VI (1/2)

Павлина заботливо разложила на столе принесенные гостинцы: ватрушки с творогом, смородиновое варенье, сушеную вишню. Катерина тепло улыбнулась ей: Павлусе прекрасно известно, что она обожает эти вкусности. Раньше Катерина всегда радовалась, как дитя, когда Павлина навещала ее и приносила ей полакомиться.

— Вот, — порадуй себя, сердечко мое, — Павлина пододвинула ей тарелку с ватрушками.

— Спасибо тебе, Павлуся, — вздохнула Катерина. — Давай чаю попьем вместе. Я сейчас позову Анфису, она накроет нам в гостиной.

Павлина пожала плечами, пробормотав при этом себе под нос, что она бы и сама справилась, но Катерина поднялась и быстро вышла из комнаты.

Дело было даже не только в том, что ей отдать ей распоряжение насчёт чаю. Как назло, Катерина вдруг почувствовала, что ее снова мутит. Она кинулась прямиком к себе в комнату и метнулась к умывальнику. Помедли она еще секунду, ее вывернуло бы наизнанку прямо в коридоре… Просто ужасно!

Катерина дрожащей рукой провела по лбу, затем налила себе воды из графина, после чего устало опустилась на кровать. Выпив пару глотков воды, она отставила стакан и попыталась подняться, но тут силы ее покинули. Катерина улеглась на кровать и закрыла глаза.

Неужели, с тоской подумала она, это будет продолжаться долгие-предолгие месяцы. Она попросту этого не вынесет… Будто мало бед на ее голову… Она свыклась со своим положением, сделалась любовницей Григория Петровича! Так можно ли отмолить этот грех? А вот теперь еще и это…

Катерина и сама не понимала, как так вышло. Григорий Петрович приехал однажды навестить ее, и она… Что бы там ни было, она ему обрадовалась. Все-таки он напоминал ей о детстве, о прежней, беспечной жизни в Червинке, об Анне Львовне, о том, как хорошо ей было в том доме… Если бы Анна Львовна была жива, частенько думала Катерина, она ни за что не позволила бы ей уйти. Иногда ей казалось, что зря она оставила Червинку. Может быть, стоило тогда поговорить с Петром Ивановичем, попросить у него позволения остаться, все-таки этот дом в какой-то мере был и ее тоже. Петр Иванович же с тех пор, как влюбился в Ларису Викторовну, сделался чуть мягче и терпимее к людям, так что, кто знает, вдруг он согласился бы. Но увы, сейчас это всего лишь пустые мечты…

Поэтому-то Катерина так обрадовалась, увидев Григория Петровича, а потом… Потом она уже ни о чем не думала. И справедливо подозревала, что и он тоже.

Катерине просто безумно хотелось, чтобы рядом с ней был кто-то, с кем можно не думать ни о чем плохом, и кому можно безоговорочно доверять. Григорий Петрович был внимателен к ней, предупредителен, он больше не пытался схватить, обнять и поцеловать Катерину против ее воли. Напротив, теперь он был даже робок с нею, и Катерина не могла не оценить этого. Он — был для нее связью с ее прошлой жизнью, по которой она так скучала, поэтому-то она стала ждать его визитов, покупала специально для него засахаренные орехи в кондитерской, заваривала вечерами чай и ждала.

Когда он впервые остался у нее на всю ночь, Катерина поняла: теперь ее жизнь изменилась навсегда. Никогда более не будет такой нежности и страсти, вряд ли она сможет испытать подобное наслаждение с кем-нибудь еще.

Если бы только он был свободен! Тогда им никто и ничто не помешало бы быть вместе, но к несчастью, Григорий Петрович женат. Катерину мучила совесть, ведь это же страшный грех: жить не венчанной с женатым мужчиной, — но чувства были сильнее нее. Да, пускай она больше не невинная и непрочная девушка, которая хранит себя для будущего мужа (ведь именно о семье, о муже и о детях она когда-то мечтала), пускай от ее целомудрия и благих помыслов не осталось и следа, но зато она испытала ни с чем не сравнимое удовольствие в горячих объятиях любимого человека.

— Господи, — частенько сетовал Григорий Петрович, лежа рядом с Катериной на мягкой, хоть и не слишком-то просторной кровати, — кто бы мог подумать, я ведь ругал отца, осуждал его, злился. А сейчас…

— Больше не злишься? — Катерина ласково потрепала его по волосам и придвинулась ближе, склонила голову ему на грудь.

— Теперь, — хохотнул он, — я попросту не имею на то никакого права. А кроме того, я теперь прекрасно понимаю отца. Если он полюбил Ларису столь же пылко и страстно, как я тебя, то у него попросту выхода не было, кроме как сойтись с нею вопреки всем предрассудкам.

— Ах, Григорий Петрович, — вздохнула Катерина, — право слово, лучше не думать о трудностях и преградах, что нас разделяют.

— Ты права, моя хорошая, — отозвался он, прижимая ее к себе. — Мы с тобой вместе, а все остальное — пыль!

Вскоре Григорий Петрович снял Катерине новый дом и даже нанял прислугу. Двух расторопных и аккуратных комнатных девок он купил специально для нее. Катерина, правда, тут же попросила его освободить их, но Григорий Петрович отмахнулся, мол, сейчас не время. Пускай, дескать, поработают пока, а там видно будет. В дальнейшем же он пообещал ей еще дворецкого, собственную кухарку и кучера. Катерина убеждала его, что это ни к чему, право слово, она ведь живет одна, зачем ей полный дом прислуги. Ежели необходимость возникнет, так она сама и приберется, и одежду свою починит, и обед приготовит. Однако же Григорий Петрович и слушать ничего не желал, говоря, что у его «сияющей звезды» должно быть все самое лучшее.

Впрочем, через пару месяцев он вынужден был продать девок, сославшись на непомерную скаредность Петра Ивановича, который не желал входить в положение сына и выслать ему побольше денег.

С планами провести вместе Рождество тоже, как ни при прискорбно, пришлось распрощаться. Катерина предвкушала, как они поедут вдвоем в Киев, посетят маскарад в доме у вице-губернатора, и неделя — целых семь дней — будет их полном распоряжении.

— Мы с тобой повеселимся наславу, звездочка моя! — улыбаясь, обещал ей Григорий Петрович.

Но за день до отъезда он прислал Катерине весточку, что Наталья Александровна расхворалась и раскапризничалась, и потому вынужден он остаться дома.

«Она изводит меня придирками и глупыми прихотями, любовь моя, — писал Григорий, — но я вынужден быть рядом. Натали в тягости, носит, к несчастью, очень тяжело, а врач, гадёныш, глаза прячет, говорит, что не уверен, сохранит ли, сможет ли родить здоровое дитя. Все это изматывает меня! А тут еще отец, вечная моя головная боль, забрасывает меня письмами с угрозами, что чуть ли не наследства лишит, если я не поумерю траты. Поэтому, прости, прости меня, душа моя, несравненная, отрада глаз и сердца моего! Но я вынужден быть внимательным к Натали и затянуть потуже пояс. Каюсь, я испортил нам с тобой Рождество, но обещаю, весной, как только Натали разрешится от бремени, я мигом все устрою, и мы будем вместе.

Любящий и бесконечно тоскующий в разлуке с тобой,

Г.Ч.»

Катерина смирилась. Рождество она провела в одиночестве у себя дома: сходила в церковь, покаялась во грехе, помолилась о спасении души, а после, сытно поужинав, легла спать. Она утешалась тем, что ее дорогой возлюбленный сейчас со своей женой, как и велит ему долг. Но вместе с тем, стоит сказать, ее мучила безудержная ревность. Как же ей хотелось поменяться местами с Натальей Александровной! Была бы она женой Григория Петровича, а Натали… Пусть бы ее и вовсе не было в его жизни. От таких мыслей Катерине делалось не по себе, но увы, она ничего не могла с собой поделать.

Она вспоминала несколько дней, которые они с Григорием Петровичем провели вместе в маленькой деревеньке под Черниговом.

Как Григорий объяснил Катерине, деревня эта — часть приданого Натали. Там был небольшой господский дом, милый и уютный, который содержала в порядке старая экономка, что служила еще матери и бабке Натальи Александровны. Вокруг были довольно обширные угодья: лес и озеро, заросшее камышами.

Стояла золотая осень, и Катерина с Григорием Петровичем наслаждались последними теплыми деньками, гуляли по берегу озера, любуясь красным и огненно-рыжим золотом кленов и тополей. А ночами, уже достаточно холодными, любили друг друга так, словно это была последняя их встреча, словно назавтра их жизнь могла закончиться.

Павлина, которая, разумеется, была в курсе всего, стыдила Катерину, убеждала ее порвать с Григорием, без конца повторяя, что добром это не кончится.

— Да все я понимаю, Павлусенька, — вздыхала она, — но что поделать! Я уже просто не могу отказаться от своего горького счастья!

И вот, когда стаял снег, вновь набухли почки, распустились первые подснежники, а дни сделались длиннее, Катерине вдруг сделалось очень худо. Ее тошнило от запаха еды, и даже от глотка воды, бывало, выворачивало наизнанку. Ей постоянно хотелось плакать, кричать и даже бить посуду: такой ужасной и несправедливой полагала она свою судьбу. А неделю назад она упала в обморок прямо в больнице.

Катерина, как обычно, несла ведро воды, чтобы вымыть пол в приемном покое, и вдруг у нее неожиданно закружилась голова, в глазах потемнело, она выронила ведро да и упала прямо в мыльную лужу. Очнулась она на на кушетке, увидела склонившееся над ней лицо доктора Лавроненко и сжалась от страха: сейчас он выгонит её с работы пинками. Но Михаил Михайлович неожиданно тепло улыбнулся ей, присел рядом, взял за руку, нащупав пульс. Осмотрев ее, он усмехнулся себе в усы, покачал головой и строго спросил:

— И давно это с вами, душечка?

— Ну, — она задумалась, — не очень. Но некоторое время мне… сильно нездоровится, вынуждена признать это, Михаил Михайлович.

— Что ж, дорогая моя, — хмыкнул он, — такое случается…

Затем он вновь взял ее за руку, внимательно рассмотрел, точно впервые увидел.

— Простите уж за вопрос, — замялся Михаил Михайлович, — но вы… кажется, не замужем?

Катерина помотала головой.

— Впрочем, — вздохнул он, — такое тоже случается и гораздо чаще, чем хотелось бы.

— Что вы хотите сказать, Михаил Михайлович? — удивленно воззрилась на него Катерина.

— Понесла ты, девка, вот что я хочу сказать! — хмыкнул он.

— Кого? — ахнула Катерина, схватившись за живот.

— А про то, милая, один Господь Бог ведает, — хохотнул доктор. — Ты бы лучше подумала о деле: как жить. Ты же вроде совсем одна?

— Я справлюсь, — пролепетала Катерина.

— Ох, и дуры ж вы, бабы! — покачал головой доктор Лавроненко и вышел, оставив Катерину в полном смятении.

На следующий день он прислал горничную своей жены, Анфису, сказав, что пока Катерина в тягости, ей нежелательно оставаться одной. И покуда ее «наглый и трусливый полюбовник» и в ус не дует да собирается позаботиться о своем ребенке, он, Михаил Михайлович, сидеть сложа руки не станет, ведь сия «глупая дурында» могла бы быть его дочерью.

С того дня Анфиса помогала Катерине по хозяйству, и стоит сказать, это очень обрадовало Григория Петровича. Он был чрезвычайно рад беременности Катерины, но положение дел сложилось таким образом, что помочь ей он покуда не мог. Петр Иванович перестал почему-то отвечать на письма сына, а кредиторы требовали уплатить долг. Ко всему прочему третьего дня, как рассказала ей Павлина, Григорий Петрович поругался с женой: Наталья Александровна обнаружила, что он продал ее фамильные драгоценности (кстати сказать, именно на деньги с их продажи Григорий внес арендную плату за дом Катерины, а еще ему требовалось закупить какие-то там семена для хозяйства).

Наталья Александровна вновь слегла, а Григорий Петрович, пристыженный и униженный, чуть не на коленях молил простить его. Кончилось тем, что он уговорил Натали продать ту деревеньку, где они с Катериной провели осенью несколько дней, и таким образом смог выплатить хотя бы часть долга. Выплату процентов он оставил до возвращения Петра Ивановича, справедливо ожидая, что тот обрушит на его несчастную голову весь свой гнев, но делать нечего, надобно же как-то выпутываться!

***</p>