45. Если б я был султан (2/2)

— Ты о чем вообще? Что она должна была мне сказать? — Кипелов злился и стремительно терял терпение, играя желваками.

— А ты сам не пробовал пораскинуть мозгами? В твою голову никогда не закрадывался вопрос, почему Таня здесь? Не с семьей, а в этом доме. Не думал, почему она в свои двадцать глубокой осенью не учится, почему не встречается с друзьями? Я смотрю, ты ей совсем не интересуешься вне постельного вопроса. Ты хоть пытался говорить с ней о чем-нибудь кроме…

— Заткнись! — едва сдерживая голос на уровне шепота, чтобы не привлекать внимание Тани в соседней комнате, с раздражением прервал Валерий Никиту, не дав тому закончить фразу. Он попросту не мог дослушать, это было выше его сил. Потому что парень был прав. И почему-то только сейчас он осознал, что действительно ни разу даже не подумал о странности Таниного поведения. — Не твоего ума дела, о чем нам с ней говорить. И спесь свою поумерь!

— Она тебе не доверяет, — издевательски улыбаясь и не слушая слова оппонента, продолжил свою мысль Никита, буквально устроив пляски на шее кипеловской гордости, при том с нескрываемым наслаждением.

— И тем не менее она со мной, — вернулся к беспроигрышной колкости Валерий.

— Лишь потому, что ты ее мечта. Ты же не глупый человек, должен понимать, что она обычная фанатка, коих у тебя море. До сих пор, что удивительно, — короткая усмешка Никиты на пару мгновений прервала его речь. — Глупо бравировать тем, что наивная молоденькая девчонка втрескалась в придуманный ею же образ. Это не любовь, ты же сам это знаешь. Не за что тебя любить. Ты жалок, — как-то буднично произнес последнюю фразу парень, как будто констатировал факт смены суток на планете Земля или какую-нибудь другую общеизвестную азбучную истину, что окончательно добило Кипелова, подведя его к самому краю терпения, за которым — точка невозврата.

— Послушай-ка, сосунок, что я тебе скажу, — Кипелов схватил Никиту за воротик его пальто и с силой тряхнул, приблизившись к нему почти нос к носу. — Не дорос ты еще до того, чтоб судить — кто, кого и за что может любить. И не суй свой поганый нос в чужие отношения.

— Ха! Отношения! — усмехнулся Никита, не отводя полный презрения взгляд от рокера, вцепился в его пальцы на воротнике и медленно освободил от них свою одежду. — Ты же только трахаешь ее, да и все. Какие ж это нахуй отношения? Она страдает рядом с тобой, и на моем плече потом плачет. Я не целовал ее там, возле больницы, а успокаивал, идиот! Ты, — парень снова ткнул своего собеседника пальцем в грудь и брезгливо оскалился, тоже стараясь говорить как можно тише, ведь Таня в этом разговоре оказалось бы попросту лишней и даже мешающей, — мучаешь ее, рушишь жизнь и все ее будущее. Был бы мужиком, просто отпустил бы ее в тот день, а не изнасиловал. И ведь ты до сих пор даже не раскаялся как следует. Будь моя воля, гнил бы ты сейчас в тюрьме как падаль.

— Чтобы удачненько занять мое место рядом с ней, — ядовито усмехнулся Кипелов, инстинктивно попеременно сжимая и разжимая кулаки, будто налившиеся свинцом и нестерпимо зудящие, готовые пуститься в пляс, подстегиваемые бушующим в крови адреналином. Надеялся, что попал удачно в точку, но, к собственному удивлению, просчитался.

— А вот тут ты не прав. Места мне рядом с ней, как и тебе, нет, совершенно уверенно произнес Никита, замечая в стальных глазах Валерия удивление и даже некоторую растерянность. — Если бы ты хоть немного знал, кто она такая, сбежал бы, трусливо поджав хвост, в свой скучный мирок без всякого геморроя. Да что говорить, ты и из больницы поехал с ней сюда только потому, что обделался от одной мысли о том, чтобы честно ответить за содеянное на зоне, — парень все больше распалялся, дав, наконец, волю чувству неависти к Таниному любовнику, так давно сидевшему в нем. — Надеялся, что пронесет, так ведь? Я прав? Вот только вляпался ты и попал. По полной программе. Попробуй как-нибудь на досуге узнать у Тани, почему тебя лечил мой отец, а в больнице пациент с фамилией Кипелов вообще не числился никогда. И да, можешь валить отсюда к чертовой матери, можешь остаться здесь с ней — мне плевать на тебя! Но я буду чертовски счастлив, если она однажды одумается и уйдет от тебя, поймет, наконец, что ты трус. Жалкий ничтожный трус!

Кипелов промолчал. Нечего было ответить. Тело отреагировало быстрее разума. И вот уже Никита коротко сдавлено стонет, согнувшись почти пополам, крепко обхватив грудную клетку руками. Тупая боль где-то слева, невыносимо выкручивающая мозг, попытка отдышаться и хоть немного сориентироваться… Рокер стоит рядом, удовлетворенно наблюдая за склонившимся перед ним молодым человеком, медленно разминая пальцы правой руки. Тоже немного больно, но эта боль приятна, даже сладка. Где-то внутри разжалась тугая пружина, и Валерий впервые за все время этого напряженного разговора улыбнулся — самодовольно, почти маниакально.

— Ну-ну, тише, тише, я ж не сильно. Не смог даже размахнуться как следует, мастечка здесь маловато, — елейным голосом почти промурлыкал Валерий и похлопал парня по плечу ладонью. В момент удара он испытал лишь радость освобождения от выплеснувшегося, наконец, гнева, но теперь, видя оскорбившего его соперника поверженным и мычащим от боли, ощущал полное моральное удовлетворение и, к собственному удивлению, почти садистское удовольствие.

Вот только миг победы был не долог. Никита, с трудом собравшись с силами и превозмогая боль в отбитых ребрах, довольно быстро выпрямился, представ перед лицом Кипелова суровым и вновь собранным. Не ожидавший этого рокер не успел даже удивиться, как ощутил… Нет, даже не боль, а просто сильный удар прямо в лицо. Удар, от которого он покачнулся и, не удержавшись на одной здоровой ноге и не слишком устойчивом костыле, полетел назад и впечатался спиной в стену. Кое-как удержавшись за угол стоявшего рядом небольшого комода, Валерий медленно сполз на пол, едва не подвернув больную ногу. Только сейчас он ощутил сильнейшую боль, от которой взвыл белугой, попутно считая яркие звездочки, ярко заигравшие перед глазами безумным калейдоскопом. Ладони инстинктивно закрыли лицо. В ушах мерзко звенело, сердце сбивалось с ритма, а по пальцам вдруг потекло что-то липкое… Нос заложило почти сразу. Жадно хватая ртом воздух, мужчина краем глаза увидел промелькнувшие совсем рядом девичьи ножки в нежных розовых носочках, а потом, кажется, на несколько секунд выпал из реальности.

— Господи, что вы творите, идиоты?! Никита! Что с тобой? Ты в порядке?

Крики Тани быстро вывели Кипелова из густой белой пелены, окутавшей было ее непроницаемым одеялом и даже слегка притупившей боль. Трясущимися руками ощупывая пылающий нос и тяжело дыша, он отчетливо видел, как Таня подбежала к Никите, трущему пострадавший от удара о лицо противника лоб и тихонько стонущему от боли в груди. Заикаясь от шока и то и дело срываясь на крик, девушка пыталась выяснить, что с ним. Парень отреагировал холодно, выхватил зажатые в еенапряженных пальчиках бумаги и, развернувшись на пятках, рывком распахнул входную дверь.

— Благоверному своему помоги. Я ему, кажется, немного лицо помял, не обессуть уж. И это… Прости за легкий бедлам. Я, пожалуй, оставлю вас, не скучайте, — нервно усмехнувшись, рвано проговорил он и вышел, покачиваясь, словно нетрезвый гость, покидающий место пьянки…

Таня проводила его взглядом, в котором читались одновременно и тревога, и гнев, но ни слова вымолвить не смогла. А затем, словно вдруг опомнившись, закусив до боли губу и дрожа всем телом, повернулась в сторону Валерия. Он распластался на полу возле комода. Из-за него девушка не увидела его сразу, как только прибежала в прихожую на крики и глухие удары. Она громко охнула и чуть не закричала от увиденной картины: вся нижняя часть его лица и пальцы были в алых разводах, и даже на темно-синей клетчатой рубашке виднелись бурые пятна крови. Кипелов выглядел дезориентированным, лицо было мертвенно-бледным, как полотно, а руки заметно мелко дрожали. Таня бросилась к нему и рухнула рядом на коленки, беспорядочно обнимая за плечи.

— Господи, Валерочка, что он сделал? У тебя кровь! — она кричала, почти не слыша себя, ощущая, как быстро накатывает истерика под руку с паникой, застилая глаза пеленой горячих слез.

— Да не ори ты так! — прорычал Кипелов, неприятно поморщившись то ли от Таниных криков, то ли от боли, попутно пытаясь подняться с пола. — Жить буду, нос вроде цел. В армии бывало и похуже…

Он бодрился перед ней, сам, в общем-то, не до конца веря собственным словам. Нужно было поскорее добраться до ванной и оценить, так сказать, ущерб. А заодно и привести себя в божеский вид. Он кое-как оперся на здоровое колено и уцепился пальцами за за угол комода.

— Я помогу. Подожди, — сбивчиво пробормотала Таня и засуетилась возле любовника.

— Сам! — огрызнулся мужчина и подхватил костыль. — Отойди и не мешай.

Меньше всего ему хотелось, чтобы прямо сейчас она начала его жалеть, носиться с ним как курица с яйцом. И эта ее глупая, чисто женская истерика до безумия раздражала. Он все еще был зол. И на Никиту, и на Таню. Да что говорить — и на самого себя тоже. Хотел выпустить пар, отыграться как следует и поставить наглеца на место, намеренно провоцировал его, вот только вышло все из ряда вон паршиво. Нет, Валерий не боялся драки, боли, даже жаждал ее как добротной встряски. Засиделся в болоте своих мыслей и переживаний, кулаки чесались нестерпимо, душа требовала настоящего мужского «разговора». Вот только по итогу вместо ожидаемого приятного морального расслабления и удовлетворения стало только хуже. Мысли в голове скакали как бешеные пони, не фиксируясь ни на минуту, от чего мозг кипел и едва не взрывался, как большая бомба, под завязку нашпигованная тротиллом. А еще Таня мельтешит перед глазами, как назойливая муха. Может, и из чистых девичьих побуждений, но все-таки злит до звучного скрежета зубов. Грубовато отпихнув ее в сторону, Кипелов зашагал в сторону ванной комнаты, хромая и сильно шатась, словно моряк, только что сошедший с корабля в порту после длительного плавания. И держался он вопреки боли также браво, попутно сурово шмыгая разбитым носом. Таня семенила следом, пытаясь подхватить его под руку и дрожащим голосом бормоча всякую, с точки зрения рокера, «бабскую ерунду».

— Валер, может, скорую вызвать? Вдруг что-то серьезное? Очень больно, да? Может, лед принести?

— Просто отъебись, пожалуйста, родная моя, ненаглядная! — сильно «в нос» выругался Валерий и вывернул краны смесителя почти до упора.

— А если нос сломан, что тогда делать? — не обращая внимания на матерную брань, сдобренную совсем не нежными эпитетами в ее адрес, продолжила настаивать Таня, дрожа как осиновый лист и нервно заламывая руки.

— А что если я сейчас раковину сломаю нахер, что тогда делать? — в тон ей парировал мужчина и для наглядной демонстрации хорошенько врезал кулаком по фаянсу. Таня от неожиданности аж подпрыгнула на месте.

— Ну чего ты ругаешься? Я же помочь хочу, переживаю за тебя… — уже и не зная, какими еще словами задобрить и расположить к себе Валерия, скороговоркой пробормотала она. — И это, раковина — она ведь не виновата совсем…

— Вон отсюда! — громко рявкнул Кипелов и напряженно склонился над раковиной. Видимо, даже перегнул палку, потому как на этот раз за спиной он услышал торопливые шаги и следом скрип двери. — Чайник поставь!

Валерий и сам не понял, зачем добавил последнюю фразу. Наверное, потому что хотелось как-то успокоиться после случившегося. Чай у него всегда ассоциировался с домашним теплом и заботой. Заботой… Да, черт побери, он действительно нуждался сейчас в Таниной заботе, как мальчик, только что подравшийся во дворе с другим шалопаем, хочет укрыться в теплых ласковых маминых руках и почувствовать, что она безраздельно любит его даже таким — совершившим ошибки, злящимся и побитым… Так и сейчас Кипелов с радостью утонул бы в нежных Таниных объятиях, красноречиво, без слов говорящих о том, что он, именно он для нее — самый важный в жизни человек. И в то же самое время он ненавидел ее. За то, что не только он рядом с ней, не только его она подпускает к себе, к своему сердцу… Набрав в руки побольше воды, он обильно окатил ею свое лицо, а затем принялся осторожно смывать кровь.

— Говнюк, блядь! Сучонок, — выругался он, когда неосторожно задел пальцами разбитый нос. Алые струйки закручивались воронкой в сливе и убегали в трубу, а мысли в голове понемногу замедляли свой бег, приобретая, наконец, очертания и более-менее устойчивые формы.

«Беспокоится она за меня… Ну конечно, как же! А сама к нему первым делом побежала. Никита, что с тобой? Ай-ай-ай! Не я ее волновал, а этот козел!» — мысленно кипел от негодования Кипелов, присев на край ванной и уперевшись предплечьями в бортик раковины, безучастно наблюдая, как из носа изредка капает кровь, окрашивая прозрачную воду рыжевато-алым цветом. Он почти не обращал на это внимание, провалившись в свои мысли и чувства как в бездну. Где-то в глубине души он понимал, что Таня могла просто не увидеть его, отлетевшего от удара к стене, а от шока потом и вовсе растеряться, но обида и эгоистичная ревность вопреки голосу разума продолжали настойчиво клокотать в нем, как лава в жерле огромного вулкана. Необъяснимая безотчетная злость на Таню распалялась в сердце и одновременно пугала мужчину. Кулаки непроизвольно сжимались, образуя невидимое кольцо… Как будто в нем должны были находиться

сейчас ее тонкия запястья, а перепуганные карие глаза — прями перед ним. Валерий почти явственно видел их своим внутренним взором, представляя так живо, ярко, реалистично, что по спине разбегались мурашки. Почему-то невыразимо приятные… А дальше картинка замирает, как поставленный на паузу кинофильм, и ничего больше не происходит. Хочется что-то кричать ей прямо на ухо, встряхнуть, быть может, даже ударить… Вздрогнув от собственной мысли, он дернулся и резко подорвался встать на ноги. «Вата! Где-то здесь в шкафчике должна быть вата. Черт бы ее побрал, где она?! — ругался про себя Кипелов, как будто пытаясь отвлечься от тех образов, которые упорно лезли в голову, стуча по черепной коробке словно тяжелой кувалдой — настойчиво и беспощадно. Уронив пару стеклянных пузырьков и тут же едва удержав их от фееричного падения на кафельный пол, Кипелов готов был уже раснести от злости всю ванную, но с трудом сдерживался, продолжая настойчиво шарить в шкайфике в поисках нужной упаковки.

Пара тонких, наскоро скатанных ватных тампонов с болью протолкнулись поочередно в ноздри. Ртом дышать неудобно, неприятно, но иного выбора пока не предвиделось. Глянув на себя в зеркало, Валерий нервно усмехнулся своей немного опухшей и покрасневшей физиономии и еще раз потрогал многострадальный нос, тут же с громким «с-с-с» втянув ртом воздух сквозь стиснутые зубы. Больно. Но терпимо. Главное — кости были целы. Причем сегодня уже, кажется, все, полным составом. Он потер бедро и криво улыбнулся: «Хоть что-то хорошее сегодня все-таки случилось», — пролетела в голове мысль и поволокла за собой следом томные утренние воспоминания… А начиналось все очень даже бодро. И чертовски приятно. Вот только теперь эти образы в голове настойчиво смешивались с гневом и странной жаждой покрепче схватить девушку за шею, за волосы, за… Да за первое, что под руку подвернется и…

От души шибанув торцом кулака в стену, Валерий ощутил, как легкая боль приятно отрезвила голову и отвлекла от творящегося в голове мракобесия. Еще раз взглянув на себя в зеркало, мужчина покачал головой и быстро расстагнул на груди перепачканную в крови рубашку. Надеть взамен было нечего, все вещи были в шкафу в комнате, да и не очень-то хотелось. Вот так, теперь нужно отдышаться, успокоиться и выйти. Да, она там, на кухне, ждет его, наверняка нервничает и одновременно искренне переживает. Наверное, искренне… «Пускай, ей это полезно. Для профилактики, — зло подумал мужчина, распахнул дверь, усилием воли сделал каменное выражение лица и, гордо расправив голые плечи, вышел из ванной. Ревность ревностью, но то, что было сказано сегодня Никитой, уже невозможно стереть из памяти, выбросить как мусор или забыть как тревожный сон. Это имело значение. Это было важно и серьезно. И требовало решения. Прямо сейчас…