29. Ты обернулась облаком - холодным и таким чужим (1/2)
— Таня! — нерешительно и несколько нервозно крикнул Кипелов в пустоту комнаты, погруженной в вечерний полумрак. Лишь тонкий лучик карамельного света уличного фонаря вскользь пробирался в помещение через окно и едва подсвечивал очертания редкой мебели посреди пустых стен. Собственный голос мужчины отразился от них и полоснул сознание жгучим чувством одиночества и тоски. Где-то за стеной был едва слышен монотонный гул, то и дело прерываемый задорным беззаботным девичьим смехом. Таниным смехом. Он был словно соломинкой, за которую зачем-то цеплялось сознание Валерия, и вызывал трепет в груди, когда снова и снова раздавался в соседней комнате. Этот трепет был таким колючим и ядовитым, что Валерий каждый раз зажмуривался, и его душа разрывалась пополам между желанием впитывать звонкий голосок девушки всем своим существом и заткнуть уши, залить их воском к чертовой матери, чтобы никогда в жизни его больше не слышать.
— Таня!!! — чуть громче и куда более решительно вновь позвал девушку Кипелов. В ответ снова тишина и насмешка пустых темно-серых стен с невзрачными простыми обоями, давно выцвевшими от солнца.
Очень хотелось пить, есть, но больше всего беспокоил переполненный и уже битый час настойчиво напоминавший о себе мочевой пузырь. За прошедшую в этом доме половину дня Кипелов так ни разу и не поднялся с постели, на которую ему помогли лечь Таня и Никита. Да что там помогли. Бросили, словно мешок картошки, словно совершенно ненужную вещь, тут же забыли и ушли в кухню. Оттуда весь день до самого вечера доносились звонкие голоса вперемешку с непринужденным хихиканьем девушки, а еще такой дразнящий аромат жареной картошки, от которого желудок в голодном спазме скручивался в тугой узел. Но Валерий продолжал час за часом попросту молча лежать на кровати, прямо в одежде, не раздеваясь, на тускло-синем шерстяном покрывале в крупную клетку, изредка оглядывая небольшую комнатку, но чаше бессмысленно созерцая белый потолок с небольшой аккуратной люстрой в самом его центре. Ему казалось, что здесь его все равно никто не хочет слышать, видеть, вспоминать о нем. Никому здесь нет до него никакого дела. Он это ясно почувствовал, увидел во взгляде девушки, которая еще совсем недавно готова была ради него на все. Но ему никак покоя не давал вопрос о том, почему он все-таки здесь, а не за решеткой под следствием. Ведь человек, в котором умерли все чувства, не будет мстить так, как это делает сейчас Таня, демонстративно, как ему казалось, заливаясь от смеха в соседнем помещении и кокетливо отбиваясь от Никиты, звонко вскрикивая «Пусти, ай, дурачок!» Она мстила ему прямо сейчас, каждую чертову секунду, холодно и цинично разрезая его сердце без наркоза, как заправский садист. Он изнасиловал ее тело, она же прямо сейчас насиловала его душу, медленно и цинично. Каждая пауза в разговорах молодых людей, какждый шорох за дверью натягивали нервы Кипелова до самого предела и вызывали жестокую бешеную ревность. Кулаки его непроизвольно сжимались до онемения, с болью вдавливая ногти в ладони, но тут же бессильно разжимались обратно. Валерий чувствовал себя здесь, в этом чужом незнакомом доме, абсолютно бессильным и, что самое мучительное, не имеющим никакого морального права проявлять хоть каплю эмоции, хоть чуточку протеста против той ситуации, в которой оказался по собственной же глупости и вспыльчивости.
Спустя несколько часов, когда за окном уже совсем стемнело и дома напротив погрузились в черноту ночи, Никита почему-то уехал. Таня прощалась с ним в коридоре, мурлыкая что-то парню так тихо, что Кипелов не мог разобрать ни единого слова. Это прощание мучительно затягивалось, прерываясь то и дело мягким шепотом и звуками поцелуев, от которых кровь в жилах Валерия бежала с утроенной силой, приливая к голове и вызывая отчаянный гнев, подобный гневу загнанного в ловушку зверя. Ему казалось, что молодые люди специально оставили дверь его комнаты чуть приоткрытой, чтобы издеваться над ним, мучить его, доводить до полубезумия. Мужчина чуть ли не до крови прикусывал нижнюю губу всякий раз, когда слышал казавшиеся ему мерзкими и ненавистными чавкающие звуки и шуршание одежды за дверью. Скованное болью и ненавистью сознание в красках рисовало Валерию, как руки парня крепко сжимают хрупкую талию девушки, нежно и настойчиво притягивая ее к себе, как касаются ее бедер, задирают тонкий халатик… В это мгновение больше всего на свете мужчине хотелось вырвать руки этого наглеца из суставов и скормить их голодным уличным псам, что монотонно выли сейчас где-то вдалеке за окном. Воспаленное ревностью сознание металось в агонии внутри головы, а тело Кипелова все также продолжало лежать в полнейшем необъяснимом оцепенении на кровати, не отвечая ни единой команде к действию почти обезумевшего разума. Он не мог, не имел ни капли воли, ни физических сил, ни уверенности в своей правоте, чтобы пошевелить хоть одним мускулом. Ему казалось, что эта пытка никогда не закончится, будет терзать и терзать его, пока не сведет с ума окончательно. Но она закончилась, поставив жирную точку звуком закрывающегося замка. В этот момент из груди Валерия со спазмом и свистом вырвался весь воздух, заполнявший его вздымавшуюся от гнева и досады грудь. Весь этот гнев словно покинул его вместе с выдохом, уступив место глупой отчаянной надежде, что вот сейчас Таня, оставшаяся, наконец, без Никиты, вбежит к нему в комнату, бросится на шею и обнимет его крепко, изо всех сил, и… Эта яркая, полная счастья картинка в один миг разлетелась на мелкие осколки вместе со звуком быстрых легких девичьих шагов и закрывшейся с грохотом двери соседней комнаты. А затем ненадолго воцарившуюся было тишину заполнили едва слышные монотонные голоса героев какого-то кинофильма и Танин беззаботный смех. И снова Валерия поглотило сжимающее в тиски чувство, словно жизнь идет своим чередом где-то в стороне от него, а сам он всего лишь призрак, которого нет и никогда не было в это мире, бестелесный дух, который отчаянно жаждет тепла и внимания, но вынужден лишь безучастно наблюдать за всем, что происходит вокруг, сгорая от боли и одиночества.
Жизнь идет где-то за стеною,
А ты в плену пустоты…
</p>
Секунды бежали за секундами, минуты за минутами, а Валерий по-прежнему лежал на кровати, уставившить в потолок неподвижным взглядом, не в силах подняться. Сколько сейчас времени, он не знал. Наверное, уже заполночь. За окном давно стемнело, редкие уличные фонари едва подсвечивали контуры пары больших многолетних елей — там, на улице ничего не менялось, кроме время от времени колыхавшихся от порывов холодного осеннего ветра ветвей, и Кипелов окончательно потерял счет времени. Очень скоро он уже не в силах был терпеть настойчивую потребность организма опорожнить мочевой пузырь, медленно приподнялся на локтях и бегло осмотрел комнату в поисках своих костылей. Их не было. Кипелов напряг память и вдруг понял, что оперевшись о стену и кое-как разувшись в коридоре, он попросту забыл о них, когда Таня с Никитой помогали ему добраться до комнаты и лечь на кровать. «Черт! Старый я дурак, рассеянный к тому же!» — он мысленно выругался и следом снова позвал девушку как можно громче. Ответом ему был очередной всплеск смеха из-за стены. Мужчина обреченно вздохнул, осознавая, что в своей так не кстати образовавшейся проблеме винить, увы, некого, кроме самого себя, а ожидать помощи от Тани, судя по всему, было совершенно бесполезно. Еще раз, уже вслух, выругавшись, он потихоньку поднялся и присел на край ковати, опустив ноги на пол. Несколько секунд помедлив и собираясь с силами, он кое-как осторожно встал, опираясь на здоровую ногу и на прикроватную тумбочку. И тут же моментально ощутил, как сильно ослабело его тело. В больнице большую часть времени он просто лежал, иногда делая предписанные доктором управжения и совершая «прогулки» на костылях по узкому длинному коридору до процедурного кабинета или туалета и обратно. Больничная еда была не слишком сытной, а здесь половину дня он и вовсе ничего не ел. осознавая, что сейчас ему придется прыгать на одной ноге, пробираясь вперед к двери вдоль стены, а затем искать в совершенно незнакомом доме туалет, Кипелов скривил лицо и сдавлено простонал, а затем сделал первый нерешительный короткий прыжок вперед. «Ох, и долгим же будет путь до уборной…» — совсем невесело усмехнулся мужчина и сделал еще пару осторожных прыжков. Выбравшись, наконец, из комнаты, он ощутимо устал и попытался отдышаться, одновременно отыскивая глазами возможный вход в нужное помещение. Небольшая узкая дверь была напротив, но метрах в трех от него. «И опереться не на что, твою мать!» — он готов был уже взвыть от отчаяния. Сил было катастрофически мало, чтобы прыгать вперед к двери, да еще всеми силами стараясь удерживать равновесие. Ноги гудели от напряжения, в висках пульсировала кровь, но иного выбора не было. Оттолкнувшись рукой от стены, мужчина прыгнул вперед как можно дальше, но не рассчитал и, едва не подвернув лодыжку, полетел вперед. Едва успев выставить перед собой руки и с грохотом впечатавшись ими в дверь, Валерий чуть было не ударился об нее лбом, и тут же начал падать на пол. Он только и успел, что уцепиться пальцами за дверную ручку, смягчив тем самым свое неизбежное падение и не переломав уже и без того травмированную ногу в новых местах. Он буквально повис на двери. Не успел он снова подняться на ногу, как из соседней комнаты стремительно выскочила Таня. Мужчина вздрогнул от неожиданности и инстинктивно метнул на нее встревоженный взгляд. Девушка была перепугана. Он это видел так же ясно, как знал собственное имя… Но уже спустя пару мгновений Таня вся переменилась в лице.
— Кипелов, ты чего здесь устроил! Уже почти полночь, ты голову включай хотя бы иногда! Я уж думала, ты решил здесь погром устроить. Псих ненормальный! — Таня буквально орала на него, абсолютно не сдерживаясь, испепеляя его взглядом, полным раздражения и презрения. — И чего ты повис на двери? Что ты вообще здесь забыл?!
— Таня, я… Я… В туалет… Надо мне… — Валерий совершенно растерялся от столь бурной реакции девушки на его неудачную попытку добраться до туалета. Это было совершенно не то, чего он ожидал. Это была не та Таня, которую он знал, к которой прикипел, которой ему так остро не хватало сейчас…
— Так кто тебе мешает? Иди! Зачем погром среди ночи устраивать?! Я вообще-то фильм смотрела, ты мне мешаешь! — крик девушки резал сознание мужчины, но прекратить его он был не в силах. Было чертовски больно от этих ее слов, обидно едва не до слез.
— Костыли… — сдавленно тихо промямлил мужчина, опустив голову и всеми силами сдерживая подступавший гнев.
— Ахах, так они не будут за тобой бегать! Нечего оставлять их где попало! И знаешь что, дорогой мой, я тебе не служанка, так что нечего звать меня по каждому поводу! Твои проблемы — не мои, — Таня бросила последнюю фразу абсолютно чеканным, холодным, циничным тоном и, резко развернувшись к мужчине спиной, направилась обратно в свою комнату.
— Тань… Танюша, постой… Пожалуйста, подай мне костыли, — Кипелов, чуть не плача, готов был хоть на коленях умолять девушку, совершенно четко отдавая себе отчет в том, что еще несколько прыжков до них он сделать уже попросту не сможет, сил ни физических, ни моральных почти не осталось, слабость окутывала все его тело, он с трудом сумел вновь опереться на здоровую ногу, облокотившись спиной о дверь, и еле-еле держался. — Прошу…
— Какой же ты жалкий… — остановившись и помолчав несколько секунд, процедила сквозь зубы девушка, и направилась в коридор за костылями.
Кипелова душила досада. Сознание наотрез отказывалось принимать все те слова, что обрушила на него только что Таня. Он не хотел принимать эту реальность, не хотел верить в только что услышанное, всей душой желая вытравить эти слова из памяти. Отчаянно хотелось, чтобы это был всего-лишь сон, мучительный и жестокий, который забудется сразу же, как только Морфей ослабит свою хватку и выпустит его из своего тягучего плена в нежные объятия ласковой и краснеющей от его поцелуев Танечки…
Выйдя из туалета, Кипелов на несколько мгновений замер в нерешительности, прислушиваясь. Все тот же фильм, все тот же смех Тани. Стараясь не издавать лишних звуков, он вдруг рванул в кухню, включил свет и осмотрелся. На плите стояла сковорода с недоеденной картошкой. Остатки недоеденного ужина. Уже остывшего и совсем не аппетитного. Плевать ему было на это. Желудок, мгновенно сведенный спазмом, громко заурчал, и Валерий, едва не давясь слюной, моментально забыв обо всем, как можно скорее бросился к плите, откинув в сторону один костыль, и, не найдя нигде поблизости вилки или ложки, руками начал жадно хватать масляные золотистые кругляшки и торопливо запихивать их в рот и едва успевал пережевывать. Не успел он опомниться, как сковорода уже была абсолютно пуста. Не останавливаясь, Валерий отковыривал ногтями пригоревшие к посудине остатки картошки, а затем схватил стоявший рядом чайник, снял свисток и прямо из горлышка залпом выпил половину содержимого. Уже толком ничего не соображая, мужчина открыл хлебницу и вытащил из нее три куска хлеба, сунул их в рот, зажал в зубах и быстро направился обратно в свою комнату. Его трясло от пережитого унижения и так спонтанно утоленного сильного голода. Он уже заранее четко знал, что Таня обязательно воспользуется ситуацией и снова будет орать на него утром, чтобы отыграться на нем еще раз. Пускай! Зато сейчас внутри растекается такое приятное тепло, что начинает клонить в сон. А завтра будь, что будет…
Ты кольцами сдавишь меня,