Глава 37: Гроза. (1/2)

Аояма сбрасывает с влажной головы насквозь мокрый капюшон, промаргивается, чтоб применить свой Дар и всматривается в темноту, оглядывая каждый уголок. По одну сторону от него стоит Момо в своей неизменной шубке, с другой — Иида. Сумерки за окном и в комнате сменились беспроглядной теменью, а потому что-то разглядеть в такой темноте мог лишь обладатель «ночного зрения». Момо несмело делает шаг вперед по памяти, как будто не она отсюда ушла со своим братом пару часов назад. Её шубка мокрая и тяжёлая от дождевой воды, ноги тоже промокли и замёрзли. Девушке хотелось поскорее переодеться и забраться в кровать, чтобы согреться. Ледяная комната встретила её привычным холодом, не то что непривычная ей улица своей жарой. Хотя парни и говорили, что на улице уже осень и там довольно холодно, но ей казалось иначе, живя в холоде уже столько лет.

— Чем-то воняет, — замечает Иида и тоже хочешь пройти вперед, но лбом ударяется обо что-то, шипит и потирает место ушиба замёрзшими пальцами. — Ты что-нибудь видишь?

— Тут никого нет, — тут же отзывается Аояма. — Пока что не видно.

Кью проходит в комнату за Момо, но если та идёт наощупь и по памяти, то Аояма её прекрасно видит и видит всё, что происходит в комнате. И тут действительно воняло. Кровью. Кислый запах был прекрасно знаком кому-то вроде сына Джиро, взращенного в жестокости «сородичей» и улиц Нинги. Кью чью бы то ни было кровь проливать не любил ни за дело, ни попусту, потому что относился к кровопролитию весьма дурно. Можно же всё решить дипломатией, поэтому с ранних лет Кью умел эффективно угрожать. Кто уж тут не смог «договориться» догадаться было сложно. Даже если это покои его матери, которую он сегодня собирался собственноручно упокоить с миром. Или без мира. Тут как получится.

На втором этаже, если этот балкончик можно так назвать, на котором жила Момо, Кью заметил на полу оставленное, наверное, Медузой скомканное одеяло, но быстро понял, что ошибся.

Там лежала Джиро.

Кью только поджал губы, дёрнув пальцами в направлении ремешков с лезвиями. Было уже поздно для них, но Аояме еще казалось, что она вот-вот встанет, раскричится, набросится на них, швырнёт в Ииду какой-нибудь вазой по обыкновению. Но она не вставала, холодным телом развалившись на полу. Сейчас, без света, только в пределах сил своей способности, Аояма видит, что женщина красива, когда спокойна, её лицо не испещряют мимические морщины в злости и раздражении, глаза не пылают ненавистью ко всему живому, изо рта не вырываются проклятия, адресованные своим же творениям, своим детям.

Аояма не знает, кто с ней так обошёлся, но догадывается. Из мыслей его вырывает стук падающего тела: Иида запнулся на лестнице и ударился коленом больной ноги и расшипелся, как сало на сковороде. Кью вздрагивает от звука и чертыхается.

— Блядский Киришима. Надо было его запереть в ангаре, чтоб не высунулся. Наверняка уже загрыз того идиота, с которым пришёл, прикончил мамочку и свалил.

— Что-что? — Момо поворачивается на ворчание. Аояма видит, как она смотрит в его сторону, но при этом как будто в никуда — не видит его. — Киришима?

— Знаешь его? Откуда? Ты же говорила, что тебя не выпускали отсюда. — встревает в разговор всё еще шипящий от боли Иида, и не нужно было уметь видеть в темноте, чтобы понять, что хромую ногу он за собой тащит, шаркая по-дедовски.

— Да. Он был тут, когда вы пришли. Но теперь его нет, — Момо даже осматривается, как будто могла бы что-то разглядеть в кромешной тьме.

— Он не говорил, куда пойдёт?

— Нет, ничего такого. С ним был ещё один наш брат. Крикливый такой.

— Исключено, — Иида нашаривает в темноте Аояму и опирается грузно о него, чтобы дать отдохнуть больной ноге. — Кроме нас («Т»-Джиро имеет ввиду всех мятежников) тут никого нет. Их заранее отправили на вылазки. Никто не мог сопровождать Эй-

— Мог, — перебивает Аояма Ииду, продолжая смотреть на недвижный труп его матери. — Мог и я, когда найду их, порву на части обоих.

— О чём ты? — в один голос спрашивают брат и сестра.

— Этот идиот нас обставил. Киришима не собирался расправляться с тем белобрысым. Он его отпустил, гад такой! И они свалили. Ох, как я хочу попортить ему и его дружку кровь, кто бы знал. Я даже в драку с ними не полезу, просто тихо грохну во сне, вскрыв артерии на шеях.

— Да что такого-то?

Аояма очень хочет посмотреть на Тиджиро как на последнего идиота, но понимает, что тот всё равно не увидит, зря только время потратит.

— А, я понял! Тот незванец может разболтать о нашем поселении людям, которые сочтут нас колдунами и придут с инквизицией! А я и не подумал.

— Точно. Именно поэтому, — отмахивается Кью, понимая, что это лучшая отмазка. — Момо, ты взяла, что хотела? Нечего тут оставаться.

— А, да, минутку, не могу найти в темноте. Я даже лампу нашарить не могу, куда же она запропаститься могла?.. Я точно помню, что ставила её на эту полку! — Аояма видит, где водит руками Момо, но никакой лампы там не было и в помине. Кью хмурится сильнее. Значит, этих двух точно уже нет в поселении.

— Собирай остальных, — кивает Кью Ииде, но тут же вспоминает, что в темноте его жестов не видно. — Пойдем в погоню.

— В такой ливень? — Иида переступает со здоровой ноги на больную, но тут же возвращается обратно с шипящими проклятиями. Момо тихо спрашивает, куда они пойдут и можно ли ей с ними, пока Мамочка не пришла. Аояма так же тихо ей отвечает, что можно, поглядывая на труп матери, лежащий на полу. — Даже ищейки не найдут их в такую погоду, одумайся, Кью!

— Они тоже далеко уйти не смогут. У них ведь нет ночного зрения, а у меня есть. Вряд ли белобрысый рискнёт идти ночью в сторону города, рискуя потеряться. Он не такой дурак, как наш братишка. И у нас есть ищейки. Киришима их воя как огня боится, а потому учуять его будет гораздо легче. Попроси у Ашидо какую-нибудь его вещицу, у неё наверняка есть, и за ними.

— А как же Момо? — шепчет Иида в самое ухо Аояме, хотя, наверное, он даже не видел, куда говорить, но старался, чтоб его не услышали.

— Спрячь у себя, — Аояма понимал, что смысла в похищении Медузы у Мамочки больше нет, но пока никто, кроме него, не знает об этом, лучше молчать. Утром видно будет.

***

— Ох, да погоди же ты! — Бакуго пытается отпихнуть от себя Киришиму, уперев ему ладонь в лоб, но тот никак не поддаётся. Он всегда был таким сильным?.. Вообще-то Катсуки не против, просто им нужно добраться до города как можно скорее, пока ещё хоть что-то видно в свете луны, проглянувшей сквозь тучи: с востока снова ползла гроза, затягивая небо. — Да стой, идиот! Мх-

Эйджиро лезет целоваться настырно, цапает пальцами за щёки, тянет к себе, кусается, от него всё еще несёт чесноком, но Бакуго это почти начинает нравиться. Катсуки упирается лопатками в ствол дерева, одиноко стоящее в поле, через которое они шли. Лампа, нагло украденная из покоев мамочки, мерцала жёлтым светом огня под ногами, поставленная в траву.

— Не хочу ждать, Бакуго. Теперь я никуда от тебя, ни на шаг, — и кусает в челюсть, тут же зализывая укус мокрым языком. — Чёрт тебя дери, ты такой смелый и мужественный, — Киришима вспоминает увиденное в холодных покоях мамочки, как Бакуго возвышается над телом, как по нему стекают капли крови, как он смахивает её с ножа, как хлопает Киришиму по руке, несильно, почти поддерживающе. Так тепло. И у него привстает.

Когда Катсуки кусается в ответ, задевая зыком бронзовый клык, Эйджиро даже не дёргается, его зубы, кажется, больше не болят так сильно. Или это от того, что не он сам касается их языком?

По небу прокатывается громовой раскат и воздух тяжелеет, снова пахнет водой. Опять собирается дождь, хотя прекратил он лить буквально час назад. Трава мокрая, оставляет пятна от воды на одежде, под ботинками хлюпает листва с землёй, напитанные, влажные. Киришима чуйкой ощущает, что пора уходить. Не стоит в грозу стоять под деревом, но оторваться не может. Еще секунда, ещё укус, последний, вот сейчас, ещё один. Эйджиро плавится от липких звуков, которые издают их рты, соприкасаясь, ему жарко от пальцев в его волосах, которые тянут, больно, великолепно, почти снимают обкусанными ногтями скальп. Он жмётся к Бакуго весь, как будто хочет распластаться по нему, заменить ему верхний слой кожи или одежды, чтобы в облипку, тесно, до конца жизни,насовсем.

Когда внезапно обрушивается ливень, Киришима промокает моментально. Бакуго — тоже. Их плащи, еще сырые после предыдущего дождя, становятся невозможно тяжёлые, тянущие вниз, к земле. Со стороны поселения раздаётся протяжный вой и Эйджиро отлипает от Бакуго сию секунду, чуть не отхватив нижнюю губу своими острыми зубами. Тот ругается, но Эйджиро его игнорирует, покрываясь холодным потом вовсе не от дождя и ветра. Он знает этот вой. За ними идут.

— Бакуго, бежим отсюда. Дождь подмоет следы и запах, так что псы задержатся у дерева, пока мы сматываемся, иначе так просто мы уже не уйдём.

— Чего? В смысле? Какие псы? Тебе башку твою тупую молнией прошибло? — Бакуго кривится от ощущения прохлады на губах и начинающих саднить укусов.

— Нет времени. У Мамочки есть собаки, такие же, как дети, и нюх у них будет поострее, чем у лучших ищеек кардинала. Кажется, Кью понял, что мы сбежали и теперь ищет для расправы. Не думаю, конечно, что за нами увяжется целая толпа, но даже троих моих старших хватит, чтобы кончить нас и не почесаться, — Киришима паникует, пытаясь перекричать шум дождя.