Глава 38: Начало. (1/2)

Эйджиро хватает ртом воздух и резко садится, пытаясь отдышаться.

Сон?

Ему приходится осмотреться для начала, чтобы понять, где он находится. Последнее, что он запомнил, это был вой ищеек, чей-то крик вдалеке и руки на спине. Такие крепкие, жёсткие, как древесные ветви.

Киришима находился в комнате. Дощатый пол, который рубанка и краски, кажется, в жизни не видел и явно цеплял портянки, был истоптан до тропинок от двери до окна с развилками на кровать и шкаф. В комнате довольно пусто: голые беленые стены, беленый потолок с пятном от былой плесени в углу, простенький деревянный шкаф, такая же кровать и стол у окна. Стула у стола не стояло. Дорожек и паласов на полу так же не наблюдалось. Эйджиро не узнавал это место. Оно не было похоже на его комнату в поселении или на комнату в ночлежке, где он и Бакуго остановились в Нинге на ночь. Для ночлежки тут было слишком роскошно, а для личной комнаты, которую он делил с еще двумя братьями, мало места. Рядом никого не было.

Киришима смял в руках покрывало, которым был укрыт, и только сейчас понял, что на улице — светло. Он встаёт с кровати осторожно, ступает босыми ногами на доски, тёплые — думает Эйджиро, и идёт к окну, чтобы посмотреть, где он находится.

За окном — желтеющая трава в рост человеческий, на ней белые, мелкие и пушистые соцветия, тычущиеся в стекло. За травой видно ещё дома, но Киришима не узнаёт их. Дверь оказывается не запертой, поэтому Киришима выходит, оказываясь сначала в сенях, тёмных, но чистых, уже с половиком и босым ногам приятно по нему ступать. Дверь на улицу скрипит один раз, и Эйджиро оказывается снаружи, тут же ёжась от прохлады. Свежо. Жухлая трава блестит от воды, тропинку размыло до грязи, но теперь Эйджиро точно знал, где находится. Он в поселении. Снова. Как будто и не уходил никуда.

Киришима не знал, чей это дом из его братьев и сестёр, но был уверен, что принадлежит он старшему, потому что живёт один, да еще и стены не просто досками обиты. Снаружи тоже никого не было.

Первая мысль — где Бакуго?

Если Эйджиро один, но не заперт, значит, Бакуго уже-?

Киришима жмурится, пихает руки поглубже в карманы заляпанных штанов и смело ступает в холодную грязь, шлёпая в направлении дома Мамочки. Он не хотел думать, что он и Бакуго отключились там, на поляне, а их нашли братья с ищейками и теперь Катсуки в лучшем случае исполняет роль груши для битья или спермоприёмника для старших.

Дверь в доме Мамочки была распахнута настежь, чего бывшая хозяйка никогда не допускала, поддерживая холод в помещении даже летом. Сейчас там было тепло. За столом, заваленным бумагой, в комнате сидела Момо, больше не кутаясь в шубку, и теперь Эйджиро мог увидеть, что девушка красива, фигуриста, но немного тощевата. Её бы раскормить и глаз будет не оторвать от красоты.

— О, ты проснулся? Рада видеть тебя, — Момо начинает говорить первая. Она замечает босые ноги брата, перепачканные грязью, но ничего не говорит даже на то, что он ходит по ковру. — Не голоден? Сегодня готовит… Зет, кажется, — она не уверена, правильно ли запомнила имя девочки-светлячка. — Мне понравилось. Тебе тоже стоит поесть. Ты такой худой.

— Да, я… — Эйджиро ошеломлён немного и сбит с толку. С ним так обходительны, пожалуй, впервые за долгое время, если не за всю жизнь. На мгновение Киришима думает, что остаться тут, с Момо, это хорошая идея. Она не будет на него кричать, бить и всё такое, но потом вспоминает, зачем он здесь. — Не видела Бакуго?

— Кого?

— Ну, того лохматого, который со мной был. Кричит ещё громко.

— Ах, тот Джиро? Да, я знаю, где он. Кажется, его увели в-

Момо запинается, когда в комнату вваливается посторонний. Киришима оборачивается чтоб посмотреть, на что такое она уставилась, и сам замирает. Кью стоит в дверях в как всегда безупречно чистой одежде яркого синего цвета, пуговицы на рубашке блестят золотом, удобные штаны расшиты серебряной нитью, начищенные до блеска сапоги. И волосы. Такие же безупречно чистые светлые волосы. Только лицо его уже было не таким, как всё остальное. На скуле синел фингал, распухший нос был замотан повязкой через всё лицо и голову. Эйджиро едва сдерживает в себе порыв спрятаться за Момо, но всё же на полшага отступает. И Аояма это замечает.

— Ни минуты не можешь посидеть на месте, — Кью закатывает глаза, но в комнату не проходит. — Пошли, хватит надоедать Матери, у нас много дел.

— Подожди, что? — Киришима поворачивается к Момо так резко, что в шее щёлкает. Она улыбается ему тепло, ласково, и у Эйджиро щемит сердце. Момо кивает ему, мол, иди, всё хорошо. И он уходит, чуть склонив голову напоследок. Раз уж Кью говорит, что это Мать, значит так оно и есть. — Куда мы идём? И где Бакуго? — Киришима за Кью бежит, шлёпая босиком по грязи, траве и лужам, но старший идёт так быстро, что монстр почти поражается, почему его одежда до сих пор чистая.

— Идём туда, где сейчас остальные. Увидишь. И без лишних вопросов. Я тебе ещё должен в рожу дать за моё прекрасное лицо, но пока не до этого. — И Эйджиро сглатывает. У него же только перестали болеть зубы. Если будет такая возможность, то он попросит бить хотя бы в глаз. Фингал он переживёт.

Эйджиро снова оказывается в незнакомом ему месте. Раньше он, кажется, даже рядом не проходил, а ведь, казалось, что он знает все уголки поселения вдоль и поперёк. Он и Кьюджиро заходят за длинный забор, конца которому с одной стороны Киришима не видит, а другой конец заканчивается буквально на расстоянии вытянутой руки. Под ногами ничего не меняется, всё еще грязь и трава, но дальше трава вытоптана до такой степени, что любая дорога обзавидуется. За истоптанным полем тянется точно такой же забор, заключающий вошедших в этакую открытую коробку. Киришима не успевает спросить, где они, как слышит детский писк, за ним звонкий высокий хохот и грохот металла об металл. Но этот грохот не был похож на тот, когда клинки скрещиваются, а на тот, когда черпак бьётся о бок кастрюли.

— Эй, говнюки! Я в няньки вам не нанимался. Платите золотом или я вас всех на фарш пущу! — Бакуго орёт и размахивает поварёшкой, пузатая часть которой перемазана оранжевым суповым жиром.

— Дядя, ну пожалуйста! Мы есть хотим! Вы так вкусно готовите! Дайте добавки! — мелкотня толпится вокруг разъярённого охотника и тянет вверх свои чашки.

— Вы такие бесполезные! Я сделаю вам одолжение в последний раз, ублюдки мелкие, на счету у меня все будете! — Катсуки упирается и ворчит больше для виду - у него даже губа верхняя не дрожит в приступе бешенства — отбирая у детей по очереди тарелки и разливая из общей кастрюли суп. Еще горячий.

— О! Я тоже хочу! — Киришима моментально забывает о том, что пришёл сюда с Кью, и уже бежит к Бакуго, чувствуя невероятное облегчение от того, что тот жив-здоров и его не пытают Джиро. — Что на завтрак? Ты сам готовил? Невероятный запах! Сейчас умру от голода… — Эйджиро присоединяется к группе мелкотни, почти сливаясь с ними, если бы не его сильно потрепанный вид и рост.

— А, не сдох? — Киришиме прилетает жирным половником в лоб, чтоб руки в кастрюлю не тянул. — Тарелку давай, ублюдошная скотина. Без неё ничего не дам. Иди, вон, к своим, — и кивает влево от себя.

Эйджиро нехотя отводит взгляд от горячего супа и смотрит, куда ему указали. В той стороне стояло два стола, один из которых был маленьким, на нём тоже стояли большие бадьи, наверное, с едой. За большим столом сидели более старшие Джиро, нежели те, кто толпился рядом с Бакуго. Кью как раз уже подошёл к толпе детей и хлопнул Киришиму по плечу.

— Наша еда там. Мы все бы не уместились в обеденной, потому что вместе никогда не ели, а ясли заняты мелочью поменьше. Пришлось в коробке организовать обед, — Аояма даже чуть улыбается, глядя, как старшие не смотрят друг на друга волком и не пытаются вгрызться в глотки. Такое было ему по душе.

— Да, но… Могу я-? — начал было Киришима, неосознанно скосив взгляд на суп для мелких, уже чуть прищуриваясь и вжимая голову в плечи, боясь, что вот-вот прилетит по морде за вопрос. Не прилетело.

— Как хочешь. Наскучит — мы там, — и Кью показывает на сборище старших, некоторых из которых Киришима даже не узнавал. И Эйджиро кивнул, тоже оттянув один угол рта в сторону.

Киришима подождал минуту, пока спина Кью удалялась в сторону старших.

— Чёрт, Бакуго, объясни мне, что тут происходит? — Эйджиро всплескивает руками, ударяясь пальцами одной о чью-то протянутую снизу тарелку. — Я что, всё-таки сдох и попал в лучший мир? — уже шепчет он, продолжая иногда коситься на дружных старших.

— Ёбнутые, — Эйджиро не успевает переспросить, неуверенный в своём слухе. — Все они ёбнутые. Знал бы раньше — никогда не связался бы ни с тобой, ни с этими обмудками, а продолжал в Ровере охотиться на гарпий и прочую нечисть.

Бакуго ворчит, продолжая скорее на автомате разливать суп детям.

— Этот квадратный хер без ноги вместе с этим петухом размалёванным, — Эйджиро понимает, что Катсуки говорит об Ииде и Аояме, — предложили мне сокровище какое-то там, которое осталось от той суки. А я что, дурак, чтоб отказываться? Чёрт, лучше б украл и был таков.

Киришиме долго приходится соображать, о чём он, но потом понимает: Бакуго говорит, почему он тут на своих двоих и занимается кормёжкой малышни, которую вот-вот должны были выселить из яслей.

— А что за сокровище? Может, я знаю? — Киришима уже отобрал у кого-то из наевшихся братьев ложку с чашкой и потянулся в кастрюлю, снова получая в лоб жирной стороной. Пришлось утереться и слизнуть с пальцев тёплый жир. Очень вкусно.

— Я сам без понятия. Они сказали, что это ахуеть что-то ценное. Если они мне напиздели, я их во сне придушу твоим исподним.

— Ох, а ты жестокий, — кривится Эйджиро, не прекращая попыток добраться до стремительно пустеющей кастрюли. Бакуго отбирает у него чашку сам и наполняет её.

Эйджиро съедает не меньше четырёх порций, прежде чем вернуться к разговору, потому что его попытки во время еды, сопровождающиеся чавканьем, выпадением пережеванных овощей изо рта и оплёвыванием каплями супа стоящего напротив Катсуки последнего крайне раздражали. Очередной удар черпаком в лоб заставил есть молча.