Глава 32: Хандра. (2/2)

Бакуго брыкается еще долго. До тех пор, пока человек не уходит из комнаты, оставляя злого и вспотевшего Бакуго наедине с самим собой.

Остыл он быстро. Как раз примерно к тому моменту понял, что так и не спросил, что с ним собираются делать. А ещё вещи куда-то пропали… Даже те, что были при нём: пара ножей и мешочки с монетами. Блядство.

***

— Долго ты будешь там сидеть? Я гляжу, ты уже корни пустил.

— Отвали.

Киришима забился в угол сразу после того, как попал в дом, где жил до этого около полугода назад, до того, как сбежать подальше. В руках он держал бакуговские вещи в рюкзаке и прижимал к себе. Они не представляли никакой ценности в общем плане, кроме денег, которые Эйджиро тоже туда засунул. Но для Киришимы эти вещи были доказательством того, что он действительно сбегал, несколько месяцев добирался до восточной границы, а потом его нашёл Бакуго и… И ничего. Они ехали обратно, в Нингу, каким-то чудом Киришима ещё не сдох… Катсуки за это время стал для него чем-то вроде подсвечника с зажжённой свечой в тёмное время суток. Светит, греет… Немного, но кто он такой, чтобы привередничать?

С другой стороны, еще в самом начале, в Скаме, Киришима всё так и планировал: привести Катсуки в гнездо, сплавить братьям и сёстрам на собственные нужды, а самому жить припеваючи, но! В церкви на предложение Оджиро убить Бакуго, Эйджиро испугался… и разозлился. Почему уж — неясно. Да, он испытывает к Бакуго благоговейный страх, уважает его и не смеет ослушаться. Почти всегда. Но, кажется, что делает он это даже по доброй воле, потому что… это нормально.

Сидя дома, в относительной безопасности, он понимает, что никто в поселении никогда не относился и не будет относиться так, как Бакуго. Катсуки его унижал, но при этом — Киришима считал — не переставал видеть в нём личность. Человек, монстр — какая разница. Бакуго сам по себе противоречивый.

Джиро видели в нём только труса и пушечное мясо.

А ещё — на Киришиму внезапно снизошло озарение, — придуманный им же в далёком-далёком детстве «ритуал» всё еще работал. Он выпил крови. Для Киришимы это очень много значило, в каком-то плане. Особенно если пить не от голода. Действие приобретает какой-то мистический подтекст и неудивительно, что со временем Эйджиро во всё это сам и поверил, желая хранить хоть какую-то тайну. Ему это правда нравилось. Сейчас отделаться от ощущения предательства было невозможно.

Катсуки где-то там, у Мамочки, один-одинёшенек… Ему, должно быть, страшно. Даже если Киришима с трудом представлял себе, что такой человек вообще чего-то может бояться.

Как некстати в памяти всплыли события вчерашнего вечера и… Киришима покрепче обнял холщовый мешок, вжимаясь спиной в холодный угол комнаты.

Он второй раз в жизни оскалил зубы. Первый раз — на Оджиро, который хорошо знал болевые точки Киришимы, как свои пальцы, и не гнушался на них давить со всей силы, чтоб побольнее, до слёз. А второй, как раз, вчера. На Ииду. Этот огромный человек, третий по счету среди приближённых к Мамочке, вырубил Бакуго одним точным ударом по затылку. Тело Катсуки повисло на его руках, а кровь в Киришиме вскипела. Он сам от себя не ожидал, что набросится на «Т»-Джиро. В итоге Эйджиро разодрал острыми зубами его руку, и сильно повредил правую ногу, не зная, с какого перепугу он защищает Бакуго. Потом-то успокоился как-то, когда «Q» отогнал взъевшегося, как собака, Киришиму от шипящего сквозь зубы Ииды. У Бакуго забрали все его вещи, намереваясь выкинуть, но Киришима настоял и оставил себе, скаля зубы, на которых кое-где осталась кровь.

И сидел теперь с ними, как пёс сторожевой.

Зачем? А хер его знает. Надо так, значит.

Ашидо скорчила рожу. Киришима вернулся, конечно, домой, но… Какой-то он стал совсем уж дикий. Волосы отрасли заметно, выгорели, кожа потемнела и стала еще более красной. Больше шрамов… Взгляд стал более взрослым что ли. И потерянным.

— Ну ты чего? Чего ты вцепился в этот мешок? Он же этого, которого вчера Маме утащили? — Эйджиро заторможенно кивнул, не поднимая глаз. — Ну и всё, забудь. Попадёшь к Маме в каморку — не выйдешь оттуда. Ты же знаешь. Целым и живым так точно. Выброси этот мусор и пойдём поедим. Ты тут полдня сидишь безвылазно.

— Оставь. Меня. Одного, — гулко прорычал Киришима, отделяя каждое слово. Ашидо была правда хорошей, еще с яслей, бойкой, задиристой, любому мальчишке фору даст! Сейчас, наверное, почти за полгода-то ничего не изменилось. Похорошела даже. Не хотелось Киришиме её обижать. Ранить — тем более. Но её назойливость прямо сейчас так давила на мозг, что ещё немного — и он начнёт пускать пену изо рта и гавкать. — Прошу, не лезь…

— Так я еще и лезу? — обиженно надулась «М-i» и выпрямилась. Киришима вёл себя как последняя скотина и затворник. Какого черта с ним случилось, пока он колесил по всему Мисфитсу? — Я за тебя беспокоюсь. Что с тобой вообще произошло?..

— Ашидо! — рявкнул Киришима в духе Бакуго, скаля желтоватые зубы, среди которых затесались два бронзовых. Девушка обратила на это особое внимание, как и на цепь с ошейником на её брате, но об этом выпытывать пока не торопилась. — Прошу, — с нажимом продолжил Эйджиро, пытаясь скрыться от вездесущей черноглазки в углу, вжимаясь в него спиной. — Я хочу побыть один! Совсем один. С этими вещами. Сделай милость — съебись.

Киришима болезненно покачал головой, а потом уронил её на холщовую грубую ткань, под которой в этом месте находились деньги. Удариться об них было больно, но не больнее того ментального давления, которое ломало ему голову извне. Слишком много всякого дерьма.

Ашидо только вздохнула, неловко потопталась на месте, поправляя длинные рукава тёплой кофты, под которыми к предплечьям были привязаны ножны, и тихо вышла вон.

Она бы соврала, если бы сказала, что они прямо такие уж друзья до гроба, как брат с сестрой уважают друг друга и всё такое. Всё вовсе не так. Они вынужденные знакомые, которые просто в силу характеров держатся близко. Ашидо в яслях его защищала, потом первое время прикрывала на вылазках, пока ей не запретили выходить за пределы поселения, а потом… потом они по-старому перебрасывались парой слов, таскали у старика-Оджиро яблоки… И затем Киришима пропал. Сбежал, да. Вернулся спустя месяцы, и что в итоге? Нервный кусок непонятно чего. Ну и пусть, его проблемы.

И это действительно были проблемы Эйджиро.

Мамочка побег так просто ему не простит. Запрёт где-нибудь в темноте и перестанет кормить — и это не самый плохой исход. Даже лучший из возможных. Бакуго пустят на мясо после того, как Мамочка вдоволь выместит на нём всю свою злобу и раздражение. Может, даже отдаст на растерзание тем, кто постарше в их семейке. Они-то найдут телу Катсуки применение не по назначению.

И всё. На этом и кончится их общая история.

В принципе, не так плохо.

Эйджиро было паршиво, как не было никогда. Даже в ту ночь, когда возненавидел Оджиро, которого до того самого момента едва ли не боготворил. И, ладно бы, хер с ним, пройдет. Лишь бы не слечь. Методы лечения в Мисфитсе были такими себе: пиявки, кровопускание, молитвы и мох в задницу. Обычно не очень-то это всё помогало.

— «А», я знал, что ты тут. Отрывай задницу от пола и пошли. Дело есть. — Кью вырисовался перед Киришимой буквально из ниоткуда. Стоял с ровной спиной, чистыми волосами, но всё же немного замученным видом.

— Никуда я не пойду. Кто ещё должен зайти сюда и попытаться оторвать меня от моих дел? Зови всех, я всем и скажу. — Эйджиро и сам уже порядком устал от всего этого дерьма. Какого чёрта все считают своим долгом докопаться до него? Сейчас не то время и не то место, чтобы Эйджиро вспомнил о своей неуверенности, трусости и слабости, особенно перед сильными родственниками.

— М-м, да ты что? — незаинтересованно протянул Кью и наклонился, чтобы схватить за запястье чужую руку. — Держу пари, что тебе понравится то, что я хочу тебе предложить. Ты ж тут сопли на кулак наматываешь по своему этому… — блондин так резко кивнул головой на рюкзак в руках брата, что на момент Киришиме показалось, что тонкая белая шея вот-вот переломится. — Ну вот и пошли. Повидаешь его, можешь руку отрубить за все свои страдания. Или что ты там мечтал с ним сделать, пока добирался сюда…

Эйджиро оказалось поднять даже Аояме под силу. По крайней мере, пока тот не сопротивлялся. Кью был в габаритах меньше, да и тело его было куда тоньше и изящнее неловкого и угловатого киришимовского, однако каким-то образом Киришима был поднят на ноги и вытащен на улицу, в осень, где накрапывал дождь, обливая мелкими каплями жухлую траву.

Если бы он присмотрелся повнимательнее, то увидел бы, что за заборчиками и домами прятались его братья и сёстры. Их было не много, но достаточно для большой компании. Но Киришима ничего не заметил, глядя сначала на затылок Кью, а потом себе под ноги, чтоб не запнуться.