то! Конечно, Торрес хотел было уговорить и Мюррея прийти с ним в пижаме, но тот строго-настрого отказался.
До последнего звонка оставалось всего минут сорок или пятьдесят. В пустом доме Адама всегда было одиноко. Когда он возвращался домой, то единственный, кто его ждал — это была кровать. В его доме не было игрушек, половина мебели отсутствовала из-за ненадобности, все ящики пусты и иногда возникает ощущение, что тут никого не было годами.
Лишь иногда Торрес приносит сюда… Что-то свое. Он часто помогает убираться Мюррею, да и в принципе заботиться о том, хотя зачастую тот лишь посылает его и игнорирует. Но Цезарь знает, что внутри него после смерти родителей осталась лишь пустота. С десяти лет он носил галстук отца, хоть он и был большим, но был таким любимым. Черный с красной полосой посередине и белыми по бокам. Он был особенным, ведь сшит на заказ. Поэтому Адам так трепетно им дорожил, он даже хранил его в отдельной коробочке. Однажды отец сказал, что обязательно завяжет его на выпускном Мюррея, но…
Не повезло.
А сам Адам так и не научился их завязывать, поэтому уже битый час стоял перед старым, потертым зеркалом, стараясь затянуть узел правильно, но единственное, что удавалось — это лишь перетянуть себе горло. Не выходит. К черту. Лучше наденет бабочку, но…
В дверь раздался громкий стук. Мюррей оторвался от своих мыслей и проклинаний всего сущего. Наверняка, Джона и Марк уже давно в школе и ждут Торреса с Адамом. Неудобно будет… Он подбежал к двери и нехотя открыл ее. Там был… Цезарь. На нем была форма школы, красный пиджак и голубая бабочка с черными брюками, пока на втором был лишь полузавязанный галстук.
— Ты долго. Но семеро одного не ждут. Скоро там? — уже по глазам он понимает, что у Адама есть какая-то проблема. Его слишком легко прочитать. Или это Торрес уже приучился?
— Я… Я собираюсь. Просто не могу найти свою сумку, — надо оправдаться. Будет стыдно, если он вдруг узнает о таком идиотском неумение со стороны Адама. Слишком неловко просить его о помощи. Цезарь всегда одет, как с иголочки.
— Ты про ту сумку, которая лежит у входа? — Торрес еле заметно улыбается, указывая на то, о чем говорил Адам, на что тот лишь получает тяжелый выдох, и друг поспешно заходит внутрь, — Так…
— Я… Просто… — он уже давно знает причину недомогания Адама, который до сих пор не отпустил смерть своих родителей, который до сих пор по ночам плачет и вспоминает, как было хорошо с ним, как сильно он боится перечитывать газеты, надеясь не увидеть там упоминание своих близких, какой ужас на него нагоняет полиция, которая стучится в дверь, чтобы сообщить об ужасном происшествие, и как сильно он сочувствует всем, кто потерял своих родных.
Нет, Торрес даже спрашивать его не будет. Он спокойно взял аккуратный галстук в руки и принялся бережно его завязывать. Он даже слово лишнего не сказал, а Адам не стал сопротивляться, опустив взгляд на руки Цезаря. Он немым высказыванием благодарит его за то, что тот не спрашивает, почему он так долго, что он делал и почему не умеет завязывать чертов галстук. Все-таки, каким бы близким для него не был Джона, Цезарь ближе. Он всегда был самым близким. Он всегда был рядом и даже несмотря на то, что пропал на невесть сколько, после того, как родители погибли, после того, как их обоих, чуть не выдали… Все равно. Он был близко всегда. И Торрес тоже испытывает к нему симпатию. Дружескую, нет, даже скорее родственную. Словно он старший брат для него.
Тишину прерывает тихий-тихий всхлип. Старший переводит взгляд на Мюррея, который всеми силами старается сдержать слезы. Они уже непроизвольно потекли по щекам. Цезарь слабо улыбнулся и потер их, убирая с лица.
— Ты молодец. Они бы гордились тобой. Теперь у тебя есть мы, — он немного прижимает к себе Адама, который неслышно плачет, уже настолько тихо, что даже страшно подумать, что он вообще подает признаки.
— Спасибо…