Глава 12: Боль. (1/2)
Киришима визжит на все лады и пытается вырваться из крепкой хватки своего брата. Маленькое тело было слишком слабым, чтобы хоть что-то сделать против пусть и немного тощего, но всё же более крупного парня. Правое плечо ноет — тело слишком тяжелое для таких слабых рук, а запястье почти не ощущается уже. Пальцы на руке посинели.
— Какого черта, дурак-Оджиро, отпусти меня! — Эйджиро машет ногами в воздухе, пытаясь не то пнуть великана-братца, не то хоть какую-то твёрдую поверхность почувствовать под ногами.
— Ну уж нет, Эй. На этот раз отмазывать я тебя не буду. Мамочка в ярости, — почти дружелюбно отметил Оджиро, — она ведь тебе только добра желает. Как и я. Поэтому будь послушным ребёнком!.. — Маширао ещё что-то хотел сказать, но остановился, озираясь по сторонам, и высокая кованая дверь перед ними распахнулась, выпуская наружу, прямо на них, поток холодного воздуха.
Парень с бессмертным телом вошёл в комнату, сразу покрываясь мурашками, а мальчик, которого он за одну руку держал на весу, перестал брыкаться. Неудивительно — он впервые оказался здесь. Оджиро сделал ещё несколько шагов вглубь, а дальше за ними закрылась дверь.
В темноте начало проглядываться голубоватое свечение, которое отбрасывало мягкий холодный свет на стены и них самих. Пару минут спустя в комнате уже было светло, как днём, а Эйджиро наконец-то отпустили на пол, где он не смог удержаться на ногах и осел, начиная растирать ледяную бесчувственную кисть, как будто это был протез, а не его собственная рука. И только когда кровь мало-мальски начала поступать в пальцы, а Киришима — хоть как-то чувствовать их, он поспешил осмотреть место, в которое его притащил Оджиро.
— Вот и настал тот день, мой дорогой «А», когда ты станешь совсем взрослым. — Мелодичный женский голос эхом пронёсся по холодной комнате, поэтому источник его определить было достаточно тяжело.
— Мамочка, — прошептал Оджиро рядом с Киришимой и немедля встал на одно колено, преклоняя голову неизвестно чему или кому. В комнате Киришима никого больше не видел. Секундой позже Маширао резко положил свою широкую ладонь на затылок мальчику и надавил, заставляя того так же упасть и упереться лбом в пол. Только Киришима захотел возмутиться, как женский голос из ниоткуда снова заговорил.
— Не стоит, «О». Его преданность не должна быть вызвана насильственно. — Рука с затылка тут же пропала, и Киришима смог подняться. — «А», тебе уже тринадцать лет, пришло время тебе повзрослеть и пополнить ряды своих сильных и мужественных братьев и сестёр. «О», поторопись!
Маширао немедленно встал, схватил Киришиму за шиворот и поволок к тому, что излучало свет. Эйджиро никак не хотел туда идти. Он пытался вырваться, кричал на ополоумевшего брата, который даже, кажется, не слышал его. Что это за жестокость? Впервые Оджиро так агрессивен — Киришима думал, что тот даже злиться не умеет. А тут…
Нет, получить «силу», как у братца, он мечтал давно, но именно сейчас что-то внутри тянуло его назад. Эйджиро описал это животным страхом и предчувствием опасности, но, скорее всего, это было совершенно не тем. И голос Мамочки, который он слышал всего второй раз в жизни, не внушал никакого доверия, несмотря на то что поводов на недоверие совершенно не было.
Киришима затылком ощущал холод. Его привязали к какой-то ледяной железной поверхности, не позволяя двигать ни рукой, ни ногой. Последнее, что Киришима слышал — это неразборчивые слова женщины, надрывная ругань брата и собственный вопль.
***
Стук копыт и скрип повозки не сразу привели его в чувства. Он услышал собственное сбивчивое дыхание, а следом и своё имя. Эйджиро осмотрелся. Было темно, но голубоватый свет, почти как из прошлого, тонким лучом пробивался из-за занавесей повозки. Очевидно, была ночь.
— Ты, чёрт возьми, так громко спишь, что сдохнуть можно. — Бакуго ворчит и дёргает поводьями, заставляя лошадь притормозить. — Разорался тут средь ночи.
— Извини? — Киришима даже не понимал, что сейчас произошло. В голове каша и остатки сна-воспоминания. Парень утёр сальное лицо рукой и завалился снова на спину, на разбросанные тряпки, пахнущие немного потом и маслами. Импульс от падения болью отдался в носу, отчего Киришима зашипел.— Который час?
— Спроси чё попроще. Неужели я похож на того, у кого есть часы? — Катсуки забирается в повозку и сдёргивает с головы капюшон.
Голова болела нещадно, отдаваясь пульсацией в лоб, однако Киришима не осмеливался об этом говорить. Сидящий напротив него кучер, которого Бакуго связал ещё в тот раз, молча моргал и с осторожностью посматривал на двоих перед ним.
Ночь была тихая. Киришима повернулся на бок, прикрывшись какой-то плотной тряпкой, чтобы снова уснуть, потому как вряд ли ему в ближайшее время удастся так уютно поспать. Скорее всего, дальше его снова ждёт твёрдый пол или земля под открытым небом. Бакуго недалеко от него ворочался ещё какое-то время, что-то бубнил, но вскоре тоже затих. Видимо, всю ночь ехать он тоже не мог, да и лошадь наверняка устала. Эйджиро подумал о том, что неплохо было бы не просыпаться, чтобы не чувствовать больше голода и боли в отёкшем лице
В следующий раз Киришима открыл глаза, когда в повозку пробивался яркий солнечный свет, а совсем рядом жужжал ульем город. Бакуго дал ему несколько затрещин, прежде чем Эйджиро смог проснуться. Продрав слипшиеся ресницы, монстр посмотрел перед собой, отмечая, что кучер всё ещё спит, откинув голову назад, после чего переключил внимание на горланившего Катсуки. Чего именно тот хотел — понять было тяжело, но всё-таки до Киришимы дошло, что его волокут вон из повозки. На улице было чересчур светло и свежо, в сравнении с повозкой, где было темно и душно. Напоследок Бакуго еще раз проверил наличие каких-либо режущих предметов у кучера, замотал его в кокон, чтоб пошевелиться не смог, и оставил так. Катсуки вылез на свежий воздух следом за Киришимой, прихватив с собой свой мешок. Эйджиро покосился на вещь, осторожно повёл носом, но тут же поморщился. Дышать через нос было тяжело, да и вообще он себя чувствовал не самым лучшим образом.
Бакуго не особо обращал внимание на своего спутника, куда-то сходил, вернулся с парнишкой лет пятнадцати и велел ему накормить и напоить лошадь, а так же убрать за ней, после чего кинул ему монету. Дальше они пошли вместе вглубь города по одинаковым улицам. Мимо них шныряли дети и женщины в лохмотьях, что-то делали. Изредка мимо кто-то вёл корову или мелкую альпаку. В этом городе хотя бы с хозяйством не такие глобальные проблемы.
— Куда мы идём, Бакуго?
— Я для тебя хозяин, — как ни в чём не бывало поправил его Бакуго, даже уже не надеясь на то, что мудак хоть как-нибудь это запомнит, — и мы идём за жратвой. Того хилого половинчатого мне надолго не хватит.
— Эй! Я вообще-то тоже испытываю голод! — возмутился Эйджиро, но тут же стушевался под тяжёлым взглядом. Нос до сих пор болел и дышать приходилось ртом. Вообще его не прельщало задохнуться во время еды или что-то такое, но говорить об этом было немного страшно.
Катсуки ничего не ответил на это, резко сворачивая за угол, в тень. Кажется, что-то привлекло его внимание. Перешагнув чей-то серый труп и даже не обернувшись на него, Бакуго подошёл к двери с какой-то вывеской и без стука распахнул её. Из-за двери потянуло палёной уткой и спиртом. Бакуго притащил их в пивную? С чего бы? Киришима нахмурился, но прошёл следом.
Как только монстр перешагнул порог, его желудок тут же скрутило в три узла, а сам Киришима только и успел, что отвернуться, прежде чем его вырвало желчью прямо на деревянную лестницу, ведущую вон из здания. Бакуго даже не обернулся на него.
Перед ними развернулась целая картина из кошмара: пожилой человек с аккуратной седой бородкой копался в чьей-то пасти — ртом назвать это не поворачивался язык — руками, перепачканным почти по локоть тёмно-бардовой кровью. Боковым зрением Бакуго заметил в углу непонятный тёмный мешок рядом с которым жужжала стайка мух. Он даже знать не хотел, что там лежало. Воняло тут соответствующе.