29. Ты обернулась облаком - холодным и таким чужим (2/2)
Дав понять, кто из нас в жизни лишний.
</p>
Валерий осторожно опустился на кровать и медленно разжал посиневшие от напряжения пальцы, выпуская из рук костыли и отставляя их к тумбочке. Гнев и обида бурлили в нем, не затихая, но так и не находили выхода. Они подкатывали к голове мощной волной раз за разом, моментально затмевая разум, но тут же отступали, словно морская волна, что откатывается назад после совершенного набега на берег. «Делай со мной что хочешь, Таня… Быть может, я заслужил все это», — сердце горело огнем, сжатое в тиски жестоким чувством безысходности, но разум упорно держал оборону, чтобы терпеть, держаться изо всех сил. Столько, сколько потребуется для искупления вины перед девушкой. Столько, сколько потребуется ей, чтобы унять свою боль. Нет, этот хрупкий росточек надежды никак не желал гибнуть в душе мужчины. Он упорно тянулся вверх и пытался прорасти в кромешном мраке жизни…
***
— Никитка! Наконец-то ты приехал, ты не представляешь, как я соскучилась!
«С добрый утром, Валера! — едва открыв глаза, недовольно пробурчал сам себе под нос Кипелов. — Лучше звуков для пробуждения и не придумать…»
— Медвежонок, дай хотя бы разуться, — после нескольких звонких чмоков до слуха мужчины долетел ненавистный низковатый голос, обладателя которого хотелось придушить в этот самый миг голыми руками.
«И снова здрасти! Чтоб тебя…» — добавил шепотлм Кипелов, перевернулся на бок и плотно накрыл голову подушкой. И следом приглушенно выматерился, потому что та упорно продолжала пропускать звуки, доносившиеся из коридора. Надежда на то, что хотя бы сегодня этого наглеца не будет в доме, провалилась с треском, и мужчина закусил губу от досады, сильнее прижимая подушку к голове. Опять так невовремя жутко тянет в туалет, хочется умыться, зубы почистить в конце концов, привести себя в божеский вид, а тут он… Снова! Нужно немного подождать. Но чего? Все равно путь к уборной проходил совсем рядом с кухней. Валерий неприятно поежился от мысли о том, что придется ковылять на костылях мимо влюбленной парочки и… Его отрезвила боль от впившихся в ладонь собственных ногтей. Непроизвольно. «Черт! Черт! Черт!» — мысленно чертыхнулся и с размаху несколько раз ударил кулаком в подушку. Быть может, он и заслужил все это, но смириться со своим положением совершенно бесправного и загнанного в угол мужчины никак не мог. Он испытывал гнев, который не мог себе позволить выразить, в голове калейдоскопом кружились и перемешивались мысли, которые он не мог высказать. В нем бушевала страсть к девушке, которая теперь целует другого, страсть, упорно твердившая, что тот парень не имеет никакого морального права быть с ней, трогать ее, обнимать, да попросту даже смотреть в ее сторону. Эта страсть отчаянно боролась с разумом, кричавшим о том, что теперь девушка вправе сама делать выбор без оглядки на его чувства.
Время шло, а мужчина продолжал корчиться на постели, с трудом втягивая в легкие воздух сквозь прижимаемую к лицу подушку. Молодые люди уже вовсю гремели посудой и переговаривались на кухне, а Валерий все не решался подняться. Обидно было от того, что ему приходится терпеть неудобства и не иметь возможности спокойно справить самую банальную нужду, будучи скованным психологически и сдавленным, словно тугая пружина, до предела. И все же сделал это. Пришлось. Тело настойчиво требовало двигаться в сторону туалета, да и нужно было еще выполнить все предписанные доктором упражнения, чтобы как можно скорее после снятия гипса избавиться от осточертевших костылей. Медсестра Аня всегда по утрам дотошно выспрашивала его о том, сделал ли он все, что нужно, недоверчиво прищуривая глаза, пытаясь понять, не обманывает ли ее пациент. От воспоминаний о ней остро закололо сердце. Аня, Аня… С ней было так спокойно и тепло, порой смешно, когда она торопилась к нему с очередной капельницей, спотыкаясь о порожек и бережно придерживая лекарства. Это тепло и спокойствие он почему-то тогда совсем не замечал, не ценил, а сейчас… Сейчас безумно хотелось получить хоть капельку той ее заботы, почувствовать, что хоть кому-то в этом мире действительно нужен, беспричинно, просто так… Во всем права была, все чувствовала, все знала, а он не хотел слушать. И вот сейчас вместо тепла лишь боль. Так больно чувствовать себя каким-то полуинвалидом, не способным нормально делать самые элементарные бытовые вещи. Это казалось Кипелову чертовски унизительным и раздражало до иступления.
С трудом преодолевая неловкость, мужчина сделал несколько осторожных шагов и обхватил дверную ручку, пару раз шумно выдохнул, чуть помедлив в нерешительности и осторожно открыл дверь. Та предательски срипнула в самый последний момент. Голоса на кухне как по команде стихли, и он опрометью ринулся вперед, желая в этот миг лишь поскорее скрыться за противоположной дверью. Уже в туалете за своей спиной он слышал обрывки фраз: «Ты представляешь? Он вчера… Такой неловкий! Аха-ха… А если б упал, можешь себе это представить?.. Треш…»
Щеки Кипелова горели огнем. Поганое чувство в виде гремучей смеси унижения и негодования выедали все его существо изнутри так, что ему не сразу удалось расслабиться и отлить. Он весь был скован, напряжен, насторожен, подавлен. Да еще чертовы костыли сводили с ума. Стоять вот так над унитазом, опираясь одной рукой и ногой и удерживая равновение, и при этом как-то расслабиться было не так уж и просто и дико раздражало. По воле Тани он был сейчас изломан и находился в нелепом положении человека с частично ограниченными возможностями. Внутри был настоящий вулкан, готовый в любой момент начать извергаться. До умопомрачения хотелось прямо сейчас направиться в кухню, вывались весь накопленный гнев от бесцеремонного к себе отношения молодых людей и вот этой вот штукой с рукояткой с размаха врезать Никите по затылку… Вот только весь этот перепутанный клубок невыразимых эмоций и уязвленного мужского самолюбия никак не хотел обретать форму из осмысленных фраз и предложений. Пойти и начать орать на ребят невпопад — значит еще больше унизиться перед ними и тем самым дать им понять, что сдался, повержен, что можно продолжать насмехаться над ним еще больше, еще жестче, нещадно ломая раз за разом его гордость. Пожалуй единственное, что у него осталось. Кипелов стиснул зубы, с силой сощурил глаза и оскалился, с трудом давя в себе острую, щемящую сердце досаду, неровно сдавленно вдохнул полной грудью и медленно выдохнул, стараясь хоть немного прийти в себя. Пара шагов до раковины. Умыться холодной водой, буквально плеснув ее себе на лицо, чтобы вырвать разум из бездны боли и обиды. Валерий поднял глаза и уставился на себя в зеркало. Там в отражении стоял осунувшийся и исхудавший мужчина с покрытым многочисленными углубившимися морщинами лицом. Скулы выступали так сильно, что он сам себя на мгновение испугался. Глаза казались совсем серыми, потемневшими, ввалившимися, поблекшими. Но все же где-то там, в глубине этих глаз, почти бесцветных и пустых, еще горел слабый огонек — непокорный дух, не желавший прогибаться, смиряться и ломаться под тяжестью всего того, что на него навалилось.
Из созерцания собственного отражения в зеркальной поверхности Кипелова вырвали шаги за дверью в направлении той комнаты, в которой вчера была Таня. Мужчина съежился, инстинктивно вжал голову в плечи, сам не понимая, почему. Неужели всего сутки здесь так сильно его надломили изнутри? «Нет уж, нет, нет… Я все это выдержу, не загнусь, не сломаюсь… Не надейтесь! Делай, что хочешь, Таня, я выдержу. Ради… Ради тебя.» Валерию хотелось верить, что она поймет, наконец, что он принял вызов и открылся ей, готов вытерпеть любую муку от нее, чтобы она в конце концов растаяла и сдалась перед ним, простила и вернулась, но… Вдруг словно ножом по сердцу резанула куда более трезвая мысль — это глупость, романтичный идиотский вздор. «Что ты несешь, Кипелов, на седьмом десятке?!» — кричал сам себе мысленно мужчина, вновь возвращаясь в реальность, полную безысходности и отчаяния. Он не знал, не понимал, чего именно добивается Таня, но совершенно отчетливо чувствовал, что все будет совсе не так просто, как бы ему того хотелось.
Шаги за дверью быстро затихли. Скорей «бежать» в комнату, рухнуть на проклятую чужую кровать в чужом доме, закрыть лицо чужой подушкой и, стиснув челюсти, простонать в нее от боли, разъедающего гнева и безотчетной ревности. Хотелось провалиться сквозь землю, исчезнуть и одновременно отчаянно хотелось жить, пока рядом Таня. Хотелось навсегда лишиться слуха, чтобы не слышать голоса за стеной, и вместе с тем мужчина напряженно ловил каждый звук, каждый шорох, пытаясь угадать, что происходит там, совсем рядом, за тонкой кирпичной перегородкой… «Таня, Таня, Таня…» — с бешеной скоростью крутилось в голове волчком имя девушки, не останавливаясь ни на секунду. Самое ненавистное и при этом самое желанное и почти что жизненно необходимое, как воздух, имя. «Таня!» — яркой вспышкой полыхнуло сознание Валерия, когда внезапно распахнулась дверь, и на пороге появилась до боли знакомая фигура. Сердце дернулось в груди и на миг замерло. Уже не веря собственным глазам, он вздрогнул всем телом и тут же оцепенел от неожиданности, неотрывно следя за тем, как девушка плавно приближается к нему с тарелкой и кружкой в руках.
— Прости, милый, я совсем забыла про твою кашу! И чай. Вот незадача, твой завтрак совершенно остыл! Но я подумала, что раз ты так сильно любишь холодную картошку, то и холодный геркулес тебе тоже придется по вкусу.
Таня притворно улыбалась, обращаясь с Кипелову так мягко и нежно, что по спине его пробежали мурашки. Лютый холод нарочито милых фраз, полных сарказма и презрения, сковал все его существо так внезапно, что он даже не успел до конца осознать только что услышанные слова девушки. «Картошка… Черт! Твою мать! Она заметила… А как она могла не заметить? Спорол все, что было плохо приколочено, не моргнув глазом… Господи, как сты…»
— Кстати, спасибо, что подчистил сковородку. Мы с Никитой совсем забыли про нее и оставили на плите, а наутро я вспомнила, уже хотела было выбросить в мусорное ведро, но ты… — Таня прервала мысленный диалог в голове Валерия и, не договорив последнюю фразу, поставила посуду на тумбочку, вдруг остановилась, бросив пристальный взгляд на мужчину, соблазнительно приоткрыла ротик, подошла к нему совсем близко, пробежалась пальчиками по бедру, а затем добавила шепотом, осторожно прильнув к самому уху Кипелова и едва касаясь горячими губами кожи: — Спасибо, Валера… за помощь в утилизации отходов…
Кипелова всего моментально затрясло, разум сорвался с цепи и скрылся в неизвестном направлении, а остекленевшие мутные-мутные глаза неотрывно следили за тем, как девушка беззаботно и почти порхая устремляется прочь к двери и уже там, с силой распахнув ее, поворачивается, театрально улыбается и отпускает мужчине воздушный поцелуй. Гнев, взорвавшийся в доли секунды внутри мужчины и пойманный им на взлете, слепком застыл на его напряженном лице…
— Приятного аппетита, милый! — бросила слова девушка и звучно захлопнула за собой дверь.
— Сучка! — одними губами прошипел Кипелов, оскаливаясь и до крови прикусывая нижнюю губу, чтобы этой болью хоть немного перекрыть боль от только что выплюнутых ему прямо в душу унизительных слов.