Глава 26: Красивый. (1/2)

В комнате темно и пронзительно холодно, даже если буквально за дверями всё живое изнывает от жары.

Тёмное местечко, отдалённо напоминающее абстрактную комнату сознания, вызывало лёгкий приступ тошноты и где-то глубоко в мозгу — панику. Глазные яблоки с внутренней стороны отчего-то болят, как будто их там, изнутри, кто-то дёргает за ниточки нервов, давит и тянет.

А еще босые ступни перестают ощущаться на ледяном полу, но на это не обращается ровным счётом никакого внимания. Молодая женщина только пялится перед собой в одну точку, в темноту, и думает-думает-думает. Её трясёт от холода, но она не спешит лезть под покрывало или элементарно надеть что-то более тёплое, чем летний тонкий сарафан, едва прикрывающий колени.

Песочные часы, которые и не видно-то в этой темени, с ухмылкой будто бы отсчитывали свои песчинки, издеваясь.

В голове женщины раздавался пронзительный мерзкий смех часов «Твоё время на исходе, милая», «От нас не убежишь», «Старайся, сколько влезет, но у тебя ничего не выйдет» и долгий-долгий противный хохот песчинок, отсчитывающих неизбежное.

Смерть.

Женщина закрыла ладонями уши, лишь бы не слышать этого. Но в тихой комнате шелест песка был слышен отчётливее собственного дыхания, и это сводило с ума.

Дурацкое время, дурацкая жизнь. Всё дурацкое и пошло оно к чёрту.

Холод тормозит мысли и процесс старения. Немного, но тормозит.

Человеческих сил недостаточно, чтобы его полностью остановить или замедлить настолько, что этого практически не будет видно. Люди вообще ничтожные и слабые сами по себе, — считает женщина, — природа одарила человека только мозгами и способностью рационально мыслить. А дальше давай, справляйся сам. Хочешь вечной жизни? Думай.

И как назло эта самая природа создаёт миллиарды видов животных, которые во многом превосходят человека: в силе, скорости, ловкости, живучести, а кто-то, — женщина наполняется до краёв маниакальным безумием, — и вовсе бессмертен.

Тяжёлая дверь открывается, и тут же комната наполняется светом от лампы в человеческой руке, которая проникла в комнату до того, как пришелец изволил показать лицо. В жёлтом тёплом свете лампы комната выглядит ещё мрачнее, чем в сознании женщины в сарафане, но это не мешает ей продолжить обгладывать собственные ногти до мяса и продолжать пялиться на простые песочные часы, которые стоят в центре стола и неизменно шелестят песком. И не подают никаких признаков жизни. Ни смеха, ни яда в словах.

— Госпожа Джиро? Время ужина.— Тонкий и мягкий женский голос эхом отскочил от голых серых стен, и самой его обладательнице стало не по себе. — Мне принести…

— Момо, — хрипло тянет хозяйка холодной комнаты и почти со скрипом поворачивает голову к вошедшей, — девочка моя, подойди ко мне.

Та, кого назвали Момо, переступила с ноги на ногу. Холод уже ударил в голову и после жары снаружи сначала подарил облегчение, а теперь — дискомфорт. Так всегда случается, когда она приходит в эту проклятую комнату.

Момо была черноволосой, милой, даже красивой, и высокой девушкой пятнадцати лет с резкими чертами лица, но всё ещё сглаженными детской пухлостью щёк. Она, даже одетая в платье далеко не новое и выцветшее от времени и постоянных стирок, выглядела принцессой. Худощавое тело, ровная спина, аристократически бледная кожа и манера держаться буквально орали в голос, что эта особа — как минимум графиня.

Момо тихонько улыбнулась одними губами и шагнула глубже в комнату, а как только подошла к самой кровати, то медленно опустилась на нее рядом с Джиро. Покрывала и матрасы почти не прогнулись под весом девушки. Она сложила руки на коленях, всё так же держа спину прямо, и молчала.

Кьёка сама повернула голову в сторону девушки, хмыкнула сама себе, и медленно, почти нежно убрала выбившуюся из конского хвоста прядку угольно-чёрных волос за ухо. Она провела ледяными пальцами по тёплой и нежной девичьей щеке, которая почти обжигала заледеневшие пальцы, и неумело мягко растянула потрескавшиеся сухие губы бледно-розового цвета в чувственной улыбке. Джиро по-настоящему любила эту девушку. Не только из эстетической красоты Момо, но и из соображений «привязанности», как сама Джиро себе повторяла много-много раз.

Платоническая любовь к Момо будоражила кровь, сознание и вообще всё существование Джиро.

Образец «Момо» стал лучшей работой Джиро из всего того стада, её гордостью. Именно Момо стала единственной и по-настоящему бессмертной после бесчисленных попыток. Джиро даже не хотела вспоминать, скольких морских созданий она изничтожила, добывая из них нужные вещества, а организмов детей, которые не пережили вмешательства… Во всяком случае Момо всего этого стоила. Теперь осталось только проверить самую важную из «деталей», которая должна была достаться от медузы редкого вида: самоомоложение через занятие сексом. И для этого «нелёгкого» дела был выбран один из экспериментов, который как нельзя лучше подходил на эту роль. Он был создан для неё. Образец «Эй», который, как назло, сейчас шлялся не пойми где. Не то чтобы Джиро, будь «Эй» даже на месте, сразу же начала скрещивание в попытках проверить функцию омоложения, а также репродуктивную. Просто бесила сама мысль о том, что она не может проконтролировать дурной образец «Эй».

Джиро скрипнула зубами от раздражения и сжала руку в кулак, царапнув при этом нежную девичью щеку.

— Что-то случилось? — мягко и максимально дружелюбно поинтересовалась Момо, не обращая на царапину никакого внимания и обхватывая ледяную ладонь своими горячими длинными пальчиками.

— Ничего, — устало отрезала Кьёка, прикрывая болящие до сих пор глаза и поднимаясь на ноги. — Идём ужинать.

***