Часть 21. Обстоятельства сильнее принципов (1/2)

Когда Кризалис возвращается в комнату, полностью вычистив холодильник, последнее, что он ожидает увидеть — это Поэта, педантично снимающегося с себя вещи и складывающего их в аккуратную стопочку. Взгляд цепляется за белую худосочную фигуру и отлепиться уже не может, как бы Кризалис себя не уговаривал.

— Ну-ка, — невозмутимо говорит Поэт и протягивает ему руку, — понюхай меня. Сильно пахнет вампиром?

Он и сам к себе принюхивается, но понять не может. Догадывается, что запах, скорее всего, смешан. Кризалис не понимает, что за игру он затеял, но с мальчишечьей улыбкой тянется к нему, делая вид, что принюхивается. А затем быстро клюет сухими губами в тыльную сторону ладони, раз уж поцелуй рот в рот пока невозможен. Поэт от такой фамильярности руку отдергивает и как-то подозрительно отводит глаза.

— Докладываю, мой мышиный король, вы пахнете мышатиной, сир!

— Где?

— С ног до головы, о, мой король!

Поэт разочарованно стонет и трет себя руками, как будто надеясь, что запах исчезнет. Стоять в одном нижнем белье перед оборотнем не так уж и уютно, особенно, если знаешь, какое впечатление на него производишь, но вампир заставляет себя держаться прямо и сдержанно. Много лет он служил натурщиком и понимает, как никто, что нагота — так же естественна, как наличие у оборотней густого подшерстка.

— Во время вашего собрания я планирую оставаться в пабе. Важно, чтобы меня не заметили. Мне… — Поэт старается скрыть нервозность из-за чересчур изучающего взгляда и заканчивает уже спокойно: — …нужно пахнуть тобой и только тобой. — Взгляд льва меняется. Определенно, ему нравится такая перспектива! Уже что-то прикидывает в уме: зверь, что с него взять! Вампир, видя, как медленно, но решительно Кризалис подкрадывается к нему, невесело уточняет: — Я не про секс. Никакого трения друг об друга гениталиями или, еще чего, проникновения. Я скажу, когда буду готов перейти на подобный уровень отношений. Ты согласен на мои условия?

Изумруд, кажется, стал еще более недосягаем. Его не только нельзя взять, на него даже дышать лишний раз нельзя. Лев ловит себя на мысли, что злится, и сначала стыдится этого чувства, а потом злится на себя еще больше. Попробуй перед голодным львом помахать свежим истекающим притягательной кровью мясом, а затем каждый раз уводи у него этот кусок из-под носа. Как скоро зверь на тебя накинется, даже будь он тысячу раз дрессированным?

Кризалис останавливается совсем рядом, соприкасаясь с Поэтом оголенной кожей. Проводит рукой по его плечу, спускается вниз — вампир кивает, показывая, что тот все делает правильно. Значит, эта наивная мышь полагает, что достаточно просто его потрогать, и тогда никто не учует в нем вампира? А еще считает, что Кризалис сможет просто его трогать, не надеясь получить хоть какой-то отдачи. Безумие.

Оборотень понимает, что они оба созрели для этого важного разговора. Давно было пора.

— Ты меня вечно отвергаешь. Это пытка… — рука поднимается вверх, неторопливо оглаживает шею и спускается к безволосой груди. Под пальцами чувствуется заметная дрожь. Поэт прикрывает глаза. — Нельзя так поступать, ты же понимаешь? — Кризалис до ужаса серьезен. У него плохо получается выразить мысли словами, поэтому он подкрепляет их чувствами, которые Поэт не может не проигнорировать, находясь от него на столь близком расстоянии. — Это больно, вообще-то.

Поэт пытается разобраться в той мешанине, что творится у Кризалиса в голове, не прибегая при этом к копанию в чужих мыслях. Перед ним мягко разворачивают здоровенный клубок неудовлетворенности, от которого ужасно тянет внизу — у кого из них двоих, Поэт уже определить не может. Больно? В книгах герои говорят о разбитом дамой сердце. Кризалис предпочитает язык физиологии — ему и правда больно от вечного возбуждения, не приводящего к разрядке. То, что Поэт перед ним сейчас разделся, но не позволяет ничего сделать, Кризалис воспринимает как злую насмешку. Они оба начинают злиться. А это немного не то, чего Поэт хочет.

Длинные пальцы с силой сжимают член Кризалиса сквозь ткань. Вампир нависает над ним, зеленые глаза слишком близко и метатают молнии. Если бы в них было только это, Кризалис, наверное, развернулся бы и ушел. В душ. Дрочить. В конце концов, если Поэту так надо, пусть поваляется в ворохе его одежды. Эффект менее долговечен и надежен, но и результат не оговаривался. Однако Поэт, несмотря на все попытки хорохориться, выглядит… неуверенно. Кризалис осознает, что он у него первый.

— Я должен понять, что могу тебе доверять. Что ты сможешь сдержаться, если я попрошу.

Поэт вспоминает липкие взгляды, от которых невозможно было спрятаться и отмыться. Он чувствовал их на себе каждую секунду, что мог хоть что-то соображать: лев смотрел на него сквозь прутья решетки, бросал в его адрес неприглядные комментарии. Поэт всеми известными ему способами пытался донести до тупоголового зверя, что он не намерен это терпеть. Но Кризалису было скучно, и его словесный понос невозможно было остановить. Он сам не замечал, что несет. Если бы после их спасения из Центра, когда Кризалис принес Поэта к себе домой, зверь позволил бы себе хоть один двусмысленный шаг в его сторону… Это точно закончилось бы чьей-то смертью.

Но Кризалис ничего не сделал. На свободе он оказался совершенно другим, и Поэт смог отпустить обиду. Почти.

Оборотень тянет руку Поэта, поднимая ее повыше. Неприятно разговаривать с собеседником, когда он с такой силой сжимает твой член. Взгляд Поэта и холод, исходящий от него, немного пугает, но Кризалис не из трусливых. Он прокатывает бледную ладошку по изгибам своего твердого пресса и груди, позволяя привыкнуть к себе, изучить свое тело, далекое от вампирского идеала. Для первого раза это важно. Партнер не должен вызывать отвращения. Правда, чувства Поэта понять невозможно — он не обращает внимания, где там блуждает его рука. Только пристально вглядывается в лицо напротив, ожидая ответа. Для него это, и правда, важно.

Кризалис понимает, как же сильно он попал. Вот и чем он заслужил такого нерешительного партнера?

— Не пользуйся этим слишком часто, мышка, — замечает Кризалис с усталой усмешкой. Он не может быть уверен, что Поэт не играет на его чувствах в каких-то своих кровососных целях. — Я же не железный.

Он был уверен, что его непроизвольное семяизвержение во сне сделали Поэта терпимее к сексуальной стороне их отношений. Вампир же, в конце концов, влез в его голову! И, наконец, принял саму идею занятия сексом с оборотнем. Не посчитал это страшным и унизительным, даже понял, что ему это может принести удовольствие. А потом опять дал заднюю.

Самоконтроль от таких манипуляций давно уже трещит по швам. Не хочешь — не надо, но тогда и не провоцируй, черт тебя дери! Уж Кризалис как-нибудь справится. Он всегда может найти связь на одну ночь…

— Я правда ценю тебя, — признается Кризалис, потому что это чистая правда, — но иногда мне кажется, что ты просто хочешь надо мной поиздеваться.

— Это не так, — поспешно заявляет вампир и закрывает ему рот ладонью. Кризалис приобнимает его, водя руками по голой спине, холодной, как и весь Поэт. — Поверь мне, это не так. Не говори ничего, иначе все испортишь.

Кризалис пожимает плечами. Слова ему в принципе и не нужны.

Поэт отпускает ладонь и прижимается ко льву, прислушиваясь к стуку сердца. Каждый раз, стоит ему приблизиться, сердцебиение опасно учащается. Книги говорят, это верный признак того, что ты человеку нравишься. Сложно это проверить, в чужие сердца Поэт обычно не вслушивался. Только в это.

Он задумчиво водит по телу оборотня руками. Натыкается на литые мышцы и вспоминает причитания Флегетона.

Флегетон являлся типичным образчиком вампирской красоты — тоненьким, грациозным и не особо высоким, — и при этом возмущался, что по-настоящему красивый мужчина должен выглядеть как Давид<span class="footnote" id="fn_29907439_0"></span>, даже лучше, чем Давид, в общем, придерживался древнегреческих представлений об идеальной внешности. В качестве примера он любил приводить Ахерона — огромного и мускулистого, совсем не похожего на традиционное представление вампиров о самих себе. Как бы Флегетон не пытался за ним угнаться, внешне он оставался все таким же щуплым.

Хотя блондину достаточно было просто признать, что ему нравится Ахерон.

Кризалис не выглядит, как Давид, лицом, но тело у него лучше, чем у Давида. По крайней мере, верхняя его половина. Он все еще в штанах, и Поэт невозмутимо тянет их вниз. Кризалис фыркает, но комментирует его действия лишь мысленно: «Ты точно трахаться не собираешься, кровосися? Потому что очень похоже на то».

Теперь ничего не мешает Поэту вплотную прижиматься своими ногами к его, ощущая кожей щекотание мягких волосков. Кризалису поначалу холодновато, но потом он привыкает — в жару самое то. Даже кондиционер включать не надо, когда такая мышка под боком.

Поэт берет его ладонь в свою, задумчиво разглядывает контраст между абсолютно белой кожей и чуть смугловатой. Что там говорил Флегетон? «По-настоящему красивый мужчина загорел, посмотрите на Ахерона! Ему даже не нужно намазывать на себя автозагар!». Кажется, Кризалиса можно считать по-настоящему красивым мужчиной.

И этот по-настоящему красивый мужчина осторожно покусывает его. Поэт вновь жмурится. Вспоминает, что так оставлять запах быстрее и надежнее всего, поэтому не останавливает его. Они это уже делали, чтобы не вызвать подозрений у прайда. В этом нет ничего особенного, нужно только немного потерпеть.

Получив молчаливое согласие, Кризалис прячет хитрую усмешку, и влажных кусачих поцелуев становится больше.

— Если хочешь пахнуть мной, дай мне поцеловать тебя везде…

Едва заметная дрожь, а затем кивок. Открывать глаза Поэт отказывается, но ему, определенно, нравится происходящее. Он несколько напряжен, но Кризалис прекрасно знает, что будет, если он оплошает — длинные когти вспорют ему глотку на раз-два, — поэтому предельно нежен и осторожен. Губы его касаются всего, до чего дотянутся — бархатной щеки, маленького, так и не заострившегося в трансформации ушка, беззащитной шеи. Впадина ключиц тоже не избегает столкновения с языком, ключицы слегка покусываются. Кризалис вспоминает, как грыз кости в мясе, от этого у него только сильнее наворачивается слюна. Голод заслоняет собой все.

— Не кусайся, — предупреждает Поэт, запустив руку в его редкие, но мягкие волосы. Слегка тянет за пряди, и зверь издает тихий полурык, который внезапно сменяется... мерным мурчанием. — Щипать будет.

— Пусть, — хрипло замечает Кризалис. — Как напоминание обо мне.

Оборотень весь вибрирует, и это немного странное, но приятное чувство. Поэт прижимает зверя ближе к себе, чтобы лучше это прочувствовать, а тот вдруг кусает его за сосок, заставляя едва заметно дернуться. Поцелуи-покусывания опускаются все ниже и ниже, а Поэт понимает, что уже не сможет — не захочет, — остановить эту волну звериной нежности. Ничего из того, что делает Кризалис, Поэт ему не запрещал, поэтому сопротивляться было бы глупо. Это ведь нужно для дела. Да и… приятно это, Поэт признает. Когда еще у него появился бы шанс все это на себе испытать? Он чувствует, что Кризалис не посмеет перейти проведенную черту, и это не только успокаивает, но и заставляет проникнуться к оборотню доверием.

Как с него снимают трусы, Поэт уже не чувствует. Это получается так естественно, словно само собой. Он не сопротивляется — ему достаточно того, что к нему не прикасаются без его разрешения. Ну а то, что с Кризалиса трусы слетят со свистом, Поэту стало очевидно в ту же секунду, что он решил перед ним обнажиться. Потому что это происходило каждый раз. А вот об этом лучше не думать.

Кризалис кивает на постель. И даже подбирает разумные объяснения, чтобы Поэт точно согласился:

— Простыни сильнее всего пахнут мной, если мы на них…

— Хорошо.

Кризалис застывает, не веря, что получается так легко. Поэт наблюдает за ним из-за опущенных ресниц — внимательным взглядом змеи. Только прими опрометчивое решение, только сделай то, что разрушит ваше с трудом выстроенное доверие… Кризалис приподнимает вампира и укладывает его на кровать по диагонали, потому что иначе ноги вампира свешивались бы.

Стремительные поцелуи уже больше похожи на откровенные вылизывания. В первый раз это Поэта напугало, но сейчас он морально себя подготовил, примерно зная, что ему ожидать. Правда, он не был готов к тому, что начнет возбуждаться от всего этого… Да так сильно, что приходится сжимать колени, надеясь на то, что зверь не увидит.

Глупо надеясь.

Горячие руки — все еще человеческие, — касаются бедер.

— Позволь мне…

— Я же сказал…

— Я не буду касаться тебя там руками. И не буду в тебя входить. Обещаю.

Поэт смеряет его внимательным взглядом. Проверяет, можно ли доверять. По внешнему виду вампира практически невозможно определить, что он чувствует — никакого сбившегося дыхания, пота, краски стыда, искусанных губ. Только взгляд — откровенно желающий. Только тихий голос, владеть которым у него все-таки не получается:

— Хорошо…

Поэт томительно медленно раздвигает ноги. И слегка отодвигается назад, словно стараясь избежать прикосновения, когда наглый язык проводит по коже рядом с членом. Слишком близко. Кризалис раскачивает его, проверяя границы дозволенного, а Поэт уже и сам не знает, насколько далеко готов сейчас зайти. Пальцы нервно комкают простынь, когда он наблюдает, как Кризалис устраивается между его бедер, сгибая молочные ноги в коленях и тягуче целуя каждую.

Время останавливается, когда Поэт смотрит, как Кризалис наклоняется вперед, чтобы поцеловать там, где Поэта не целовал никогда и никто. Бедра сдвигаются рефлекторно, но Кризалис удерживает их, как створки закрывающегося лифта. Выглядит это так, будто в битве столкнулись два титана — будь на месте Кризалиса обычный человек, его бы, наверное, раздавило.

— Бедра-убийцы, — шутит Кризалис. — Все хорошо?

— Обычно коты вылизывают свои яйца, а не чужие.

— Ты против?

— Это… слишком смущающе.

— Ты против? — упрямо повторяет оборотень, настаивая на четком ответе — «да» или «нет».

Он не хотел бы сделать что-то, что его мышке не понравится. Травмировать, вызвать отвращение. Если Поэт считает, что это слишком для него, Кризалис остановится. Он же обещал.

Кризалис дожидается этого — смущенного стона и попытки спрятать от него лицо. Не такая уж Поэт и ледышка, каким пытался казаться.

Поэт не отвечает долго. Кризалис жульничает — трется крепко стоящим членом о простынь, не отрывая от вампира взгляда. Чисто теоретически, его действия и не являются нарушением, про простынь Поэт ничего не говорил и кончать не запрещал. Кризалиса забавляет, как неопытный мышонок сам себя загнал в ловушку.

— Нет, — наконец, признает Поэт, очень сильно надеясь, что не пожалеет о своем решении. — Только, умоляю, не бери в рот. Я… пока к этому не готов.

Кризалис забавно фыркает.

— Я тоже. Не думай, что я каждый день сосу члены.

Поэт с силой кусает себя за палец, когда ощущает горячий влажный язык на своей мошонке. Черт. Зачем похотливый зверь вообще все это затеял? Можно же было потереться друг об друга совсем слегка, оставить пару укусов и остановиться на этом! Но Кризалису так не дают покоя собственные вульгарные фантазии… Что он и Поэта решил затянуть в них.

А Поэт не может сказать, что ему не нравится. Потому что нравится. Даже слишком. Он хватает Кризалиса за голову — еще чуть-чуть, и шея бы хрустнула от такой резкости, — и отстраняет его от себя, когда чувствует, что терпеть уже не может.

Оргазм, на который он сегодня точно не рассчитывал, застает его врасплох, заставляя замереть и прислушаться к сотрясающей тело истоме. Мозг пытался подобрать сравнения — с насыщением кровью после долгого голода, с долгожданной и заслуженной похвалой, с поглощением чужих радостных эмоций, — но ни на что из этого его новое ощущение не похоже. И оно становится лишь острее, когда Кризалис доводит себя до разрядки и вытягивается рядом, переплетаясь с ним ногами. Поэт доверчиво утыкается ему в шею, вдыхая звериный запах и не боясь наброситься на оборотня. Сейчас Поэт чувствует себя до неприличия сытым.

— Это был… — глухо произносит он в чужую кожу, которая теперь пахнет так же, как и он сам. Весь. С головы до ног.

— …секс, да, — невозмутимо заканчивает Кризалис. — Можно считать, что мы только что переспали. Как ощущения?

С учетом того, что секс вообще не планировался? Неплохо.

С учетом того, что для вампира секс с оборотнем должен считаться унизительным? Тоже ничего.

С учетом… Поэт обрывает мысль на начале. Он слишком утомлен, и на удивление совсем не злится. Кризалис не поступал с ним подло и не делал ничего, на что Поэт не давал согласия. Им обоим было приятно, поэтому опыт можно считать положительным. Должен же он был, в конце концов, узнать, какого это.

— Липко. Чешется. Жжется. А так, все нормально.

Зуд, правда, постепенно начинает давать о себе знать все больше. Слюна Кризалиса, даже не попадая внутрь, способна доставить неприятности. Но Поэт терпит, потому что, чем меньше он будет пахнуть самим собой, тем лучше.

— Не мойся, ладно? — напоминает оборотень, зачем они вообще все это затеяли.

— Постараюсь.

— Наденешь мои трусы. И майку, — продолжает распоряжаться Кризалис, которого не так-то просто лишить сил. — За своего примут!

Поэт нащупывает сползшее на пол тонкое покрывало и заворачивается в него, отгораживаясь от слишком горячего и многообещающего тела. Хочется еще… Менее невинного, чтобы прикосновения были сильнее и глубже, чтобы, как битва — до крови и полного истощения, — без победителей и проигравших, потому что секс — это не война, и секс — это это…

Поэт прячется с головой и отодвигается как можно дальше, едва не свалившись — Кризалису приходится придержать его рукой. Нельзя же вот так просто идти против своих принципов. Зверю можно действовать на инстинктах, но не вампиру, который всегда на первое место ставит разум. А разум говорит ему, что чесотка — это не очень хорошо, тем более, такая сильная. Дальнейшие телодвижения лучше отложить на потом.

— Кто я для тебя? — спрашивает покрывало. Кризалис смотрит на него задумчиво и тыкает пальцем. Белая гусеница протестующе шевелится.

— Кто-то самый важный, — честно отвечает лев. Он давно уже для себя все решил, еще когда впервые начал чувствовать, что нашел того, кого оборотни поопытнее называли Anam Cara. — Ты — самый проникновенный и глубокий стих, — пытается объяснить он так, чтобы Поэту было понятнее.

— Тогда ты — самый несмышленый мотылек, летящий на свет лампы, — признает покрывало.

— Но я же тебе нравлюсь?

Кризалис нащупывает под покрывалом бок вампира и успокаивающе его поглаживает. Поэт закрывает глаза, теряясь в ощущениях тепла. И, упрямо сжимает губы, не позволяя вырваться короткому «да».

***</p>

Кризалис вертится перед зеркалом, пытаясь понять, зачем его заставили одеться в это безобразие. Похоронный костюм его дедушки сидит на нем отлично (дед жив и здравствует, передает внуку привет и наказ не попортить костюм), но от этого увереннее он себя не чувствует. Спасает его только то, что рядом крутится Джош, которому Ника безуспешно пытается завязать галстук. Безуспешно, потому что тот постоянно вертится и делится с Кризалисом своими мыслями о предстоящем мероприятии.

Босс настолько расщедрился, что пригласил всех отметить возвращение блудного сына прямо в пабе! Ясное дело, что он хочет закрепить перемирие с волками или, наоборот, его разорвать, если предположения кровососов верны, а для приглашения ему нужен был весомый повод. Правда, львы уже запутались, какую легенду они придумывали Кризалису в прошлый раз, поэтому было принято считать, что он осознал ошибки и решил исправиться, помогая прайду в его делах. Коротко и ясно, кто там будет разбираться-то. Это вампиры один раз выгонят — и уже не вернут обратно, а про оборотней всем известно, что это народ ветреный.

— Не стесняйся говорить с волками, — советует Ника, разделавшись с галстуком мужа и с наслаждением оглядывая результаты своего труда. — Помни, после основной части будет еще и совместная охота, нужно знать соперника в лицо. Тебе завязать? — поворачивается она к Кризалису.

— Не, не надо, я остановился на бабочке.

Бабочка — это, пожалуй, единственное, что Кризалису нравится в его костюме. Не было навязчивого желания ее содрать, хотя на его любимых насекомых эта деталь гардероба похожа лишь отдаленно.

— Какой красавец, — встревает Джессика и шлепает его по заднице.

— Ты тоже ничего, — признает Кризалис, разглядывая ее весьма открытое сексапильное платье, и шлепает в ответ. По-дружески.

— А я? — встревает Джош, указывая на праздничную форму. Он, конечно, стоит на охране и должен следить, не случись чего, но тоже хочет выглядеть на высшем уровне. Мероприятие должно было отвлечь всех львов от недавнего потрясения — гибели множества собратьев, включая Марину, одну из глав паба.

— А ты, красавчик, женат, и если я скажу еще хоть слово, твоя женушка мне голову откусит, — выпутывается из двойственной ситуации Джесс и посылает Нике воздушный поцелуй. Явно была какая-то неприятная история между ними в прошлом, но Кризалис в подробности не вдавался.

Девушка ускакала — наверное, проверять, насколько все готово. Кризалис полдня помогал отодвигать столы, грузил ящики с пивом и шампанским, помогал в приготовлении закусок — в общем, куда его пристраивали, там и работал. Потом его отправили переодеваться, потому что звезда вечера должна выглядеть на все сто, а как хочет выглядеть он, его не спросили. Костюм можно было, конечно, на время арендовать или позаимствовать у кого-нибудь, но вариант с дедушкой в итоге оказался самым быстрым.

Детей у деда было много, внуков тем более, но Владимира он помнил даже лучше безрассудной дочери, так что под шипение всей остальной родни отдал внуку то, что тот просил.