Глава 36: Без кандалов. (2/2)

— Момо? Что с тобой? У тебя что-то болит? — женщина едва не срывается на бег, стремясь подойти к скулящему комку как можно скорее и совершенно не замечая охотника, прижавшегося спиной к стене и полностью затаившего дыхание. — Малышка, скажи же хоть что-то.

Бакуго не двигается с места даже когда Мамочка подходит к Эйджиро вплотную, присаживается перед ним на корточки, подобрав под тощую задницу юбку, чтоб по полу не волоклась. Она даже не замечает, как отполз от неё Киришима, вжавшись в стену и явно моля бога, чтобы он мог через неё провалиться, лишь бы не встречаться лицом к лицу с этой женщиной.

Катсуки ощущает прилив тревоги, когда мамашка стягивает бережно с головы Киришимы капюшон и понимает, что это не девчонка. Охотник чувствует эту атмосферу опасности, готовый на рефлексах сделать ноги. Такое же ощущение испытываешь, когда сталкиваешься в лесу с диким кабаном в лоб или с какой нечистой тварью, от которой ожидаешь любого дерьма. Это ощущение близкой смерти.

Бакуго забыть успел о подобном здесь, в Мисфитсе. И хотя тут каждый следующий на пути город хлеще предыдущего, где каждый норовит тебя грохнуть за ломаный медяк, а Бакуго на голову превосходил всех. Он был точно уверен, что всех. В Ровере было страшнее.

И сейчас эта мамашка была сродни взбешенному кабану, готовая растерзать Киришиму на клочки. И она точно могла это сделать, Бакуго чувствовал. Он мог бы напасть прямо сейчас, хлестануть лезвием по шее и дело в шляпе, но… А правда ли оно того стоило?

В Леваре и Нинге не было церкви и священников, а потому по каналам связи церковных тварей о Бакуго в Ровер никто не доложит, а соответственно и инквизиторы за ним не придут. Хотя, должно быть, земли Тодороки они обыскали вдоль и поперёк.

Может, этот дурак Киришима и прав? К чертям эту Нингу, это поселение дикарей и отщепенцев, можно же спокойно осесть в Леваре, подрабатывать время от времени наёмником и в ус не дуть. И, в принципе, пока эта безумная маленькая женщина занята будет терзанием Киришимы, Бакуго мог бы свалить по-тихому вниз и за дверь, а там его никто не поймает, он был уверен.

И Бакуго делает свой выбор.

Мамочка резко кашляет, забрызгивая лицо Киришимы почти кипящей кровью. Она поворачивает голову так медленно, что ему кажется, будто её шея в этот момент издаёт скрип старых дверных петель. Она смотрит назад, сблёвывает сгусток крови на собственный подбородок и тонкими белыми пальцами тянется к шее. Пальцы пытаются зажать рану, но она слишком глубокая, кровь брызжет сквозь пальцы, окрашивая их струями.

И Киришиме кровь кажется чёрной.

Когда Джиро оседает на пол с хрипящим бульканьем, за её спиной распрямляется Катсуки, стряхивая с ножа капли крови в сторону. Капли остаются, поэтому он спокойно протирает лезвие плащом, не заботясь о его чистоте.

— М-мама? — Киришима всхлипывает, шумно втягивая носом сопли, и смотрит дикошаро на лежащую перед ним женщину. Он хочет протянуть к ней руку, даже поднимает её, но не решается, сжимая пальцы в кулак.

Эйджиро отползает по стеночке в сторону, потом подскакивает на трясущиеся, как у новорожденного оленёнка, ноги и цепляется пальцами за Бакуго, словно без пяти минут утопленник. Он не хотел умирать, поэтому цеплялся, держался за эту жизнь, за Бакуго, даже если сам себе в отражении казался жалким.

— Она померла, — говорит Бакуго неожиданно хриплым голосом, поэтому ему приходится схаркивать эту хриплость на пол, прямо рядом с трупом. — Всё закончилось.

Киришима не верит. Он не рискует подойти и потрогать на руке биение сердца, похлопать её по щеке или ещё что-то, потому что боится, что она вскочит на ноги горной козой и за руку утащит его в комнату с синим светом, как маленького, и снова будет колоть иголками до бесконечности, до боли во всём теле, до сорванного от криков голоса.

— Не трясись ты так, чёрт, — Катсуки хлопает горячей ладонью по холодной Киришимы, которая всё еще крепко держалась за Бакуго, и убирает за пояс нож. — Пойдем. Я хочу выпить. У вас тут бренди нигде не подают? Думаю, пиво меня не возьмёт сегодня.

Киришима неотрывно смотрит на труп матери, бледный даже в сумерках и со своей красноватой кожей.

— Я могу остаться с тобой? — глупо спрашивает Киришима, не поднимая взгляда от тела. — Почему? Я ведь больше тебе не нужен. Ты добрался сюда, убил Мамочку… Тебе просто жалко меня, да?

Бакуго думает, что Эйджиро идиот каких свет не видывал.

— Ты тупой? Я вставил тебе зубы и вправил нос. Я кормил тебя, поил и разрешал спать в тепле. Я за тобой гонялся, мать твою, когда ты, дерьма кусок, свалил от меня с работорговкой. Если бы мне было тебя не жалко, то я бы посадил тебя на цепь, как шавку, и таскал за повозкой куском мяса. — Бакуго снова сплёвывает, — Не ты ли говорил, что мы в одной лодке? Что мы теперь вместе? Вот то-то и оно, хрен ты собачий. — Бакуго не сдерживается и отвешивает звонкий подзатыльник ойкнувшему Киришиме. — Пошли, говорю. Хотя, если хочешь остаться тут подыхать — останавливать не буду.

— Нет, я… я иду.

Эйджиро поглубже вдыхает холодный воздух с запахом крови через нос и идёт следом за Бакуго, наконец повернувшись к мамочке спиной. Она больше не сможет его удержать в гнезде никакими уколами и цепями. Никто не сможет.