Глава 8: Эрумалу. (2/2)
В купальне было сыро и пахло мылом и смолой — впервые за долгое время что-то приятное. Бакуго убрал свой мешок от Киришимы и двери подальше, начиная снимать с себя безрукавку, не обращая на монстра совершенно никакого внимания. Эйджиро, не имея идеи лучше, отстегнул застёжку в виде драконьей лапы и убрал плащ, повесив его на крючок у двери. Следом пошли сапоги, а потом, немного помявшись, Киришима снял и штаны, немного стесняясь своего голого исхудавшего тела, в то время как Бакуго, совершенно не смотря в сторону Киришимы, уже набрал себе в таз воды. Прохладная, но и это тоже подойдёт.
— Ну и хули ты стоишь? Я мыть тебя не буду, обойдёшься, — Бакуго клацнул зубами и отвернулся, хватая с мыльницы, достаточно замызганной и старой, единственный тут кусок мыла.
И Киришима как будто очнулся, тут же возвращаясь к пологу и забирая с него оставленный Бакуго ковш. И проворчал напоследок, мол, и сам разберётся, что ему делать без приказов. Катсуки даже смешно стало.
После того, как Бакуго смыл с себя мыльную пену и пот, то следом набрал ещё воды и швырнул в неё свою одежду, в которой расхаживал последние дни, и принялся её отстирывать. Ну… как отстирывать, скорее просто полоскать в мыльной водичке и активно шоркать места подмышками и на спине, где в основном активнее всего впитывался пот. Киришима с интересом рассматривал то, что делает Бакуго в полуметре от него.
— Советую тебе тоже этим заняться, похотливая башка, потому что от твоих шмоток воняет не лучше, чем в конюшне, — Бакуго выжимает красную безрукавку, а затем встряхивает, обдавая брызгами и себя и стоящего напротив Киришиму.
— Заняться чем? — Эйджиро откровенно не вдупляет, что от него хотят, но во все глаза пялит на голого перед ним Бакуго, который неаккуратно отбрасывает на полог сырую безрукавку, а затем принимается выжимать штаны. В общем-то вид Катсуки его не смущает, но озадачивает немного. Он впервые видит так открытого нагого человека перед собой, кроме себя в зеркале и тех редких моментов, когда из любопытства и бурлящих гормонов подсматривал за старшим братом, который любил сношать всё, что движется и хоть как-то похоже на человека.
— Стиркой, придурок. Или не знаешь, как это делается? — Бакуго откровенно ржёт над ним, встряхивает штаны и попадает ими по лицу Киришимы, из-за чего тот отшатывается и болезненно стонет.
— Нет, — честно признаётся Киришима, прижимая ладонь к пострадавшей коже, и назад не подходит. — Я никогда сам таким не занимался, — Эйджиро с трудом припоминает, что что-то такое, когда Киришима ещё был мелким, делал Оджиро, а потом… Кто-то просто забирал его грязные вещи, а потом чистые и сухие приносил обратно. Эйджиро над этим даже не задумывался раньше.
— Чё, блять, принц, чтоле? — Бакуго по-простому, как ругались в его городке бабушки, заворачивает, чем ещё больше озадачивает Киришиму. — Может, тебя ещё с ложки золотой покормить и зад подтереть? Или ты в туалет сам ходить умеешь? — Бакуго агрессивно шипит, как сода, смешанная с лимонной кислотой, и сильно выкручивает штаны, выжимая из них всю, казалось бы, воду. Что-то Киришиме подсказывало, что представлял Катсуки на месте штанов его шею.
— Н-нет, откуда мне принцем быть? Такой же выродок, как ты, — Киришима скалится от того, что и сам отмахнулся и Бакуго оскорбил, но сам Катсуки это замечает и просто бьёт с силой под дых Киришиме, отчего тот сгибается пополам и хрипит, но продолжает скалиться почти безумно.
Бакуго ничего не говорит, хватает свои вещи и идёт на выход, даже не удосужившись как-то прикрыться — скрывать ему нечего. Но у самой двери он тормозит и оборачивается, недовольно смотря на нерадивого монстра, который всё ещё стоял на месте, держа одну руку на впалом животе, а второй опираясь на полог. Катсуки его поторопил, а сам осторожно выглянул за дверь. По-прежнему было тихо. Катсуки вышел за дверь, оставив её открытой на всякий случай, и сам пошёл проверять остальные двери. Одна дверь оказалась закрыта, а вот вторая оказалась какой-то кладовкой или чем-то подобным, которая до самого потолка была захламлена непонятно чем.
Позади раздались шаги, но Катсуки не обратил на них внимания, только спина и ноги напряглись чисто по привычке.
Из кладовки несло гнилью и сыростью; Бакуго заглянул и повернул голову влево, уловив в полумраке очертания тела. Давно лежит. Катсуки тут же отвернулся, не увидев в этом что-то интересное и зацепился взглядом за что-то в конце кладовки. Первым он запнул туда Эйджиро, чтоб за Бакуго, если что, дверь не закрыл. В самом углу стояло не то пугало, не то ещё что похожее, а сверху было накидано всякое тряпьё, кое-что даже приличного вида. Катсуки с интересом начал всё это перебирать. Эйджиро шуршал чем-то сбоку, что-то по-ребячески восхищённо шептал, а раз, когда Бакуго повернулся, он что-то примерял на лицо. Катсуки только раздражённо фыркнул, стащил пару приличных шмоток и сунул их себе в мешок, а потом пошёл смотреть дальше, но больше особо ничего интересного не было. Разве что старенький кремнёвый пистолет. Бакуго сомневался, в рабочем ли тот состоянии, потому как кремнёвый замок был выдернут, а ствол заляпан чем-то тёмным, может, даже кровью. В любом случае, без замка он был бесполезен, а потому носить такую вещь не имело смысла. Тем более Бакуго не был мастером по изготовлению или починке оружия. Он мог им только воспользоваться.
Выйдя из душной и пахнущей гнилью кладовки, Катсуки закрыл дверь, чуть не оставив там Киришиму, и молча вернулся в комнату, наконец соизволив надеть то, что стащил. Была большая надежда, что блох в одежде не было в лучшем случае. Киришима же просто закутался в свой плащ, сев на полу по-турецки. Бакуго даже обратил внимание на него — Киришима всё-таки спиздил то, что примерял — чёрную маску, больше похожую на бесполезный намордник, которая, кажется, крепилась на затылке ремнём, а поддерживалась полоской этого же чёрного материала на голове. Хуйня какая-то.
— Я собираюсь спать. Попробуешь что-нибудь выкинуть — прибью, — коротко пригрозил Бакуго, тут же заворачиваясь в плед, что был под ним. Мешок со всем добром был предусмотрительно положен вместо подушки, а сама подушка, достаточно жёсткая, была кинута Эйджиро. Зачем — неизвестно.
В принципе, Эйджиро, можно сказать, почти смирился с таким обращением к себе и, не придумав ничего лучше, тут же завалился на пол, подкладывая под голову подушку. Сейчас она казалась такой мягкой, как облако на вид, Киришима так давно не спал на подушке, как и на кровати впрочем, но рисковать здоровьем не хотелось.
Киришима вздохнул, поднялся на ноги, стащил с деревянной спинки кровати бакуговский плащ и вернулся на место, падая головой на подушку и накрываясь чужим плащом. Свой был благополучно свёрнул на два раза и постелен на пол. Всяко мягче. Эйджиро даже не заметил, как отрубился.
Бакуго ещё какое-то время не спал, разглядывая потрескавшуюся извёстку на стенах. Под окном хлопали его вещи, которые Бакуго повесил сушиться, поднимаемые вверх сильным ветром. Он закрыл глаза, стараясь придумать, что вообще делать дальше. В этом городе они задержатся, наверное, ещё на день. Катсуки подыщет себе оружие подостойнее, может, ещё даже поживится где. И стоило бы купить карту ещё, точно. Эйджиро как-то в бреду после «Саббата» заикнулся, что дом их находится в Нинге. Бакуго даже не слышал о таком городе, а потому сомневался в правдивости слов Киришимы. Впрочем, Бакуго всегда сомневался в его словах, но другой информации у него не было.
Убийца повернулся на бок, тут же открывая глаза. Этот безмозглый слишком безмятежно дрых для того, кто находится в Мисфитсе — стране убийц, и для того, в метре от которого лежит его собственный потенциальный убийца. Непростительная дурость, как считал сам Катсуки. И как вот этот сосунок, который ещё даже жизни не видел, оказался в таком болоте, как Мисфитс? Родился? Может быть, но слишком уж он «не такой» для этого места.
А ещё он постоянно, как заметил Бакуго, у которого достаточно чуткий сон, этот дурной Киришима постоянно разговаривает во сне. Иногда чётко говорит какие-то слова, иногда просто невнятное бормотание, но почти всегда зовёт какого-то «Оджиро», а через секунду его же проклинает. А ещё достаточно часто в бормотании мелькало «Мамочка», «Кью» и что-то ещё о проклятиях.
Бакуго думает о нём, как о маменькином сынке, который всю жизнь под юбкой сидел и вот-вот вырвался, ведомый любопытством: каково это — быть одному. Дурной ублюдок, пусть теперь расплачивается за своё любопытство.