Часть 3 (2/2)

Хенджин прикрывает глаза на долгие пять секунд и медленно, размеренно выдыхает. Чан не знает, что может за эти выдохом стоять, и он боится, что разочаровал своего Хозяина попыткой выйти за границы дозволенного, но он не пытался, он просто… Он просто сказал то, о чем думал, то, чего действительно хотел, даже не надеясь, что Хенджин даст ему это, он просто… Просто хотел дать ему знать, что он так сильно хочет его поцеловать.

— Если я сделаю это, но так и не дам тебе кончить снова, и не возьму тебя больше в рот, просто оставлю здесь успокаиваться, пока твой член полностью не опадет, а потом просто выставлю за дверь, — тянет Хенджин отчётливо и медленно, и приподнимает голову Чана за волосы, чтобы посмотреть ему в лицо. — Ты все равно будешь доволен тем, что получил то, что хочешь?

— Да, — скулит с нуждой Чан, пытаясь толкнуться в руку верхнего, но тот крепко держит его член, текущий, темный и скользкий, у основания, не позволяя создать больше трения. — Да, я приму что угодно от вас, сэр, пожалуйста.

— Тогда договорились, — брюнет улыбается нежно уголками губ. И Чан принимает свою судьбу, смиряется с тем, что сегодня он не достигнет третьего оргазма, с тем, что с ним обойдутся так жестоко в обмен на это его желание, в секунду, когда верхний подаётся вперёд, чтобы сократить расстояние между их лицами. Губы Хенджина выглядят так мягко и сладко, и Крис осознает, что прямо сейчас за одно мимолётное прикосновение к ним он готов вытерпеть и худшее. За прикосновение к ним он готов и на большее. Практически на что угодно.

А затем Хенджин сжимает его пряди на затылке в пальцах и рывком прижимается к его рту, и вселенная Чана схлопывается.

Его вжимает в стул силой желания, с которым Хенджин прижимается к нему; его губы мягкие, неторопливые, его рот сладкий и жаркий, но он двигается с жадностью, которой Чан не мог от него ожидать, с той жадностью, что ревёт в нем самом; так жадно, что Чан не может дышать, что ему кажется, будто от него ничего не остаётся — Хенджин этим поцелуем поглощает всё. И Чан хочет этого. Хочет быть поглощенным им. Хочет отдать всего себя, все, что у него есть, хочет, чтобы Хенджин взял это. Это за пределами физической похоти — желание прошивает его нутро, плавит его мысли, ставит его на колени, бросает Хенджину под ноги в прямом и метафорическом смысле, и Чан чувствует, как теряет последние остатки разума под этими губами.

— Я близко, сэр, я сейчас… — сорванным шепотом предупреждает он, отстраняясь буквально на секунду, но Хенджин вместо того, чтобы прекратить все, как изначально обещал, раздражённо притягивает мужчину обратно и с силой впивается в его губы, не давая Чану даже вдохнуть. Ладонь Хенджина сжимает Криса практически судорожно, и он двигает рукой на нём как никогда быстро, выпивая стоны Чана из его рта. Тот до хруста в спине изгибается навстречу телу верхнего, нависшего над ним, льнет к его теплу, пытается притереться ближе, и стонет, стонет в поцелуй, почти кричит от того, как ему нужно больше.

— Сэр, пожалуйста, мне нужно, — отстраняется он от этих сладких губ с абсолютно жалким скулежом, почти хныканьем, его зрение туманится, в его голове пусто и в глазах наворачиваются слезы, и Хенджин ласково прижимается щекой к его щеке. — Я так хочу, пожалуйста, сэр, можно мне…

— Можно, — шепчет Хенджин и нежно целует его в висок, а затем в скулу, а затем его губы вдруг едва касаются мочки уха. — Кончи для меня, Чанни.

И снова захватывает его губы своими.

Чана выламывает в спине, каждый мускул дрожит, слезы катятся по щекам, и он кончает сквозь кольцо, пачкая себя практически до подбородка.

— Вот так, мой умница, — Хенджин мягко вытирает его слезы, а затем целует соленые дорожки на его щеках, и Чан тонет в его успокаивающем шепоте. — Так хорошо справился, Чанни, такой молодец, был таким хорошим для меня. Посмотри, какой бардак ты тут развёл. Прекрасно, ты прекрасен. Продолжаем?

Чан задыхается, и все, на что хватает у него сил — судорожно вздохнуть в ответ, и звуки, вырывающиеся из него, похожи почти на всхлипы.

Все силы разом покидают его тело, только грудь тяжело вздымается после того, как его сердце чуть не пробило грудную клетку. Он пытается что-то ответить, но не может выдавить ни звука из себя. В голове вместо мыслей — белый туман, эйфорическая дымка, и что-то подобное он ощущал только тогда, когда на втором курсе одна из его многочисленных бывших девчонок в туалете клуба разделила с ним таблетку МДМА в поцелуе. У него не получается даже отрицательно двинуть головой, и все, что он хочет — забраться своему верхнему под бок, вжаться лицом в шею Хенджина и оставаться так столетиями.

— Цвет? — уточняет парень, настороженный тишиной, и пытается отстраниться, когда не получает ответа. Все тело Чана тут же напрягается по направлению к нему, пытаясь удержать ещё немного его тепла, и Чан тихо скулит. — Тьш-ш-ш, тише, Чан-а, я тут.

Он тянется к бумажным полотенцам, которые стоят на журнальном столике неподалеку, и вытирает ими руку, а затем тянется к фиксаторам и отстегивает Чана — все так, чтобы максимально с ним соприкасаться каждую секунду.

— Сейчас мы отведем тебя в душ, хорошо, Чан-а? — Хенджин снова гладит его по щеке, заглядывая в глаза, а потом отстраняется, встаёт и тянет Чана за руку за собой. — Ты меня услышал? Давай, малыш, поднимайся.

Что было дальше, Чан помнит обрывочно, и голос Хенджина доносится до него, как сквозь толщу воды. Его придавливает океаном эмоций, ласковых, как прибой, и переполняющих его, лёгких, как морская пена, и он дрейфует в нем, в мягких бирюзовых солнечных отбликах, пробивающихся в глубину, тонет в эйфории, заставляющей тело ощущаться таким лёгким и неподъемным одновременно.

Идём в душ, милый.

Давай, стой вот так.

Мы помоем тебя сейчас, ладно? Обопрись на меня. Вот так, молодец.

Бережные ладони намыливают Чана, и он не в состоянии сопротивляться этому голосу. Прямо сейчас он сделал бы что угодно, стоит Хенджину только сказать. Ему хочется упасть на колени на кафель, обнять эти стройные ноги и уткнуться лицом в чужое бедро, чтобы его волосы перебирали длинные пальцы, чтобы этот голос называл его хорошим и умницей. Он так и делает, не ощущая боли в коленях, носом тычется в кожу, смутно чувствует чужую икру где-то под руками — они так далеко, шевелить ими сложно, сигналы от мозга идут к его ладоням тысячи световых лет — и трётся лицом о кожу бедра. Откуда-то сверху доносится умиленный смешок и шум душа, и Чан прижимается ближе, к теплу этого тела, такого желанного. Он чувствует Что-то внутри себя, что-то, просящееся наружу, Что-то, отдаленными визгами где-то глубоко внутри требующее выпустить это вместе с истерикой, Что-то, царапающее нутро. Он не может, не может это даже назвать, потому он утыкается лицом Хенджину в ногу и молчит.

Но когда Хенджин касается его прядей, это Что-то замолкает, оставляет только лёгкость и эйфорию. И внутри тишина.

А затем океан наваливается на него килотоннами воды, глубина поглощает все звуки, и наступает темнота.