Часть 2 (2/2)
— А чем он в Твери занимался? На какой доход жил, если еще и умудрялся давать с него Расторгуеву? — ответы на эти вопросы по-настоящему интересовали следователя Штольмана. Где Каверин мог найти себе место после позорного изгнания из полка, да еще и с приличным жалованием?
— Про все не скажу, но довольно длительное время он обитал у вдовой владелицы мануфактуры. За нехилое вознаграждение учил верховой езде сына и устраивал скачки на мамаше. Альфонс. Но в этом никакого состава преступления. Не на улице же себя предлагал. А вот другое — деяние противозаконное. И во время обыска у Измайлова мы нашли тому доказательства.
— Какого плана?
— Записи. Измайлов стал случайным свидетелем потасовки племянника купца Елисеева Расторгуева и студента. Студент разорялся, что Расторгуев обещал достать пятьсот рублей для правого дела, но подвел их. В итоге товарищам пришлось отложить намеченное. И что ему теперь нет никакой веры. А Расторгуев клялся и божился, что был уверен, что офицерик заплатит сполна, а тот вернулся ни с чем, сказал, что в этот раз не сложилось, но в следующий обязательно добудет нужную сумму. Необходимо лишь немного подождать. И что он припугнул офицеришку, чтобы тот не вздумал выкинуть фортель. А он выкинул-таки — вроде как снова отправился за деньгами, но как сквозь землю провалился. И теперь у него нет возможности стрясти с него не то что пятьсот рублей, но и полтинник. Студент наседал на Расторгуева, что раз тот так сплоховал, пусть найдет деньги у дядьки, мол, тот и не заметит пропажи, хоть рубликов сто на первое время. Расторгуев отказался красть у дядьки, мол, тот его со свету сживет. А студент стал угрожать ему, что это его товарищи сживут его со света, коли он не достанет денег, как обещал. После этих слов началась драка, и Измайлов, судя по всему, поспешил ретироваться.
— И все, что Вы рассказали, было так подробно записано? — усомнился начальник Затонского сыска.
— Ну я Вам далеко не все пересказал. Там было кудааа, — потянул слово Левенталь, — больше деталей, вплоть до того, как они были одеты. Похоже, Измайлов не отличался отменной памятью, поэтому и описал все так основательно, чтобы не забыть потом, ведь вещественных свидетельств для возможного шантажа у него не было.
— Ну что же, мои поздравления, господин подполковник, — без иронии произнес Штольман, — у Вас в руках доказательства, что шантаж Каверина имел место, Расторгуев требовал у него деньги, и не единожды, и предавал их студенту, связанному с определенными кругами. Фамилия офицера, правда, не упоминалась, но раз в обществе Расторгуева был замечен только Каверин, можно с уверенностью сказать, что речь шла о нем. Кроме того, точно такую сумму Каверин просил у своей бывшей любовницы, проживавшей в Петербурге, но та отказала ему. После угроз Расторгуева он решил, что тот мог с ним действительно расправиться, и вскоре уехал из Твери, затерялся, так сказать, на просторах необъятной Империи.
— Что касается требования денег — да, доказательства есть. А вот был ли это шантаж в чистом виде или же, возможно, принудительно-добровольное пожертвование, это еще предстоит выяснить Санкт-Петербургской губернской жандармерии.
— Как это следует понимать, подполковник? — Яков Платонович на самом деле не представлял, что стояло за словами Левенталя.
— А что, если Каверин платил Расторгуеву не только потому, что тот имел какие-то доказательства того, что он участвовал в расхищении полкового имущества, но и потому, что, потеряв все после того, как его со скандалом выгнали из полка, тоже затаил злобу на власти и, раз уж был вынужден давать деньги, то сам решил, что не будет против, если часть из них пойдет на поддержку… политически неблагонадежных элементов?
— И кто подтолкнул Вас к такой теории? Подполковник Ливен? — Якову не хотелось верить, что Павел мог навлечь подобное подозрение на Каверина, хоть он и был той еще сволочью.
— Нет, такая идея, как возможная, была с самого начала. Как только Каверин был замечен вместе с Никитой Расторгуевым.
— И каким образом Каверин мог узнать, куда идут его деньги?
— Возможно, Расторгуев еще в начале, когда Каверин пытался ерепениться, припугнул его, что за ним стоят опасные люди, а тот вместо того, чтобы перепугаться до смерти, решил поддержать их начинания. От офицера, которого с позором изгнали из рядов Императорской армии за участие в афере по продаже полкового имущества, можно ожидать чего угодно.
— Господин подполковник, это уже слишком! Где участие в сбыте разворованного имущества полка и где денежная помощь политическим смутьянам? Между ними пропасть! — эмоционально высказался начальник сыскного отделения.
— Это не так далеко друг от друга, как Вам кажется, господин коллежский советник. Через пропасть совсем нетрудно перекинуть дощечку, чтобы перейти с одной ее стороны на другую. Поверьте, я повидал на своем веку и не такие… кульбиты… И я доверяю характеристике штаб-офицера, состоящего при Государе, Каверин — ррредкостная мррразь, — прорычал Лев Левенталь.
— Да, он мразь, — согласился Яков Платонович. — И все же ввязываться в то, о чем Вы говорите — на мой взгляд, это сомнительно…
— Хорошо, раскрою Вам карты, сам я такого про Каверина не думаю. Это предположение полковника. У начальства, сами знаете, бывают свои версии. Но теперь проверять это придется столичной жандармерии. Не смогут прижать к ногтю, так хоть нервы помотают паскуде. Может, им покажется подозрительным даже то, что Каверин поселился вблизи Адмиралтейских заводов, а не где-нибудь еще. Что от денежной помощи подпольщикам можно докатиться и до призывов к саботажу, а то и диверсии…
— Про Адмиралтейские заводы я как-то не подумал, — признался Штольман в своей недальновидности.
— А вот наш полковник сразу подумал, как услышал про Колпино. Ему вообще много не нужно, чтобы начать подозревать кого-то. А тут бывший офицер, покрывший себя позором, переехал в столь значимое для оборонной мощи Империи место. Поневоле задумаешься, случайность ли это… Как Его Сиятельство заметил, в любой случайности можно найти закономерность, если хорошенько приглядеться… А жандармы, как правило, приглядываются хорошо… даже в Твери, а уж в столице и подавно…
— И каков результат вашего пригляда? Расторгуева со студентом уже задержали?
— Нет, — вздохнул подполковник Левенталь. — В Твери их нет. Расторгуев перебрался в Москву прошлым летом, работал у своего дядьки, а потом подался, как говорится, на вольные хлеба. И с тех пор Елисеев о племяннике не слышал. А мы выпустили его из вида, когда он перестал встречаться с Панкратовым.
— Похоже, Измайлов искал Расторгуева в Москве, может, через его знакомых, например, из конторы или складов Елисеева. Поэтому у него среди прочих заметок и была вырезка с их адресами.
— Да, это очень вероятно.
— А что насчет студента? — спросил Яков Платонович, когда они повернули на другую тихую улицу.
— Этот как в воду канул.
— Так тоже, наверное, в Москве. Поскольку он учился там, у него явно остались знакомства.
— Если честно, мы тогда не проверяли, куда он делся, таких краснобаев как Панкратов вагон и маленькая тележка. Как говорится, с глаз долой… Нам и тех, кто серьезнее, опаснее за глаза хватало. Но, похоже, проморгали мы его тогда… Намного позже, месяца два назад нам это… — Лев Евгеньевич сделал небольшую паузу, чтобы подобрать подходящее слово, — аукнулось… Его имя всплыло в связи с Михеевым. Из Москвы поступил приказ выяснить все о погибшем при взрыве помощнике аптекаря, ранее проживавшем в Твери. Ну продавал он, похоже, какие-то препараты у нас в городе, но больше никаких подозрений насчет его не было. Знакомств сомнительного свойства тоже, вроде, не водил. Однако, он учился в гимназии вместе с Панкратовым, который был у нас раньше под наблюдением. Но тогда их связь после окончания гимназии выявлена не была. О чем и было доложено в Москву.
Начальник сыскного отделения стал размышлять вслух:
— Расторгуев перебрался в Москву после ссоры с Панкратовым? Бежал, боясь расправы, как Каверин от него самого? А Панкратов уехал из Твери после того, как Михеев переехал в Москву? Похоже, студент снова склонил, а, возможно, и заставил Расторгуева примкнуть к их делу, как и Михеева. А когда помощник аптекаря погиб при взрыве, Расторгуев подался в бега.
— Подполковник Ливен думал в том же направлении, поскольку задал по сути те же вопросы. Вы правы, Панкратов уехал из города после того, как Михеев получил место в аптеке в Москве, видимо, рассчитывая использовать его в своих целях, как и Расторгуева, уже почти год жившего в Белокаменной. Расторгуев служил у дядьки, пока не произошел взрыв, а затем бросил свое не такое уж дурное место и дал деру. А Елисееву не давал о себе знать, чтобы через него Панкратов с товарищами не нашли его.
Когда Штольман получил подтверждение своим предположениям, он пришел к заключению, что, с большой долей вероятности, вырезки, которые хранились у Измайлова, были не разрозненными заметками, как казалось на первый взгляд, а, наоборот, являлись частями одного целого — информации о местах, использовавшихся некой подпольной организацией. В аптеке можно было производить, например, взрывчатку, на складах купца прятать это до нужного времени. А в парикмахерской заказывать парики и накладные усы и бороды для конспирации…
Яков подумал, что, похоже, Ливен сложил всю картину целиком из кусочков мозаики, коими были газетные вырезки, еще вчера в Затонске. Поэтому и решил передать дело в жандармерию. А ему сказал только об аптеке, в которой был взрыв. А он еще возмущался, что Павел пытался за уши притянуть этот случай к делу Измайлова… Да, приходилось признать, что ему, в отличии от Ливена, требовалось больше времени, чтобы сделать правильные выводы. Он не был тугодумом, но уступал Павлу, имевшему быстрый как молния и блистательный ум. У Якова было смешанное чувство — немного ревности, быть может, даже зависти, но, несомненно, белой, и гордости, что человек с такими талантами был его родственником. Не зря Ливен был так близок к Императору.
Яков Платонович в своих мыслях вернулся к делу. На деятельность ячейки были нужны деньги и немалые. Вполне возможно, что на самом деле студент только говорил, что помогал в сборе средств на печатные материалы, ведь далеко не каждый, поддерживающий идеи и готовый пожертвовать на агитацию, согласился бы, чтобы его кровные шли на кровавые акции, или же рискнул принимать в них участие. К примеру, тот же Расторгуев сбежал, когда понял, чем на самом деле занимались его знакомые. Бить себя кулаком в грудь, крича о несправедливости властей, вносить денежный вклад для печати листовок — это одно, и совсем другое — быть причастным к террору. Не исключено, что Панкратов, который, судя по всему, был не идейным балаболом, как его назвал Левенталь, а одним из организаторов в ячейке, использовал Расторгуева вслепую, поручая ему, например, прятать на дядькиных складах коробки, в которых, по его словам, были прокламации, а в реальности — какие-нибудь взрывчатые вещества или оружие. После гибели Михеева Расторгуев прозрел и сделал ноги, пока члены организации не добрались до него…
Уваков от Измайлова узнал о подпольщиках в Твери, а затем получил сведения, что они перебрались в Москву. Вот только какую выгоду предпочли бы они извлечь из этого? Шантажировать их? Или же использовать как инструмент для воплощения в жизнь некоего зловещего плана, такого как, например, убрать их руками кого-то неугодного им из числа высокопоставленных чиновников… Если последнее, то вряд ли трусоватый Измайлов пошел бы на это. Скорее всего, Уваков занялся бы этим сам. Измайлов был больше годен для сбора информации и шантажа. А вот Уваков мог пойти ох как далеко, будучи связан с преступной коалицией, члены которой помимо всего прочего пытались избавиться от бывшего чиновника по особым поручениям, который был у них как заноза в одном месте…
Сейчас Штольман ясно видел, что дело принимало новый оборот. Все было гораздо серьезнее, чем когда они с Павлом накануне обсуждали газетные вырезки, которые хранил у себя Измайлов, и подполковник Ливен говорил о том, что хотел бы заманить Увакова в ловушку. Теперь ему, вероятно, придется внести изменения в свои планы. Ведь в ситуации, которая вскрылась, должны быть задействованы не тайные агенты Ливена, а офицеры Московского губернского жандармского управления.
— Над чем размышляете, господин следователь?
Якова Платоновича, который ушел в свои мысли, вопрос жандармского подполковника застал немного врасплох, и он произнес первое, что пришло ему на ум:
— Все не могу понять, как с обсуждаемыми нами вопросами связан… господин, о кончине которого была одна из вырезок…
— А нам с Вами понимать это и не надобно. Это предстоит выяснять тем, кому будет отписано дело.
— Не вам?
— Мы получили приказ продолжить заниматься тем, что касается непосредственно Твери. Прошерстить все связи Измайлова в городе. Архив суда по листочкам разобрать и доложить о найденных там бумагах Измайлова. Ну и провести дознание относительно того, что было обнаружено у него дома. А там какие сокровища…
— Сокровища? — удивился, было, начальник Затонского сыска. — Хотя у него и сокровища могут быть. За шантаж люди могут расплачиваться чем угодно, в том числе и драгоценностями, — он подумал о зажиме для галстука, который, как привиделось Анне, Измайлов получил от кого-то, вероятнее всего, как часть оплаты за молчание.
— Мы обнаружили у него пару дорогих украшений. Но я имел в виду не это, а бумаги занимательного содержания. Среди прочего у него была припрятана, например, пара писем к любовнице одного члена Губернского правления, друга губернатора. Его Сиятельство говорил про распространение Измайловым гнусных и клеветнических слухов про высокопоставленных особ. Я подумал, возможно, в них и была какая-то мизерная часть правды, и даже это могло отрицательно повлиять на людей — их репутацию, карьеру, положение в обществе. Но если кто-то отказывался платить или выполнять требования, Измайлов раздувал из мухи слона, чтобы постараться окончательно погубить их, — озвучил подполковник Левенталь свою версию. — Например, мало кого удивишь любовницей у богатого господина, но в то же время некоторые подробности внебрачной связи иной мужчина предпочел бы держать в секрете…
— Те, которые были в письмах?
— Да. Так что нам придется пообщаться с этим господином насчет… подноготной его знакомства с Измайловым и его… дружеских советов Губернатору.
— И эти письма были самыми, как Вы выразились, занимательными?
— Отчего же. Были и бумаги, которые не имели отношения к Твери. Их Его Сиятельство забрал с собой.
— Павел Александрович дождался, когда вы закончите обыск у Измайлова? Или он присутствовал при нем? — поинтересовался Штольман.
— Его Сиятельство руководил им. Более того, принимал в нем непосредственное участие. У Измайлова было несколько тайников, и тот, где были спрятаны бумаги, которые князь забрал с собой помимо других, нашел он сам, там, где нам бы и в голову не пришло искать. Видно, что подполковник Ливен имеет значительный опыт в делах подобного рода.
«Кто бы сомневался!» — съязвил про себя Яков.
— А что это за бумаги?
— Не имею представления. Его Сиятельство не счел нужным показать нам.
— То есть как? Просто взял и забрал?
— Да, просто взял и забрал. У него на это есть полномочия, — как о само собой разумеющемся сказал жандармский подполковник.
Яков подумал, что, возможно, Павел нашел не уничтоженные, забытые Измайловым черновики, когда он тренировался разными почерками писать гадкие фразы подметных писем и его адрес и, воспользовавшись своим особым положением, забрал их, даже не предъявив местным жандармам. Сделал он это, разумеется, чтобы Штольмана никак не связали с убийством Измайлова.
Мысли Якова Платоновича снова прервал Левенталь.
— Да Бог с ними, с теми бумагами. У нас и без них работы хватит. Среди прочего мы нашли то, что, судя по всему, послужило причиной визита Измайлова в Затонск.
Якову показалось, что у него остановилось сердце. Похоже, доказательства того, что Измайлов имел зуб на Штольмана, попали в руки не Ливена, а Тверских жандармов. И Павел ничего не смог с этим сделать, даже с его полномочиями. Даже не смог сообщить ему об этом. Вряд ли подполковник жандармерии считал, что это он расправился с Измайловым. Для начальника сыска такой способ пытаться избавиться от злопыхателя — глупее не придумаешь. Но помотать ему нервы, как подполковник выразился о Каверине, а то и приложить руку к тому, чтобы у него возникли большие неприятности на службе из-за того, что он, являясь полицейским чином, сначала не доложил о письмах с угрозами, а потом, когда личность убитого была установлена, о том, что он оказался заинтересованным лицом и, следовательно, не мог продолжать вести расследование — этого Штольман не исключал. Возможно, имея уважение к подполковнику Ливену, Левенталь намеренно предложил ему сначала разговор наедине, без того же Трегубова, чтобы он дал возможные, желательно вразумительные, объяснения своим поступкам. А там, как говорится, как пойдет… Конечно, странно, что в этом случае жандармский штаб-офицер выложил ему подробности о деле Измайлова. Хотя это могло быть потому, что князь Ливен взял с него слово, а он не мог его нарушить… И как знать, сколько еще всего по этому делу Левенталь мог бы рассказать, но оставил при себе…
— Что же Вы снова замолчали, господин коллежский советник? Вам нечего сказать? — обернулся подполковник Левенталь к отставшему от него на пару шагов Штольману.