Часть 12. Встреча двух братьев (1/2)

Поэт просит отвести его куда-нибудь, где мало людей и света. Кризалис выбирает свою комнату.

Ну, как, комнату. Просто главный посчитал, что у Володи должен быть свой уголок, если он вдруг захочет остаться. Почему-то все были на сто процентов уверены, что он здесь еще не раз появится. Репутацию перед обществом ему бы подправили, без проблем. Да и львам (и им сочувствующим) всегда было плевать, что о них думают другие, лишь бы жить не мешали.

Про работяг говорят, что они живут на работе. Никто из прайда не был таким уж работягой, но в чужой стране было куда проще арендовать, а потом и выкупить в безраздельное пользование здание, в котором будет и работа, и дом, чем искать жилье для каждого. Только у главных был свой дом, не жить же их ребенку в борделе? Кризалис никогда не спрашивал, от чего они бежали. Каждый имеет право на свои тайны. Еще один уголок ему был не нужен, хватало и своего, но именно здесь его привязывали цепями, не давая вырваться и навредить окружающим. То еще было времечко. И не скажешь, что всего полгода с тех пор минуло.

Кризалис волнуется, когда поворачивает отобранный у сонного Джоша (кому еще такое можно было доверить?) ключ и толкает дверь. Свет не включает, пропускает Поэта вперед, напряженно вглядываясь ему в спину. Стоит молча, пока Поэт вдохновенно разглядывает помещение — сначала с интересом, а затем с недоумением, беспорядочно двигаясь от стены к стене и что-то беззвучно нашептывая. Тонкие пальцы касаются массивных рамок:

— Почему бабочки?

— Почему стихи?

Поэт стоит к нему вполоборота, в наклоне его головы чувствуется насмешка. Кризалис понимает, что сморозил глупость: Поэт стихи не выбирал, это было его призвание как сына ведьмы.

Лев закрывает за собой дверь, погружая все во тьму: все равно свет им обоим сейчас не нужен.

— Когда ты впервые обращаешься, инстинкт охотника, знаешь, прям по мозгам бьет. Можешь кого угодно загрызть — своего, не своего. Ну и охотиться нужно с толком. Поэтому у мелких всегда такое задание — маленькое что-нибудь поймать. Бабочек, например. Мои их сами для этой цели разводили, когда не сезон был, а я помогал немного.

С контролем у меня были такие жуткие проблемы, что бабочек этих пришлось ловить до опупения. Я их прямо зубами — цап! А жалко же их, красивые. Некоторые прям при мне из кокона вылезали, как же можно их после этого... Решил вот в рамки их засунуть, чтобы все было не зря. Точнее, это главного была идея!

Кризалис вспоминает с теплой улыбкой — как сначала бесился, потому что бабочки слишком прыткие, вечно разлетались. Как одна бабочка села ему на нос, и он долбанул себя лапой так, что кровь хлестала во все стороны. Как научился ладить с новым телом и начал так хорошо передвигаться, что чувствовал себя порхающей бабочкой. Бабочкой его и хотели назвать в шутку, но больно рожа его не подходила для этого прозвища. Потому зачастили — Кризалис, Кризалис. Так и приелось. Не сразу даже понял, что это значит.

Поэт заглядывается на эту улыбку — и ему становится больно. Конечно, Кризалису хорошо с другими оборотнями. Конечно, он хотел бы к ним вернуться и остаться с ними навсегда. На кой ему сдался отвергнутый вампир, которого прайд никогда не примет? Захотелось уничтожить каждого, кто заставляет льва так улыбаться. Они его не заслуживают.

Вампир подкрадывается к Кризалису осторожно — так, что тот даже не сразу это замечает, только чувствуют, как его ладонь аккуратненько берут в свою, и чужие пальчики осторожно пробегают по бинтам. Лев наматывал их как попало: резанул — бинт, резанул — бинт. Теперь руки покрыты таким толстым слоем, что ни один вампир бы их не прокусил, даже если бы очень сильно постарался.

— Ты не должен был, — говорит Жан тихо. Его ледяное прикосновение обжигает. Кризалис задерживает дыхание, не веря, что это в самом деле происходит наяву. Может, ему это только кажется от недосыпа? Или Поэт действительно находится так близко, и не для того, чтобы съесть его, а для того, чтобы… поблагодарить?

— Кто-то должен, — Кризалис осторожно пожимает плечами, чувствуя, как уже обе руки поднимаются все выше и выше, поглаживая его. От незатейливой ласки становится приятно, и его сильнее клонит в дремоту. — Не боись, в холодильнике теперь куча крови, доктор принес. Самой лучшей, как ты и просил.

Тонкое тело легко скользит в объятья, и это ощущается так привычно и правильно, словно они обнимались уже сотню раз. Кризалис боится пошевелиться, спугнуть легкое доброжелательное настроение Поэта, приобнимает его недоверчиво, ожидая или удара, или укуса. Следующие слова только больше его настораживают:

— Вкусно пахнешь. Ты надушился?

— Я что, пидо… А. Кхм. Нет, я просто помылся. Давно было пора, чесслово.

С душем у льва сложились непростые отношения. Когда ноги были не ходячие, понятное дело, помыться трудно, да и не хотелось ничего. Когда стал огромным кошаком, проще было вылизаться в зверином облике, чем заставить себя загрузиться в душевую кабинку. Эксперименты Дока и последующие водные процедуры немного примирили Кризалиса с мыслью о мытье.

— Не думал, что тебе нравится запах хозяйственного мыла, — пытается пошутить зверь, а сам только и ждет, когда вампир нацелится в его шею своими клыками. И непонятно тогда, что делать. Любому другому дал бы по зубам, а этот обидится еще.

Кризалис должен его отпугивать. В конце концов, именно из-за него Поэт без конца блевал, потом испытывал трудности с превращением и голодом, терпел унизительную и очень неприятную процедуру, лишь бы избавиться от засевшей внутри дряни. Но запах, к которому Поэт привыкал постепенно, резко поменялся, став сладковатым и манящим. И только когда Кризалис обвис в его руках, так и не поняв, что произошло, Поэт с трудом сдержался от грязной ругани.

Конечно, запах Кризалиса кажется ему привлекательным, в их же венах течет одна кровь.

— Сколько ты мне ее отдал? — трясет его Поэт, но лев не отвечает, погрузившись в такой глубокий сон, что не разбудит и пушка, выстрелившая над ухом. Поэт прижимает его к себе крепко, не давая упасть, кладет голову ему на грудь и слегка покачивает его, словно убаюкивает большого ребенка.

Какой же идиот. Придурок королобый, кретин лободырный. Баламошка! Распиздяй!

Поэт оглядывается, размышляя, что делать дальше. Кровать в комнате Кризалиса отсутствует, как вид, зато есть теплая лежанка, на которой, как уверяют оборотни, приятно свернуться, уткнувшись носом в хвост и накрывшись собственными лапами. Естественно, она вся в рыжей шерсти. Вот почему Поэт не хотел попадать в львиное логово — никаких комфортных для цивилизованных существ апартаментов. Словно будка собачья, а не жилье нормальное. Но выбора нет, поэтому вампир осторожно укладывает зверя на лежанку. Пытается отстраниться — и лев его не отпускает. Наоборот, тянет на себя, укладывая рядом в районе своего живота и устраивая сверху дурную башку. И вроде все еще частично в человеческом обличии, а тянешься — рычит, как самый настоящий зверь.

Вампир бы и сам сейчас зарычал. Потому что дурманящий запах так близко, что начинает сводить с ума. Им опасно находиться рядом, не сейчас, когда Кризалис беспомощен и пытается восстановить утраченные силы. Поэт затравленно посмеивается — у него всегда все идет не так. Стоит только всему наладиться, как обязательно найдется что-то, что испортит всю радость. Смерть матери, постепенно отдаляющийся и мрачнеющий tonton<span class="footnote" id="fn_29681142_0"></span>, изгнание, пленение. А теперь единственный, кто способен его защитить, ослаб из-за него же. Это больше не может так продолжаться.

— Скажи, найти где можно силу?

Ты в той безлунной пустоте

Была со мной такою милой,

Сказав мне дом искать в себе…

Где же ответ? Что это значит?

Куда идти? Что делать мне?

Могла бы лучше обозначить,

А не являться вдруг во сне.

Ответа нет. Ну что ж, довольно

Судьбу свою другим вверять.

Иль сдамся вновь я добровольно,

Иль буду жизнь свою менять.</p>

— Не… ббни… — морщится Кризалис во сне, задевая его ухо лапой. — Ыт стхв…. тшнит…

— Главное, чтобы от меня не тошнило, — шепчет Поэт, уткнувшись носом в обнажившийся из-за задравшейся футболки участок кожи. И затихает, поразившись тому, как нежно это прозвучало.

Они были всего лишь диким зверем и голодным кровососом-прилипалой, которые кружили вокруг друг друга, настороженно изучая и в любой момент готовясь вгрызться в глотку. Оба вечно в крови, грязные, ощерившиеся, не желающие идти на дружеский контакт. Когда они были в Центре, Поэту было противно от внимания, которого он не просил. Он не хотел выслушивать все эти крики, тупые подкаты, на которые у него совершенно не было сил, не хотел, чтобы на него дрочили, в конце концов. Лев в завуалированной форме грозился сделать его своей подстилкой — кому такое вообще понравится?

А потом лев притащил его к себе домой, упустив шанс воспользоваться… Привел к другим зверям, защищая его перед ними и желая его спасти… И этот чертов переизбыток чужой крови — у Владимира совсем в голове мозгов нет?! Однако теперь они были вместе. Никто так и не стал ничьей подстилкой, но именно на подстилке из одеял и на огромной лежанке размером с медведя они сейчас и лежали. И было так на удивление… спокойно, как не было никогда за последние годы.

В родном поместье Поэт жил в ожидании удара. Его комнаты располагались в самом дальнем забытом крыле, откуда его редко выпускали, пряча от назойливых взглядов вампиров. Детские игры с братьями, которые он считал невинными, раз за разом оборачивались для него смертельной опасностью. Годы шли, он стал одним из детей ночи, но его отчуждение усиливалось. Сначала его заключение объясняли заботой — вдруг кто узнает?.. Затем — его плохим поведением, якобы его стихи оскорбляют знатных особ. А потом вдруг… Дядюшка от него отказался. Глупая была попытка ему что-то доказать. Если Поэт и должен сейчас кому-то что-то доказывать, так это себе.

Вампир закрывает глаза, пытаясь отделить свои чувства от чужих. Это так странно, но сейчас ему, несмотря ни на что, хочется прижаться к теплому шерстяному боку. Как будто мало ему было отплевываться от назойливо лезущей в нос и рот шерсти всю ночь и полдня, что они со зверем провели вместе... Тогда Кризалис показал, что даже в львином обличии не причинит вреда. Он был таким большим, теплым и мягким, и ощущалось это так, будто вампир очутился внутри облака из ваты. Поэт вгрызался в это облако зубами, нещадно рвал его когтями, и собственная боль постепенно начинала отступать.

Боль... Так или иначе, именно Кризалис ее причинял. Потому что оборотни и вампиры несовместимы. Это противоестественно.

Вампир настойчиво отодвигают львиную лапу в сторону, не обращая внимания на попытки рыкающего зверя его удержать. И тихо говорит перед тем, как исчезнуть:

— Ты ошибся, Кризалис. Я не твой Anam Cara.

***</p>

Володя в ужасе подскакивает — его трясут с такой настойчивостью, словно в пабе начался пожар. Первое, что оборотень замечает — вампира рядом нет. Но как только Володя начинает о нем рассспрашивать, ему молча вручают молоток и отправляют исправлять все, что натворил его Ванюша.

С главным поговорить не удается, и Кризалис, подавив тревогу, отправляется смиренно исполнять свои новые обязанности. Услуги врача и плотника стоят деньги, которые надо еще отработать. Не будет же его вампирское величество марать руки? Он, поди, и не умеет ничего, кроме своего стихоплетства. Ну, ничего, один «мужик» в доме есть, второго со временем всему обучит. А то не дело это, не уметь молотком махать.

Ванюша делов натворил знатно — пока бежал, все посносил. Приходится повторять его путь в обратном порядке. Пока Володя работает, его не отпускает странное чувство, как будто кто-то смотрит ему в спину. Брр, аж лопатки от этого сводит. Но сколько Кризалис не оборачивается — нет никого. Видимо, это от усталости, выспаться-то ему нормально так и не дали. Беспокойство о вампиреныше никуда не девается, но и обязанности тоже. Свои говорят: не закончишь пока — к нему не подпустим. А то как начнете опять шуры-муры свои крутить-вертеть, и всю работу придется начинать заново… Кризалис от такого предположения мрачнеет. Чтобы он, да еще хоть раз поцеловал Поэта? Да ни в жизнь! Сил нет смотреть, как Ванюша страдает. Если надо будет, вообще к нему не прикоснется, пусть это и тяжело… Последний гвоздь забивается особенно громко. Дырка в стене проделана будь здоров, хоть палец в нее пихай, хоть член. Перестарался маленько.

Оглянувшись еще раз и удостоверившись, что его никто не видит, Кризалис забивает в образовавшуюся лунку еще два гвоздя и вешает на все это великолепие многострадальную полку. И так сойдет!

Поэт обнаруживается в рекреационном зале, закрытом для посетителей. Он явно успел исследовать все запасы холодильника, потому что в руках у него бумажный стаканчик, и пьет он через трубочку явно не коктейль. Кризалис не знает, какое чувство испытывать в первую очередь — умиляться или готовиться к очередному нагоняю. Мердок явно не хочет, чтобы «кровососный сблевыш» появлялся где-либо помимо территории Кризалиса. Кризалис вампира туда потому и привел… А закрыть не получилось, вырубился самым позорным образом.

Краем глаза Кризалис замечает приближение Джесси. Плохо, что она Поэта здесь заметила до того, как Кризалис его увел к себе, могут начаться неприятности. Увы, волчица подходит к вампиру быстрее, чем лев. Бросает оценивающий взгляд с ног до головы — несвежая рубашка с кровавыми разводами расстегнута на груди, на лице — солнечные очки, весь общий вид неформальный и наигранно расслабленный, — и саркастически выдает: