Часть 18. Сладость на губах (1/2)

Перемотка — Как тебя покорить</p>

Вампир рассеянно смотрит на уличные часы. Вот так вот забываешь об их существовании, задумчиво поднимаешь голову — а они висят и смотрят на тебя светящимся оком обезглавленного циклопа. Ночь постепенно подходит к концу, и это даже радует — поход к должникам оказался чересчур утомительным. В целом, Поэту все равно, где его запрут на этот раз, но все же, гораздо приятнее будет провести день в облагороженной квартире Кризалиса, прислушиваясь к его громогласному храпу, чем опять общаться с кем-то из прайда.

Лев поднаторел в чтении настроений и желаний Поэта, потому в паб они заглядывают совсем ненадолго. Финн остался ночевать там, но будить его никто не рискует — просто оставляют пакет с запиской, прихватывают еще немного крови и сигарет и уходят. Домой.

Поэт не может перестать думать. Увиденное им не было типичной разборкой — у человека из особняка ничего не украли, и, хотя и ударили множество раз ножом, у него оказались все шансы выжить. Это было предупреждение. Знал ли нападавший о том, что Поэт пройдет мимо? Была ли это проверка? И если была, то прошел ли он ее? Он бы мог сказать Кризалису догнать мальчугана, но он не стал.

— Они — мои друзья! — доказывал он когда-то Умному Вампиру, говоря о своих маленьких героях.

— Докажи, — насмехался Умный Вампир. — Отпусти их и посмотри, останутся ли они с тобой.

Они убежали. Убежали, оглядываясь так же, как оглядывался этот несостоявшийся убийца. Смотрели на него одновременно со страхом и презрением. Он мог бы догнать каждого из них, мог вновь убедить остаться с ним, но он не стал. И сейчас словно повторилась сцена из прошлого — Поэт смотрел удаляющемуся мальчишке в спину и не делал ничего, чтобы его остановить.

Его предчувствие теперь молчит. Разум подсказывает, что если бы он потратил силы на игры в догонялки, то этим мальчиком ему пришлось бы попросту закусить. А Кризалис вообще не чувствует своего тела, даже не догадывается, как сильно на самом деле устал. Коктейль из наркотиков и кофеина обманывает его мозг, но Поэта не обманешь. Он чувствует тугой комок напряжения, который свернулся у Кризалиса в голове и на уровне груди. Поэтому он без всяких сомнений укладывает оборотня в кровать — теперь уже без всяких сказок.

«Будь с ним поласковее, — вспоминает Поэт слова львиного вожака, которые тот вывалил на него, стоило им остаться наедине. — Если ты понимаешь, о чем я».

Поэт понимает. Чего-то такого от него ждал и наставник, а сам он не мог определиться, где кончаются чужие наставления и начинаются его собственные желания. Ему почти ничего не пришлось самому делать — лев так и льнул к нему, требуя ласки. Это было... терпимо. Поэт никогда не позволял другим так много себя касаться. Его вообще почти не касались за всю ту жизнь, которую он помнит. Иногда дети обнимали его, но он понимал, что сам заставлял их это делать, обманывая их доверие. Кризалиса он не заставлял. Кризалис просто хотел быть рядом. И этим... хотелось пользоваться.

Поэт рассказал ему. О детях. Совсем немного, но он видел: Кризалис верит. И это было самое важное. Поэт всегда хотел, чтобы ему верили. И сейчас... его накрывает. Ему надоело быть одному против целого мира.

В какой момент ему нужно сказать себе и Кризалису: «Хватит»? До того, как переступить порог паба, Поэт был уверен, что это будет всего лишь небольшой спектакль. На пару часов, не больше. Им нужно проявлять друг другу знаки внимания при других, чтобы их сочли парой, и Поэта не трогали. А потом были поцелуи, за которыми последовала боль. За болью — спокойствие, за спокойствием — ощущение сильнейшей, непреодолимой тяги. Сколько времени им отмерено? На что потратить эти жалкие крохи? Свобода не может длиться вечно. Он должен решить сам.

Теперь Поэт сидит возле Кризалиса, словно у кровати больного. Черные глаза оборотня смотрят прямо на него и не хотят закрываться, несмотря на необходимость хоть немного поспать. Это неуютно. Но не целовать же льва в лоб, правда? Наверное, можно больше его не трогать. Поэт столько раз наблюдал за тем, как он спит... Стоял над ним, борясь с желанием вспороть глотку и припасть к источнику силы... И сейчас гипнотизирует его, как будто, стоит только оборотню потерять бдительность, вампир тут же на него накинется.

— Я тебе не мешаю? — интересуется Поэт вежливо. Раньше у оборотня таких проблем с засыпанием не возникало: где упал, там и отрубился, а сейчас вот никак.

— Лежит изумруд. Ни дать, ни взять, блять, — отвечает Кризалис задумчиво.

— Я схожу за снотворным, — тут же поднимается Поэт, злясь и на оборотня, и на самого себя. Не давал бы надежду — не получал бы таких намеков. Может быть.

— Куда? — Кризалис хватает его за рукав. — Не знаешь, что ли, что будет? А, не знаешь, откуда...

Наверное, если скормить все это Поэту, он съест и не подавится. Даже глазом не моргнет. Редкие человеческие лекарства вообще на вампиров действуют, это еще в Центре выяснилось. Лев устало проводит рукой по лицу, пытаясь снять с него всю тяжесть.

У них обоих болит голова, пусть и по разным причинам. Было б это похмелье, Кризалис знал бы, как с ним разобраться — выпил стопку водочки и отдыхай! А после того, что любят намешать эти дамы, отдых тебе один — на том свете. Тогда почему-то посчитал, что другого выхода нет, а сейчас чувствует себя полным идиотом.

Возникает вдруг мысль, что рядом с Поэтом он постоянно ощущает себя усталым. Тянет тот из него силы, что ли?

— Копыта я откину от снотворного твоего.

— У львов нет копыт.

— Юморишь, юморишь... Я вот рисковать не хочу. Надо подождать, сам отрублюсь. Как-нибудь.

Володя видит, что Ванька не знает, куда себя деть. Чувствует себя обязанным, вот и сидит. Ар-ристократ! Вроде и по статусу не положено с челядью водиться, а вроде и друга в беде бросать нельзя. Но вот если отбросить всех этих джентльменов и лакеев, вампиров и оборотней, если представить, что просто два пацана завалились на одну квартиру, и обоим немного хреново, но не настолько, чтобы поминальную службу друг другу заказывать, то что остается делать? Только языком трепать.

— Ванек, ты католик?

— Агностик.

— Атеист, значит. А я православный христианин. Католиков я, по идее, должен не любить больше, чем атеистов… Я не могу, посмотри, в холодильнике что-нибудь пожрать осталось?

Думал, что вот-вот вырубит, поэтому решил сразу спать лечь. Обломал его Ванёк с едой, конечно. Но задуматься заставил. Володя ведь сам жрать людей особенно не хотел. И не жрал почти, так, понадкусывал и оставлял, чтобы вампиру тоже досталось. У Дока один раз тело лишнее завалялось. Уж не знает Кризалис, что этот псих тогда изучал, но… Съел и съел. Лишний раз не думать иногда вообще бывает полезно. Чтобы перегрузок не случалось и настроение не падало.

А теперь вот Кризалис сидит на кровати, скрестив ноги. Ждет, когда вампир принесет ему что-нибудь нормальное. На идеально обжаренное мясо надеяться не стоит, на банальные бутерброды тоже — хлеб не покупал, зная, что редко будет появляться, зачем плесень разводить, а колбаса с сыром без хлеба показались ему уже не такими привлекательными.

Чем мясо баранины хуже человеческого? Да ничем не хуже. Если пребывать в своей собственной форме. А когда обращаешься… Вот это интересно: когда обращаешься, смотришь на все по-другому. Ты не человек, ты зверь. И вокруг все — твоя добыча, которую надо поймать и умертвить. Зверь моральной стороной вопроса не интересуется, а человеку потом мучайся. Лев в нем тоже православный христианин или все-таки нет? Должен ли он следовать заповеди «не убий», или животных это не касается? А надо ли вообще разделять себя на человека и животного? Прайд вот советовал этого не делать. И вину всю за то, что сделал зверь, брать на себя. Не научишься его контролировать — так животным и останешься. В зоопарке будут показывать. Это Мердок так его пугал. Но, кажется, он не шутил. Вообще не шутил.

Ваня возвращается, и отвлекаться на посторонние мысли не получается. От вампира всегда трудно отвести взгляд. Когда выполняли задание Финна, можно было людей попугать. Тайники искать тоже было интересно. С техникой разбираться, как денежные переводы делать, а то у Володи иногда затупы случаются. Вроде, понимаешь, что надо делать, а вроде и не уверен, что правильно все понял. Потом Ванька красиво пачкал свою тощую задницу об асфальт, спрятавшись глубоко в себе, как улитка в своем домике, и так Володя его оттуда и не достал. Спрашивать лишний раз — дело гиблое. Такие, как Ванька, от вопросов либо закрываются, либо красиво их избегают, делая вид, что не услышали. А можно ли ему вообще лезть в душу?

Ваня особо не спешил, зато принес в итоге на подносе чай и сладости. Хуже, чем приготовленное мясо, но лучше, чем сожженное мясо. Кризалис понимает, что ему еще повезло.

— У тебя нет неприятных воспоминаний? После того, как я в тебя чай вливал?

— Это имеет значение?

— Не сочти за тряпку, но все, что связано с тобой, имеет для меня значение.

Во сказанул. Пацаны бы засмеяли, а какие-нибудь романтики из женских книжонок с букетами роз наперевес пожали бы ему руку. А он даже не преувеличил. Чтобы залезть вот такой недотроге в трусы (говорил же себе об этом не думать…), надо за ней ухаживать, разговаривать с ней, подмечать всякие мелочи. Попытки вытащить с того света за ухаживания в целом сойдут. В мелочах Кризалис не был силен, но сейчас с вопросом вроде не сплоховал. И это же выходит на разговоры. Можно поговорить, пока не отрубится.

Ваня разбавил чай холодной водой, чтобы не ждать, пока тот остынет. Володя этому удивляется и мотает на ус. Вампиры-то особо жидкости, кроме крови, не пьют, им бы такое не пришло даже в голову. Значит, человеческие привычки. Вампиры же бывали людьми, да? Хотя и недолго.

— Скажи, Вальдемар, мы действительно должны все это делать?

Шоколадные вафли, мм… Володя громко хрустит ими, роняя крошки на одеяло. Дал бы попробовать Ване, но тот совсем другие сладости сейчас хочет. Кровушки его бесценной. Володя бы ее предложил, даже во вред себе... Да мышка сам откажется.