Часть 4. Наблюдатель в действии (1/2)

Вампиры не едят сладкое Rottenella 130300K

Предыдущая глава Список Следущая страница

В светлой простыне, подчеркивающей болезненную бледность, Поэт похож на привидение. Он величественно спускается по ступенькам, ощущая себя коронованной особой, пока не останавливается возле пятачка, залитого солнечным светом. На лестнице слишком большие окна… Он об этом не подумал.

Василий Павлович дожидается его в лифте, удерживая створку ногой. Поэт не доверяет лифтам — в своей жизни он с ними сталкивался разве что в книжках. Самому ему не составляло труда подняться по лестнице хоть до двадцатого, хоть до тридцатого этажа — это банально быстрее, — но сейчас он слишком слаб, чтобы позволить даже одному-единственному лучу коснуться своей кожи.

Поэт тенью проскальзывает в лифт, прижавшись спиной к зеркалу и закрыв глаза. Даже не спрашивает, куда они едут, отдаваясь в полное распоряжение старшему. Он делал так всегда, сколько себя помнит. Его учили подчиняться.

Выходят они на два этажа ниже. Василий Павлович обходит все двери, прислушиваясь к голосам и шагам за ними, а затем звонит в ту, которая ему приглянулась больше всего.

— Перепись населения, — нагло заявляет он, глядя прямо в глаза открывшему ему мужчине. — Сколько всего человек в Вашей семье? Сколько сейчас дома? Интернет хорошо ловит? Всего доброго.

Загипнотизированный человек едва успевает ответить на все вопросы, как Огонек захлопывает перед ним дверь и идет дальше. На удивленный возглас младшего отвечает только:

— У него там бабушка в комнате и дочь скоро с курсов вернется. Не вариант, слишком много людей придется держать под контролем. Много людей — много следов. Нам нужен одиночка… Учись, сынок, пока я жив.

Поэт завороженно кивает, стараясь удержать рот закрытым. И вдруг осознает, что Огонек начинает ему… нравиться? Сейчас тот не смотрит на младшего свысока, не пытается прогнать. Опекает зачем-то, хотя видимой выгоды для этого, вроде бы, нет. Учит. Вампиреныш давно не чувствовал к себе такого отношения, в том числе и от Василия Павловича. Раньше Поэт думал, что Огонек над ним все время посмеивался. Теперь начинает в этом сомневаться.

***

— Мы никогда не выберемся отсюда, — сдался Поэт, обняв прутья клетки и с тоской посмотрев на красный огонек камеры, записывавшей все их метания.

— Du liegst falsch, — тут же откликнулся Василий Павлович на его крик души. — Haben Sie etwas Vertrauen. Es funktioniert, wenn ihr es zulasst.

— Je ne parle pas allemande!

— Wirklich? — старший вампир откровенно веселился. — Das ist zu schade. Ich verstehe Sie perfekt.

— Заткнитесь все! — зарычал Володя, не выдержав такого издевательства. — Хватит говорить при мне на вашем забугорном, я ни черта не понимаю!

Огонек продолжил широко улыбаться, нервируя соседа. Столько времени он не чувствовал себя хорошо — с того дня, как его любимой не стало, он перестал радоваться и улыбаться. Ему говорили не привязываться к смертным, но он был так счастлив, когда Марта согласилась стать его женой и провести с ним остаток своей человеческой жизни. Кто же знал, что им отмерено так мало.

За любое счастье рано или поздно приходится платить. Даже сейчас.

— Я лишь хотел сказать, — успокаивающе заметил старший вампир, — что мой юный друг не знает даже половину своих способностей. Думаю, его с самого начала не воспринимали всерьез.

— Да что Вы можете знать об этом, право слово! — взвился Поэт. — Глава рода лично занимался моим обучением. Именно благодаря нему я освоил гипноз и…

Но его сразу же поймали на лжи:

— Насколько я помню, до того, как я отошел от вампирских дел, ты считался самым слабым и не заслуживающим его внимания отпрыском. — Младший вампир застыл, понимая, что ему нечем возразить. А Огонек продолжил его унижать, на этот раз напускной жалостью: — В этом не было твоей вины. Ты просто перешел дорогу сыновьям нашего главы, и они начали распускать о тебе слухи. Неудивительно, что ты нервничал и плохо учился. У тебя не было никаких шансов.

Поэт молча отвернулся, не желая продолжать спор. Все в Главном доме знали, что, будучи человеческим ребенком, он был крайне болезненным и слабым. А он знал и иное: его слабость была делом зубов сводных братьев. Они приходили к нему по ночам и высасывали из него всю энергию — им не нравилось, что какому-то человечишке доставалось так много внимания. Его мать, поговаривали, была настоящей ведьмой — от нее Поэту достались колдовские зеленые глаза. Увы, больше ему от нее ничего не передалось.

Чтобы хоть как-то оправдать свое жалкое существование, он начал писать стихи, вкладывая в них все свои чувства, но их никто не оценил. Тогда он взял под свою опеку с десяток беспризорников, желая показать свою силу всему вампирскому роду, но его обвинили в том, что он перешел все границы. Его лишили всего.

Кроме дара.

— Не будем говорить о том,

Что стало делом прошлой ночи.

И нет сил думать о «потом», —

Слипаются сильнее очи.

У всех у нас одна судьба —

Стать мышкой на столе у кошки.

Так пусть дойдет до вас мольба:

Заткнитесь! — иль лишитесь бошек.

***

— Добрый день! Это соцопрос. Вы не могли бы уделить нам минутку внимания?.. — лебезит Огонек перед очередным человеком. А выяснив все необходимое, вталкивает его обратно в квартиру и манит Поэта за собой. Младший вампир осторожно закрывает за ними дверь и поводит носом: человек пахнет невыносимо аппетитно… — Мы воспользуемся Вашим телефоном, хорошо? Спасибо, — Василий Павлович вежливо забирает у юноши лет девятнадцати на вид мобильный и, не оборачиваясь, вкладывает его в руку Поэта, слегка царапнув когтями кожу. — Давайте протестируем скорость доставки и качество товара. Вы будете встречать курьера, пока мы будем ждать в комнате, Вы согласны?

Парень болванчиком кивает на все предложения, совершенно не находя их странными. Даже когда незнакомец наклоняется к нему так близко, будто хочет шепнуть на ушко пошлый анекдот, и слегка прокусывает ему шею, он только глупо улыбается и позволяет незваным гостям пройти в его комнату. Поэт вновь отключает нюх, пока еще помня, что ему можно делать, а что нельзя. Но как же хочется… Хоть немного…

Огонек с грохотом раздвигает дверцы старинного шкафа, надеясь найти в нем что-нибудь стоящее, и отвлекает внимание Поэта на себя. Младший вампир подходит ближе, с наслаждением вдыхая запах пыли, но в сам шкаф даже одним глазком заглянуть отказывается. Боится снова разочароваться.

Пока Огонек занимается своими делами, Поэт, думая, что этого никто не заметит, сбрасывает с себя простынь и проталкивает ее под кровать. Избавляется он от нее с огромным наслаждением, желая иметь как можно меньше вещей, которые напоминали бы ему о кошмаре Центра. Но Василий Павлович бдительности не теряет. Его голос отдает сталью:

— Никогда не оставляй за собой улик, молодой человек.

Поэт тут же вытаскивает простынь обратно и даже пытается красиво сложить ее, строя из себя примерного ученика. Огонек больше ничего не говорит и в целом не обращает на вампиреныша внимания, так что тот, подумав немного, усаживается на край кровати и принимается с усердным видом копаться в телефоне. С интернетом он знаком уже давно, но никогда раньше с него ничего не заказывал. В особняке было все, что ему могло понадобиться, поэтому сейчас приходится разбираться на ходу.

Не отрывая взгляда от экрана, Поэт как бы между прочим интересуется:

— Где Вы всему этому научились, Василий Павлович?

Если бы вампиры могли чувствовать холод, Поэта бы сейчас заморозили взглядом.

— Твои братья пришли в мой дом, притворившись представителями турбизнеса. Жена их впустила.

Очевидно, после этого она не выжила.

Поэт хмурится, чуя неладное, и ниже склоняется над телефоном. Его братья делали много нехороших вещей, но он никогда этим не интересовался — в его собственной жизни не было ничего, кроме искусства. И он не собирался брать на себя ответственность за преступление, которое совершил кто-то другой.

Человек, считающий гостей своими друзьями, выбирает именно этот момент, чтобы принести им кофе. И замирает посередине комнаты, загипнотизированный анимированным пламенем костра на заставке включенного ноутбука. Поэта передергивает от этой картины.

Люди, погруженные в транс, похожи на кукол с пустыми выражениями лиц, что выглядят немного жутковато. В доме Умного Вампира все слуги находятся добровольно, потому нет нужды каждую секунду подавлять их волю.

Огонек останавливается напротив Поэта, буровя его безжалостным взглядом. А когда тот все же рискует поднять голову, замечает:

— Я знаю, о чем ты на самом деле хочешь меня спросить, Жан. Почему из лап смерти, которая была бы долгой и мучительной, тебя вытащил не глава клана, не его приближенные или наследники, а я, вампир из рода Гашпаровых, который не имеет ни титула, ни какой-либо власти. Подумай, какой ответ ты хотел бы услышать. А пока… — Василий Павлович прищуривается, заглядывая в экран. — Можешь положить в корзину вот эту рубашку. Уверен, она будет хорошо на тебе смотреться.

***

В вампирской среде Василий Павлович прослыл наблюдателем. Иными словами, его не трогали, пока он не вмешивался. Ему нравилось следить за интеллектуальными играми глав родов, прощупывать расстановку сил, придерживаясь нейтралитета. Благодаря своей скрытности он ускользал от чужих взглядов: не то, что молодые — старшие-то вампиры не всегда вспоминали о его существовании. Однако по меркам бессмертных существ он слишком мало времени топтал эту землю, а значит, и уважения еще не заслуживал.

С Поэтом он познакомился в библиотеке клана — они оба пытались узнать как можно больше о своей вампирской сущности. «Познакомился», конечно, слово громкое — Огонек просто за ним наблюдал. Юноша выглядел очень расстроенным и злым: он отбрасывал от себя книги одну за другой, не находя того, что искал. А потом вздрогнул, когда на его плечо легла сильная рука — старшие вампиры были достаточно бесшумны, чтобы даже их собратья не почувствовали их приближения.

Поэт медленно оглянулся. За его спиной стоял длинный и угловатый вампир-альбинос с ничего не выражающим лицом. А рядом вертелся вампир пониже — глаза у него были такими же мертвыми, зато мимика богата на эмоции.

— Чего ты тут забыл, Жан? — протянул маленький и вертлявый. Перехватив книгу, которую Поэт держал в руках, старший отпрыск Умного Вампира присвистнул. — Хочешь изучать вампирские техники по книжкам, без учителя? Ты еще глупее, чем я думал. Пошел отсюда!

— Это общая библиотека, — упрямо поджал губы Жан, не желая вот так просто сдаваться.

— Дааа? Слышал, Стикс, этот gijdilax говорит, что это общая библиотека! Dommage que je m’en fiche.

Поэт смог вырваться из хватки Стикса, но второй схватил его за шиворот и играючи перекинул себе за плечо. Младший вампир свалился на пол, ударившись спиной об один из стеллажей, и зашипел, частично принимая боевую трансформацию — удлинились уши и клыки, но лицо в целом так и осталось человеческим, а когти даже и не думали появляться. Коцит, а второго нападавшего звали именно так, расхохотался от этого зрелища.

— On ne t'a jamais dit à quel point c'est pathétique? Даже мараться об тебя не хочется. Запомни: тебе, ведьминому отродью, никогда не стать одним из нас. И даже не думай жаловаться Умному Вампиру: он в тебе уже давно разочарован.

Василий Павлович наблюдал за тем, как Поэт схватил первые попавшиеся ему на глаза книги. Попытался сбежать, но Стикс схватил его за горло, приподнимая над полом, и посмотрел ему в глаза, пытаясь подчинить своей воле. Раньше, когда Жан был обычным человеком, это запросто можно было сделать, но теперь… Разум маленького вампира был закрыт на тысячу замков. Сила Высшего позволяла лишь слегка зацепить мысли, но и так было понятно, что помимо ругательств в голове мальчика в этот момент ничего не было.

Пусть с опозданием, но когти Жан все-таки выпустил, нацеливаясь ими в глаза противника. А Стикс, не меняя выражения лица, просто бросил вампиреныша в открытый проем выхода из библиотеки. Приползать назад Поэт не стал, поспешив убраться, пока живой.

Коцит, уперев руки в бока, ворчливо протянул:

— Маленький пизденыш, без году неделя, тьфу! И тот рвется помешать нашим планам… — вампир осекся и воровато оглянулся, почувствовав присутствие постороннего. Взгляд его безошибочно нашел Василия Павловича. — А ты еще тут что забыл? Вон!!!

Огонька не трогали, пока он не вмешивался, хотя те, кому было надо, знали о том, что он не так прост. Он бы даже не обратил внимания, если бы власть в вампирской верхушке сменилась, но кое-какие тревожные слухи до него доходили. Названные сыновья Умного Вампира, подобранные им в разные века и в разных странах, не очень хорошо относились к людям, считая их не более, чем пищей. Им можно было бы поставить в укор, что они сами когда-то были людьми и не должны быть такими лицемерными, но… Они не были людьми. Никогда.

Поэт слышал эти истории много раз. Умный Человек сажал его маленького к себе на колени и объяснял: на свете есть множество разных существ, не только вампиры и оборотни. Даже он, прожив не одно столетие, не может назвать их всех. Но вампиров и оборотней больше, потому что они очень легко могут передать свой дар. Оборотни — через размножение и укус, вампиры — только через укус. А есть создания, которые однажды просто… рождаются из тьмы. Как и почему — эту тайну он не разгадал до сих пор. Но даже подобное темное создание можно сделать оборотнем или вампиром, преумножив таким образом его силы. И Умный Вампир сделал это.

Поэта он тоже выбрал не просто так. Рано или поздно в мальчике должен был проснуться дар его матери. Вампир-чародей, видывали ли такое? Вот только… мальчик слабел с каждым днем и мог вот-вот умереть. Умному Вампиру пришлось пойти против своего же закона, обратив мальчишку раньше времени. От вампирского сообщества он это скрыл, долго не выпуская Поэта на волю — но от названных сыновей ничего не утаишь. Их ненависть по отношению к Поэту стала только сильнее, и они поспешили сделать все, что в их силах, чтобы от него избавиться.

Настоящее имя Поэта мало кто знал — как и имя Огонька. Чтобы жить среди людей, время от времени имя приходится менять, прозвище же остается неизменным на протяжении многих лет и даже веков. Юноша стал известен в вампирском сообществе под именем Поэт за множество произведений, написанных им под разными псевдонимами. Огонек получил свое благодаря несчастливой способности всегда оказываться около огня и ненароком поджигать себя.

В некоторых старых вампирских домах до сих пор использовались свечи вместо электричества, а повальная любовь вампиров к курению, которую невозможно искоренить с той эпохи, когда Петр Первый ввез в Россию табак, привела к тому, что почти у каждого в кармане были спички или зажигалки. Пусть со временем Василий Павлович и приноровился не ронять на себя канделябр и не позволять свечам облизывать свои руки огнем, прозвище укоренилось за ним прочно.

Вампир помнил тот день в мельчайших деталях — он пришел на собрание, как обычно, переживая больше о том, что оставил супругу одну на всю ночь, чем о том, как все пройдет. Посещение подобного рода мероприятий было сродни чтению газет: только так можно было узнать все свежие новости ночного Петербурга. Ничем особенным это собрание отметиться не должно было, и он скучал, лениво поглядывая на своих братьев по мраку.

Когда-то давно за появлением новых особей особо не следили, пока их численность не стала превышать численность обычных людей. В то время пришлось заметно поумерить свои аппетиты, а еще — издать закон, по которому нельзя было обращать новых существ просто так. Поэтому голов на собрании было значительно меньше, чем людей в крупном Макдональдсе в самый благодатный для поедания фастфуда час. Марта была любительницей подобных мест, Василий Павлович просто не мог ей отказать, даже несмотря на то, что ради подобной вылазки приходилось выбирать самый пасмурный и дождливый день… Ну вот, снова о ней вспомнил. Ничего с ней не случится, он оставлял ее уже столько раз, а она даже не замечала — спала. Он думал пострадать немного от скуки и поспешить домой, но собрание, вопреки его ожиданиям, оказалось далеко не скучным.

Это был день отречения Поэта от рода. На нем были кандалы, натертые изнутри чесноком — они приносили ему немало боли и неудобств. Его имя было на слуху, его стихи знали, пусть и не любили, и теперь Умный Вампир дал ему возможность сказать свое последнее слово. Чего он ожидал? Оправданий? Мольбы? Взгляд у Поэта был решительный и вызывающий, в нем не отражалось ни обиды, ни сожалений, ни боли. Свои последние слова он произнес проникновенно и величаво, глядя в глаза лишь одному существу — тому, кому они и предназначались:

Я пленник лишь твоих оков,

В тюрьме сижу я как преступник.

Мне не хватает нужных слов,

Чтоб оправдать твои поступки.

Ты говорил, я слаб и жалок,

Так посмотри в мои глаза:

На похвалу простую падок,

Я гибок, как твоя лоза,

В своей я речи безупречен,

Но кто прислушается к ней,

Уже не будет так беспечен,

Пав жертвой до скончания дней.

Слова мои — как сахар, сладки,

Как нож, остры, как камни, гладки,

Как ложь, правдивы и опасны —

Не слушаешь ты их напрасно.

Так знай, хочу предостеречь:

Предыдущая глава Список Следущая страница