46. Накажи меня (1/2)
Кипяток в шипением заливался в пузатый синий заварник и спустя несколько секунд наполнил кухню терпким ароматом с нежными ягодными нотками. Таня шумно втянула носом воздух, прикрыв глаза от удовольствия. Валерий купил этот чай в местной лавке пару дней назад. Девушка, ничего ровным счетом не понимающая в этом напитке и его сортах, бесцельно бродила среди полок, читая все этикетки подряд, но перечни самых разных названий сортов и добавок ни о чем ей не говорили. Только яркие картинки, бессмысленный в ее понимании набор слов и ароматы, все как один похожие друг на друга и почти сразу смешавшиеся в носу в одно большое неразличимое нечто. Нюх у нее был откровенно слабый, не различающий тонких оттенков и полутонов. Кипелов же, напротив, деловито изучал товар, со знанием дела задавал вопросы продавцу-консультанту и довольно быстро подошел к кассе с двумя пузатенькими пакетиками. Всю дорогу обратно домой Таня без умолку рассуждала о том, что чай — это всего лишь обычный напиток, давным-давно известный человечеству, и что-то принципиально необычное вряд ли можно придумать, даже если намешать в него самых невообразимых лепестков цветов, сухих ягод и прочей дребедени. Мужчина лишь молча хромал рядом, едва слышно посмеиваясь и даже не пытаясь вступать с распалившейся девчонкой в спор. Девушка была вполне удовлетворена этим обстоятельством, но в итоге просчиталась. И прямо сейчас вынуждена была это признать. Чай был великолепен! Сейчас, когда рядом не витал целый сонм посторонних запахов, она насладилась исходящим от заварника ароматом с лихвой.
Стоя совершенно неподвижно возле кухонного шкафчика и бессмысленным взглядом гипнотизируя уже предусмотрительно приготовленные чашки, Таня постепенно приходила в себя от пережитого несколько минут назад шока. До безумия хотелось нырнуть с головой в воспоминания о том их совместном походе в магазин и потеряться в них, забыв обо всем на свете. Девушка до чертиков любила эти их с Валерием милые прогулки, когда она увлеченно о чем-нибудь без умолку щебетала, время от времени эмоционально размахивая руками, а порой и вовсе обгоняла Кипелова, разворачивалась к нему лицом, чтобы получше донести до него какую-нибудь свою очередную сногсшибательную (по ее версии) мысль, и шагала уже спиной вперед, а он лишь время от времени по-доброму усмехался, иногда громко смеялся и вставлял какие-нибудь свои едкие комментарии. Тане нравилось чувствовать себя наивной, даже иной раз немножко глупой и смешной рядом с ним — таким взрослым и опытным мужчиной, который, конечно же, во многих вещах разбирается куда лучше нее, но не смотря на это почти всегда снисходителен и терпелив. Терпелив… Вот только не тогда, когда дело вдруг совсем не изящно касалось Никиты.
Никита… Несколько быстрых движений холодных пальцев по экрану лежавшего тут же на столешнице кухонного шкафчика телефона — и нет, он по-прежнему не ответил на ее сообщение. Как на зло все еще был не в сети. С десяти часов утра. Быть может, едет сейчас в машине домой и попросту не может написать или позвонить… Таня снова замерла, бессильно опустив голову. Экран погас спустя минуту, которая тянулась, казалось, целую вечность, а тревога и не собиралась разжимать свои цепкие когти ни на секунду. В отличие от парня, о состоянии которого девушка до сих пор не знала ровным счетом ничего, Валерий был в относительном порядке. По крайней мере, с его слов. Однако это не особенно утешало ее. Его нездоровая бледность, напряженные вены на висках и совершенно непроницаемые, словно закованные ледяными морозными узорами оконные стекла, глаза не предвещали ровным счетом ничего хорошего. Напротив, разжигали нестерпимую тревогу в сердце. Страшно было даже на минутку представить, что будет, когда он вернется из ванной. Страшно от его убийственного холода…
Таня мысленно промотала, как кинопленку, весь прошедший день от начала и до момента «сейчас» и, с горечью закусив губу и чуть не разрыдавшись, пожалела о том, что нельзя вот так просто промотать назад и саму жизнь. Тот поворот ключа в замочной скважине по возвращении из больницы, который казался ей долгожданным спасением от паршивой ситуации, в которой она по собственному опрометчивому желанию оказалась, обернулся в итоге полнейшей катастрофой. Если еще вчера в ее сердце теплилась глупая надежда на то, что Никита и Валерий помирятся, то сегодня она рухнула окончательно и бесповоротно, как хрупкий, державшийся и без того на честном слове карточный домик. Хуже всего было то, что она даже не представляла, что именно стало причиной драки двух мужчин. Что же они наговорили друг другу такого, что до крови подрались?
Таня винила себя во всём произошедшем и, не находя себе места, мечтала провалиться сквозь землю и никогда больше не возвращаться обратно сюда, на кухню, в этот дом, в этот город… И на эту планету. Вот только возможно это разве что в глупой голивудовской фантастике, а в жизни все как всегда складывается паршиво и чертовски сложно. Нелепо и неудобно, неприятно и больно, как будто тебя отжимают насухо в центрифуге… Девушка всхлипнула от досады и крепко зажмурилась. Тугие и отвратные мысли, как клейстер, заполняли голову до предела, не давая отвлечься. И Таня безвольно поддавалась им, не в силах сопротивляться внутренней сковывающей все ее существо тревоге. Странное тревожное ощущение чего-то непоправимого, что только что случилось, заставляло сердце стучать как молот по наковальне в руках умелого кузнеца, но вопреки этому она всеми силами пыталась убедить себя в том, что ничего особенного не произошло. Всего лишь очередная дурацкая ссора — высосанная из пальца и недолгая, как примитивная песня на попсовом радио-канале. Сегодня просто-напросто будет паршивый, да что там говорить, откровенно гадкий вечер — Валерий, как всегда, будет злиться, мучить ее холодным неприступным молчанием. Ничего нового, все привычно и знакомо. Но потом, спустя некоторое время, наконец отойдет и станет прежним — иногда нежным, иногда горячим, иногда грубым, но таким же внимательным и жадным до неё, как и всегда. А после конечно же опять разозлится на какую-нибудь ерунду, и начнется новый забег по привычному кругу их больных мучительных отношений — снова и снова.
Это просто замкнутый круг…</p>
Сколько раз они ссорились и расходились, казалось, окончательно и бесповоротно, но вновь и вновь притягивались друг к другу, слеплялись накрепко, как снежинки в снежный ком. Снова и снова судьба неуклонно сводила их вместе. Но судьба ли? Девушка вдруг подумала, что, быть может, это сама она, вопреки природе вещей, вопреки тому, что вся вселенная буквально кричала ей «Остановись!», не желала слушать и каждый раз упрямо плыла против течения к нему навстречу. Вот только плыл ли к ней он? Что если попросту пассивно соглашался, когда она настойчиво тянула его к себе, что если он давно уже готов был сбежать от нее как можно дальше, как от проказы, но все откладывал. Может, он лишь позволял ей любить себя, а теперь… Теперь он все-таки разорвет эту нить. Нет! Конечно же нет! Ни за что и никогда этому не бывать! Всё точно станет как прежде, обязательно, иначе и быть не может. Вот сейчас он придет из ванной, нежно обнимет за талию, стиснет своими крепкими руками, прошепчет что-то ей на ушко, нежно поцелует в шею и…
И он пришел. Легок на помине. И сердце девушки забилось не в такт. Повернуться и посмотреть ему в лицо духу не хватило, хоть и безумно хотелось. Хотелось так сильно, что голова закружилась. Одновременно и из-за колючего беспокойства за его нос, и из-за дурацкой любви, которая неуемно каждый раз толкала девушку на полубезумные, глупые поступки. Руки предательски дрожали, едва не расплескав воду из чайника мимо чашек. Простейшее дело казалось неимоверно сложным, да еще секунды тянулись как набившая оскомину жвачка. Таня спиной чувствовала Валерия, одновременно прислушиваясь, как сторожевая собака, к каждому звуку. Вот он прихрамывает, отбивая неровный ритм костылем, вот усаживается, приглушенно кряхтя, на стул, недовольно скрипнувший и тут же затихший под ним, вот приставляет к стене костыли и замирает. Секунда, две, три, четыре… Демонстративно гремит крышкой сахарницы, шмыгает носом, кажется, ставит локти на стол. Сделав как можно тише глубокий вдох и выдох, Таня с трудом развернулась лицом к нему и шагнула вперед. Две фарфоровые голубые чашки донесла до стола на ватных ногах вспотевшими от напряжения руками. Нервно звеня ложкой по стеклу банки, девушка кое-как вылила в пиалу густой золотистый мед, а потом почти бесшумно осторожно присела на стул. Взглянуть на Валерия было невыносимо страшно — все еще теплилась надежда, что сейчас он возьмет ее ладошку в свои крепкие, но при этом мягкие руки и скажет что-нибудь проникновенное, трепетное. Он умел быть таким невыносимо нежным, что душа трепетала в сладкой истерике от каждого прикосновения. Он мог быть восхитительно мягким и заботливым, если захочет… Но нет, он не одарил ее таким прикосновением, даже случайным, мимолетным. Опустив взгляд себе на бедра и нервно теребя край водолазки, Таня даже не притронулась к чашке. А он… Он, казалось, совершенно буднично пил чай, звучно отхлебывая и жадно зачерпывая мед ложкой. Девушка исподлобья украдкой взглянула на его руки — они не дрожали, в каждом движении читалось холодное безразличие, словно он был сейчас здесь, в кухне, совершенно один, а ее и вовсе не существовало никогда, будто она всего лишь бесплотный призрак, о присутствии которого он даже не подозревает.
Наконец Таня все же решилась и подняла глаза выше, торопливо скользнула по груди, шее Валерия и быстро к лицу, но вдруг оказалась поймана его цепким, как когти хищника, взглядом. Застыла, словно окаменела, едва заметно дыша… Мужчина внимательно и неотрывно смотрел на нее и лишь изредка моргал. Его глаза были чуть прищурены и не выражали, казалось, ничего, кроме странного беспристрастного интереса, как у исследователя в лаборатории, и лишь двумя голубыми кусочками льда больно царапали Танино сердце. Он молчал, отставив чашку в сторону, и несколько мучительно долгих минут как заправский садист буравил ее взглядом, медленно перекатывающимся по ее лицу.
Валерий медлил, пытаясь понять природу собственных чувств, что испытывал прямо сейчас к девушке. Он отчетливо видел, как она едва не уронила на пол чай, ступая неровной походкой к столу, заметил ее виноватое и заискивающее перед ним выражение лица, всю эту чертову картину вселенской скорби и трагедии — раздражающе трепетавшие губы, кипятившие кровь приподнятые домиком брови и издевательски блестевшая в уголках глаз влага. Он ненавидел ее в этот момент всеми фибрами души, презирал, проклинал — за эту ее хрупкость, беззащитность и глупую девичью чувствительность. Ненавидел за то, что больше всего на свете желал сейчас стиснуть ее в объятиях и… Придушить к чертовой матери. Горячим поцелуем. Или черт его знает, что еще сделать. Эта ее покорность и страх перед ним распаляли в нем животные чувства, в безумном миксе перемешивавшиеся с нежностью, разрывая изнутри. Он не мог понять, как она могла вот так преданно и с безропотной любовью смотреть в его глаза и при этом, не моргнув глазом, врать ему, скрывать, утаивать что-то очень важное… Валерию казалось, что земля разъезжается под ногами, грозя низвергнуть его в бездну безумия, он ненавидел ее за то, что едва ли не сходит прямо сейчас с ума. Еще минут десять назад он был полон решимости уйти из этого ненавистного дома завтра же утром, а сейчас… А сейчас был уже не уверен.
Все прошло, как с белых яблонь дым…</p>
Он не желал ее отпускать от себя ни на шаг, ни за что, ни при каких обстоятельствах. Пусть даже Никита, этот молокосос с самодовольной рожей, был до омерзения прав в своих словах. Прав, прав и еще раз прав. Но чего стоит эта правота, этот голос разума, когда на кону стоит нечто, чему нет сил сопротивляться, что незаметно, мягко, как змей-искуситель, уже давно оплело и околдовало разум почти без сопротивления? И только одна мысль отрезвляла Кипелова: «Она врала, скрывала что-то от него, но при этом рассказывала все этому назойливому паразиту Никите». Это было подобно пощечине. Хлесткой, унизительной. И непростительной…
— Пей чай. Стынет, — на сколько мог холодно, бесстрастно отчеканил Кипелов и сам взял в руку чашку, едва сдерживая гнев в угоду собственной мужской гордости.
Таня вздрогнула и, ни секунды не думая, тут же судорожно схватила и поднесла к губам свою, нервно сделав большой глоток. Чай больно обжигал, отчего защипало слезами глаза, но словно стегаемая кнутом холодных глаз Валерия, снова сделала глоток, еще один, еще, терпя боль. Она отрезвляла, растормаживала ее, вытаскивала из кокона мучительного, жестокого молчания рокера.
— Да что с тобой?! Горячий же, — громко проворчал Валерий и бесцеремонно выхватил из рук Тани чашку с недопитым чаем. Отставил в сторону, протер салфеткой расплескавшуюся жидкость и раздраженно бросил ее, мокрую, в дальний угол стола. А затем со скрипом устало откинулся на спинку стула и заложил сцепленные в замок ладони за голову. Девушка, удивленно открыв рот и уставилась на него, едва заметно задрожав. Он лишь самодовольно усмехнулся.
— Пей нормально, а не взахлеб, — уже тише, но бескомпромиссным тоном добавил он, словно отдал приказ подчиненному.
Таню колотило изнутри от той самоуверенности, которой настойчиво веяло от Кипелова, как густым терпким дымом от костра, который почему-то по закону вселенской подлостии все время, гонимый ветром, накрывает именно тебя, куда бы ты ни сел. Сердце трепетало в груди от созерцания его позы, красноречиво говорившей о превосходстве. И вопреки здравому смыслу она готова была броситься к его ногам, самозабвенно с горячностью целовать их до тех пор, пока он не простит ее и благосклонно не поднимет с колен, готова была на все, лишь бы он прекратил эту невыносимую муку жестокого отчуждения.
— Валера, прошу, не молчи… Пожалуйста, — набравшись смелости, жалобно пробормотала девушка, с надеждой гладя ему в глаза и нервно заламывая пальчики под столом.
— Разве я молчу? — поднял одну бровь Кипелов и недобро ухмыльнулся. Таня не понимала природу его поведения, никак не могла считать по лицу его чувства и начинала нервничать еще сильнее.
— Давай поговорим о случившемся, а? Прошу, не мучай меня. Я не могу так… — почти шептала девушка торопливо и сбивчиво. — Мне больно видеть тебя таким отстраненным.
— Я в порядке, Таня. Мы с тобой пьем чай. Все как обычно, — ровным и совершенно безэмоциональным тоном отрезал Кипелов и медленно, педантично вытер салфеткой рот.