Глава 32: Хандра. (1/2)

Гул в голове не стихает, расползаясь по внутренним стенкам черепной коробки, потом — противными жгучими мурашками по шее и плечам. К слову о плечах: они жутко ныли и гудели, а шея же скоро вообще перестанет ощущаться.

Холодно.

Вокруг — ни звука. Первая мысль: оглох. Телу никак не двинуться, чтоб издать хоть какой-то звук, горло сдавило: ни дыхнуть, но каким-то чудом мыслительный процесс продолжается. Значит — живой. Если очень прислушаться, то можно услышать шум собственной крови в ушах, редкие капли воды где-то далеко — и, в общем-то, всё. Самое время начать терять рассудок из-за невозможности отвлечься на что-то постороннее.

К тому моменту, как в голове уже разорвались мины собственных воспоминаний, начиная от приглушенных нечеловеческих криков где-то на улице, где пахнет дымом и горелым мясом, и заканчивая стуком копыт подкованной лошади по вымощенной камнем дороге, прошло уже очень-очень много времени. По ощущениям — несколько часов. На деле же было ясно, что это совсем не так. Скорее всего, прошло от силы минут 10.

Череду бесполезных взрывов-мыслей на грани сумасшествия прервал протяжный скрип, больше напоминающий вой раненого зверя, который казался оглушающим после такой затяжной и густой тишины. Потом — шаги. Нелёгкие, неровные, обрубающиеся, как будто вошедший хромал.

Бакуго напрягся насколько мог.

Вошедший молчал, ходил мимо ослепшего из-за повязки на глазах Бакуго туда-сюда, топал и хромал. О, как же это начало раздражать! Катсуки нервно дёрнул шеей, выгибая ее, чтобы нормально вдохнуть, а потом сипло, непривычным голосом, окликнул того, кто потревожил его покой.

Шаги затихли. Потом шорох-поворот, и шаги начали медленно приближаться. Повязка сползла по лицу вниз и повисла на изогнутой шее. В комнате, где находился Бакуго, было неожиданно светло, пришлось даже зажмуриться, чтобы потом привыкнуть к свету. Человек, вернувший Кацуки способность видеть, уже отошёл в сторону и начал чем-то греметь.

Глянув в ту сторону, охотник прищурился, чтобы чётче рассмотреть пришельца. Высокий и… квадратный. Тот самый, кого Катсуки видел не так давно, когда…

Мысль о том, что он не знает, где находится, наконец-то посетила его больную белобрысую голову.

— Ты кто? — бесцеремонно поинтересовался Катсуки, провожая взглядом хромающего, и краем мысли подумал, что в прошлый раз он не хромал.

Сначала Бакуго, как и его вопрос, был проигнорирован, будто его и вовсе тут не было. Злит? Безусловно. Бесит? Не то слово.

— Эй, я вообще-то тут. Будь добр и вынь язык из жопы. — Кацуки фыркнул и передёрнул плечами. Наконец-то он понял, почему так ныли плечи и шея. Его руки были заломлены и связаны, а уже от них вверх тянулась верёвка, теряясь где-то — Бакуго уже не видел, где.

— Ты можешь помолчать хоть пару минут? — вопросительно отчеканил высокий человек, хромая обратно мимо Бакуго, чтобы чем-то ещё раз там погреметь и позвякать.

Голубой свет давил на мозги нещадно. Мало того, что от яркого света болели глаза, так ещё и трещали затылок, затёкшие руки и шея. Раздражение достигло своего апогея.

В этой пресловутой тишине, прерываемой только обрывистыми шагами, Катсуки померещился сначала запах дыма, потом огонь, кровь, шебуршание в углу чего-то чёрного и бесформенного. Бесформенное сначала напоминает ему яблоки, потом лицо отца, которое он и без того помнил очень-очень смутно, потом неряшливый Шота, следом горный чёрт, которого Бакуго убил самого первого в своей жизни…

Тошнит. Пахнет отвратно-горячей кровью, которую впитывает первый снег и багровеет, тает. Мех на шее слипся и почти сразу задубел от крови. Хрипы.

— Эй, ты меня вообще слышишь?

Катсуки поднимает мутный взгляд на того, кто подал голос. Человек стоит прямо перед ним, наклонившись и уперев руки в бока. Захотелось плюнуть ему прямо в лицо, но слюна была настолько густой и липкой, что собрать в пересохшем рту хоть немного было бы просто невозможно.

— Слышу, не ори, — хмуро ответил Бакуго, скривившись. Во рту начал ощущаться неприятный, но привычный привкус крови. — Я тебя спросил, ты кто нахуй такой? И где я вообще?

— Какой у тебя грязный рот… — скривился квадратный человек и выпрямился. — Если быть точным, то ты — здесь. — Он погано усмехнулся своему остроумию и проследил за темнеющим от гнева лицом. — А если конкретнее — ты в Нинге, в поселении Джиро, в комнате для «инициации», если можно это так назвать.

Человек мрачнеет, в глазах скользит ненависть и презрение к кому-то, кого тут не было. Бакуго даже знать не хотел, кому она была адресована. Какая ему разница? А вот его местоположение его очень сильно волновало, но…

— А чего хромаешь? Кто ж у вас такой огромный выискался, чтоб тебе наподдать? — Катсуки в невыгодном положении, шипит от боли в плечах, но откровенно ржёт. Квадратный человек хмурит брови, но ничего колкого не отвечает, понимая, что в габаритах-то больше него поди отыщи, а вот если сравнивать физическую силу…

— Киришима.

— Каво?..

Бакуго захлопнул рот и едва не подавился собственной едкой слюной. Этот-то? Мелкий, тощий и ничтожный? Который слёзы льёт ночами? Катсуки не чувствовал, что над ним сейчас издеваются, но поверить в это было очень трудно.

Запахло неожиданно солью откуда-то сверху… Или это было что-то напоминающее ржавчину? Понять трудно.

Квадратный человек отступает назад, едва опираясь на больную ногу, отходит к столу, снова чем-то гремит, что-то медленно и размашисто пишет.

Пахнет не солью. И не ржавчиной.

Пахнет гнилой сыростью.

— Хуёвое у тебя чувство юмора, — с болью кривит губы Бакуго, пытаясь как-то пошевелить плечами. — Я протаскался с этим отбросом очень долго. И я с уверенностью могу тебе сказать, что нихуя он так не может. Бесхребетный, трусливый и никчёмный плакса, который быстрее спрячется мамке под юбку и сдаст всех с потрохами, чем соберёт яйца в кулак.

Оглушительная пощёчина заставила Бакуго заткнуться и прикусить язык. Голова мотнулась в сторону так резко, что даже в шее что-то неприятно хрустнуло. Несколько секунд Бакуго пытался понять, что вообще произошло, после чего в бешенстве оскалил зубы и дёрнулся вперёд, чтоб откусить эту сраную руку. Не дотянулся, только больно клацнул зубами.

— Рефлекс, — как бы оправдался квадратный человек, отступая на шаг. — Не советую тебе больше говорить ничего о Маме. Плохо кончится, — предупредил и отошёл еще, только при этом отвернулся.

— Да пошёл ты нахер! А ну вернись и развяжи меня, я тебе здоровую ногу в задницу затолкаю и скажу, что так и было!