Часть 6.1 (1/2)

Жизнь в тюрьме приедается и оседает неприятным вязанием во рту. С каждым днем оно становится все ядреней, однако и к этому ты быстро адаптируешься. Каша на воде уже желанное блюдо, обеденный перерыв длинною в час как божье благословение, а ночь отныне самое любимое время суток. Негласные истины, единые для всех. Юнги это было лишь в радость. Он не любил выделяться, не терпел лишних вопросов, а чьих-то советов не выносил отроду. Ему нравилось, что никто не прерывал его молчания, с пониманием отходил и не задумывался над немым посылом. Здесь он был как свой. Но все-таки любимым временем суток оставалась ночь. Несмотря на сопящих с обоих сторон парней, Юнги спокойно размышлял, проваливаясь в себя. Так проходили его срывы. Эмоции на лице появлялись лишь в темноте, и вся его жизнь в тюрьме заключалась в перешептываниях со мраком. Он остался единственным, кто знал его секреты, поэтому Юнги и рассказал свою радость.

Побывав здесь, Юн сбросил с себя одни кандалы, правда, заменив их на новые. Однако новые можно ощутить руками, потрогать пальцами и удариться ногой. Старые же он заметил лишь тогда, когда груз с его плеч ушел: поначалу они держались друг друга, но Чимин быстро перекочевал к другой компашке, потеряв интерес к Юнги. Совсем забыл. И Юн был благодарен судьбе, ведь он больше не нужен Чимину, а желать другого он не мог. Эти мысли были лучшей колыбелью для парня.

Одним днем, за завтраком, когда все только выбрались из парных клеток в холодный коридор, к Юнги с Чимином подошел Грач. Он выглядел особо веселым, видимо, вчерашний выигрыш возымел эффект.

— У меня был вопрос к вам, — он неуклюже усадился за стол. — Вы же из пригорода к западу от тюрьмы? — начал Грач с энтузиазмом.

— Ага, — пофигистично зевнул Чимин. — А че там?

— Мы с братом там жили, до того как я снова сел, — продолжил он, высыпая в кашу чуть ли не половину перечницы. У Грача весьма специфический вкус. — Знаете? Ким Сок Джин.

Это имя сразу же врезалось в уши Юнги, вызывая воспоминания о последнем дне рождения личности по имени Джин. О близком знакомом Тэ. Юн замер, внимательно поднял взгляд на Чимина, проморгал дважды, чтобы тот понял и замолчал. Он с ними копал могилу.

— Сорян, Грач, но я не запоминаю каждого первого встречного, — за несколько месяцев все в крыле уже давно привыкли к его, так сказать,《свободной》манере общения. Поэтому Чимина быстро забронировали ашники (люди из камеры 《А》): там все такие.

Грач покосился на Юнги:

— А ты?

— Нет, не встречал, — коротко ответил Юн, осторожно расцепляя переглядки, чтобы Грач чего не заподозрил.

— А! Джин! Точно, — воскликнул Чимин, заставляя парня вновь окаменеть. — Ты, че, не помнишь, Геш?

— Джин? — сейчас бы он вставил шутку про алкоголь, если бы не хотел воткнуть вилкой в бескостный язык этого дебила.

— Он с вами же учился в старших классах, а ты его брат? Не знал, что он есть у Джина. Да я Джина не особо-то и знал, мы с ним так, только на гитаре бренчали. До дня рождения.

Юн потянул Чимина за штаны, сжав их со всей силой. Тот, наконец-то, обратил на парня внимание.

— Вау, — обомлел Грач. — А что было на дне рождения? Я получал его письма, но после того числа ничего не присылает он больше… Хах, я даже думал, что неприятен ему, но это так давно было. Повезло, что вы его знаете.

Чимин, видимо, понял, почему до него так докапывается Юнги. Иначе его ухмылку ничем нельзя было объяснить.

— Ну, на дне рождения, когда Джину исполнилось двадцать семь… — протянул Чимин, интригуя Грача.

Юнги чуть ли не сорвал ткань с бедер мелкого, а когда понял, что это не работает, вставил слово сам:

— Он выпустился с университета, и больше не возвращался в город, — ложка с визгом грохнулась об тарелку, заглушая собой все разговоры. Юн осмотрел кафетерий. — Извините, — прошептал он. — Я вспомнил, как мне больно было от его поступка, видимо, поэтому я о нем и забыл. Знаешь, Грач, иногда трудно справиться с потерей товарища, — выкрутился Юнги с виной, какую только могли позволить его актерские таланты, взглянув на собеседника.

Грач уныло выдохнул. Помолчал недолго, а после равнодушно буркнул:

— Тяжело тебе пришлось, прости за моего брата.

— Это в прошлом. Надеюсь, он когда-нибудь напишет, — Юнги встал с тарелкой в руке. — И мне, и тебе, — Заодно он захватил Чимина, крепко сжимая рукав.

***</p>

— Ты?! — с гневом зажал губы Юнги, метаясь по тесному коридорчику между писсуарами, — Ты!

— Что? — ухмылялся Чимин, с наслаждением посматривая на шабашного Юна, когда отвлекался от рук. — Говорить разучился? Штанишки скоро поменяешь? Так обоссался от правды перед каким-то Грачом, еб твою мать, где же тот бесстрашный облик?

Юн безцеремонно хлопнул по стене близ лица Чимина с такой мощью, что на лысую голову осыпалась пыль. Ноздри бешено сопели, а глаза пылали гневом. Юнги процедил сквозь губы:

— Блять, нам не жить, если они узнают про труп! Нам, блять, не жить, ты это! Аргх! — прорычал Юнги в потолок. — Ты это хоть понимаешь?! Сука! Последние капли желания не въебаться в пропасть с первого угла, блять, собери в кулак, нам остался месяц!

Чимин кинул смешок, отворачивая на секунду взгляд к окну, как бы показывая, что его не волнует эта тема:

— Так вот почему ты такой паинька, — мелкие ладошки обвили чужие скулы и Чимин, дразня, потер их носы. — Тихий, как мышка, вечно со спокойствием, которому удав позавидует и даже не матерится — какой хороший мальчик!

Желтые глаза с ядовитым прищуром остановились на замеревшим Юнги, который от трясучки не двигался, а то и гляди – переломает все кости связавшей его гадюке. Это испортило бы его характеристику. Чимин был удивлен такой настойчивости, быстро осознав, что Юнги сейчас в его власти. Он нагло облизнул губы, после с легкостью чмокнул нос, насмехаясь над Юном. Для него это был праздник. Настоящая победа. Парниша пролез под баррикадой из руки Юна, и под конец добавил:

— Будь таким почаще, авось, проще жить будет. Половым тряпкам несильно надо стараться ради выживания, — усмехнулся он, все еще наслаждаясь моментом, когда он может так поиздеваться над главным врагом.

Его клыкастое злорадство чуялось еще долго после того, как силуэт исчез за дверью. Однако, вероятнее, что это Юнги не мог отойти от《недопоцелуя》. Точнее, от той истины, которую ему помог осознать Чимин. Невидимые кандалы вновь задушили шею, и от слабости Юн упал коленями на кафель. Приступ злости вылился в противную отдышку и затуманенный разум. Парень без сил обратился за помощью к охлаждающей стене. Он долго смотрел в потолок. Действительно жалкий. Попытки Юна сделать что-либо морально правильное всегда заканчивались разбитым телом в синяках, либо же сгоревшим домом, мертвым другом, сломанным фортепиано… Он и забыл, чем за это платят. Сейчас ему пришлось отдать и свою свободу. Хах, надо было сделать так с самого начала, и тогда, может, никто бы не пострадал. Это все его упрямство, которое на деле являлось все той же слабостью. А ведь, вся череда началась еще давно, в консерватории, когда он хотел помогать учителям, но все равно задавал непосильную планку для других учеников. От них же и огребал.

Мысли заставили вскипеть мозги, и Юн зажмурил веки, пытаясь спрятаться от боли. Внезапно в голове возникли приятные воспоминания, окутанные нежной пеленой. Мягкие волосы, солнечная улыбка и тепло, которое никогда не испарялось, чтобы Юнги не творил. Когда от хороших поступков не портилась чья-либо жизнь, и Юнги получал взамен лишь искреннюю благодарность, становясь все мягче и все сильнее зависимее от этих чувств. Монотонное мычание по вечерам, когда бог смотрел на небо, пытаясь повторить мелодию, что Юнги редактировал весь день. Однако, у него всегда выходило слишком мелодично и мало чем напоминало постпанк. Пушистые крылья, о которые Юн грелся каждую ночь. Он ведь не замечал этого раньше, а сейчас стало их не хватать, и он пожалел, что узнал об этом так поздно. За все добро он отплатил богу сломанным крылом, да и, вдобавок, мало когда не ворчал. А бог смеялся.

Юнги оцарапал себя, прогоняя всю сентиментальность, а когда осмотрелся, уже не был в санузле. Райский сад. Только без деревьев или любой другой живности. Ни плесневелых швов меж разбитыми плитками, ни зудящей вони, ни журчащего ручья рыжей жидкости из разбитой раковины. Чистый воздух и бескрайний белый горизонт. А впереди – бог. Он сидел, словно модель, позирующая для фото, а Юнги все не мог найти в своих руках камеру. Не для него бог сидит. Сидит он для того, кто сможет разглядеть в нем всю красоту неземного создания, а из глаз Юнги, вышитых окровавленными дорогами, такое никогда не увидеть. Все, что он мог сделать, – оставить кадр у себя в памяти, да навечно зарыть его в сердце. Бог изменился. Крапчатые крылья темным пятном расплывались по белой вуали, обтекающей утонченное тело, словно вылепленное из гипса. Юнги застыл, не в силах шелохнуться. Вдруг – сон.

— Да, нет, глюки это все… — подумал Юн.

Опрокинувшись на спину, бог откинул голову, рассматривая Юна вверх ногами. Смех разбежался эхом по полю, а сам виновник перекатился на живот.

— Я пришел, — позвал его бог. — Ты так отчаянно меня вспоминал… Наглый же ты, мальчишка.

Юнги не мог что-либо вымолвить.

— Что ты смотришь на меня, как-будто картину изучаешь? Так рад видеть, человек? — надменно выделил Хоуп с самодовольным прищуром.

Он сам поднялся, порхая на голых пятках к парню. Радостно обпрыгав его покругу, боженька наконец-то остановился. Казалось, на этом все, но он тут же перехватил руки Юнги, падая на белоснежное поле вместе с ним. Довольная улыбка, красивая, как сам бог. Он прижал Юна к груди, чему тот впервые не сопротивлялся. Парень вдохнул – ничего не чувствует – от бога не исходило запаха, однако перья приятно щекотали нос, создавая своеобразную иллюзию мягкого аромата.

— Юнги, крылья! — стиснув зубы, проскрипел бог.

— Крылья… — завороженно вторил ему Юн, все больше услаждая себя ностальгичной эйфорией. Прилив спокойствия накрыл парня с головой, и веки расслабились, открывая человеку вид на острые, словно ножи, перья. Они обрывались резким контуром, демонстрируя собой абсолютное оружие, не имеющее представления о пощаде.

— А на ощупь они были… милее? — прокомментировал Юн, и после сам же усмехнулся своим словам. — Забудь. Что я говорю? Хах, — рука, до этого пробегавшая по темному 《лезвию》, бесшумно упала, и Юнги, вместе с ней, обессилено рухнул на грудь богу.

— Спасибо, — выдохнул Хосок, наконец-то отпустив желание убить Юна на месте прямо сейчас. Он помассировал волосы парня, стараясь избежать ранений, но острые когти не позволили ему такой роскоши.

— Я слышу, как тебе тяжело, — начал он тихо утешать беспокойство Юнги. — Я тебя оставил, а тебе все равно нет мира, — вздох, кажется, чем-то разочарованный, слетел с губ. — Терпи. Пока я буду рядом, у тебя останется дом, — бог поднял лицо Юнги. Убитое, отчаянное выражение, которое резало человеческое сердце божества. Не смотря на это, Хосоку необходимо сказать правду.

— Что ни говори, лучше тебе не помнить про меня.

Хоуп искренне пытался помочь Юнги: улыбался, как он и просил, говорил мягко, как хотел человек, даже крылья дал потрогать! Правда, по своей сущности просто не мог сделать его драгоценность счастливее.

Юнги не помнил об этом. Он невнимательно читал ту книгу, где было выведено имя бога. Парень молча сжал тело, со всем доверием уткнувшись обратно в бархатную кожу божьей груди. Единственный, кому мог позволить Юнги видеть свою беспомощность, был рядом.

— Я читать учусь, Тэхен мне хорошо помогает, ему уже намного легче. Они с Чонгуком вместе. Гук ему помогает, Тэхенчик совсем заболел по-началу, а сейчас ему легче, ругается, как тогда, — Хосок подумал, что слова про состояние Тэ были лишними. У Юнги в этот момент кольнуло в сердце, что отлично прослеживалось по его мыслям. Да, ему еще учиться и учиться общаться с людьми. Не смотря на свою некомпетентность в этом деликатном для бога вопросе, он не собирался так просто сдаваться. — А у тебя, мой человек, ничего радостного нет. Надеюсь, я тебе сейчас облегчу крест.

Юнги мыкнул в знак благодарности и согласия. Что еще он может сделать для бога? Что он может ему дать взамен всех его стараний? От очевидного и далеко не позитивного ответа неприятно крутило живот.

— Ты ничего мне не должен, уже хорошо постарался, — бог сделал из отросшей кучи волос Юна нечто, чуть более похожее на человеческую прическу. Конечно, получилось так себе, но за старания уже можно похвалить. — Отдохнул?

— Да, — пробубнил еле слышно Юнги.

— Тогда и я пойду, — Хоуп поцеловал макушку, не удержав нежного порыва, и быстро выскользнул из крепких объятий в сторону, охлаждая человека ветром от пестрых крыльев.

Юнги подскочил. Как это, он уходит? Только не это. На лице отразилась мольба, и парень скулил всей душой, молча прося не оставлять его одного.

— Не покидай меня, — прохрипел Юн, собираясь добавить имя, но осознание, как и всегда, пришло слишком поздно.

В этот момент, бог, словно специально, разучился читать мысли. Посчитал, что уже достаточно было на сегодня обмена любезностями. Одностороннего. Хоуп оперся на цыпочки с улыбкой, напоследок протараторив:

— Подожди... я забыл, как вы, люди, говорите... — на этот момент он задержался, корча задумчивую мину. И Юн не хотел бы, чтобы бог вспомнил, не хотел бы его исчезновения, без которого парень мог бы насладиться неземной красотой дольше хоть на самую малость. — Да как же... — дальше он вымолвил нечто, больше похожее на далекое эхо стучащей по рельсам электрички. Это так боги разговаривают? Невесомым шепотом?

Стоило Юнги задуматься, как иллюзия растворилась, а вместо нее пришел Белуга, который громко топал по кафелю ботинками.

— Что сидишь? — без интереса спросил паренек. Юнги ему лишь пожал плечами. Желания окунаться в реальность так и не появилось, однако Юн понимал, что без этого никак.

— Так вот почему ты такой спокойный, — ответил сам на свой вопрос Белуга, вертясь у писсуара, будто в споре пытаясь одержать победу, чтобы не наткнуться на обоссаный угол.

До живого, так сказать, осязаемого Белуги сейчас вообще не было никакого дела или же хотя бы мимолетной капельки интереса. Что он там говорил, что делал – совершенно все равно. Юнги все думал о боге, но теперь уже без сентиментализма. Охлажденный разум выцеплял одну неизвестную – имя бога. Белый образ, окрапленый бурыми пятнами… слишком знакомая картина, которую парень никак не мог выудить из закромы памяти.

Белуга уже стряхивал воду с рук и собирался выходить, услужливо оставляя Юна одного, но вдруг понадобился тому.

— Белуга, — Юн выдержал паузу, чтобы затылком почувствовать обращенное в свою сторону внимание. — Крылья птицы. Такие еще пестрые, бурые, снаружи там и врассыпную понизу – это?

Вздох, а после паренек примостился рядом, выцедив:

— Совиные? Ястребиные? Соколиные?

Как током прошибло Юнги от последнего предположения, а в голове, тихим, почти призрачным эхом, пробежалась давно забытая легенда.

— Помнишь, нам в наш первый с Чимином день, — начал Юн осторожно. — Историю рассказывал кто-то, чет про божка было там.

— Фе, вспомнил, — отмахнулся альбинос, — Ты б еще спросил, что мы на завтрак ели в мае какому-нибудь.

— А ты не помнишь?

Белуга бесшумно цыкнул, – так, глазами да бровями, которых не было видно на коже, – но спиной Юн чувствовал его выражение.

— Истории у нас рассказывает Добрый, ты это уяснил еще в июне, разве нет? — парень поднялся. — У меня со слухом все шатко, ты, кстати, не сиди тут, сегодня в аптекарский идем, — помедлил, — и давай не как в столовой.

Здесь никто не употребляет такое простое слово, как《столовая》. Оно звучало настолько непривычно, что по спине даже холодок прошелся, а Юнги покосился на тапти Белуги, решив, что лучше с этим парнем много не екшаться. Скрипнув дверью, он вышел, и Юн вернулся к тому, с чего начался этот день. Только теперь, возможно, уже не волновал язык Чимина, что так яро и норовил сегодня оказаться в первой строке воспоминаний. Так легко это место не занять, они уже не в детском садике.

Аптекарское производство до изнеможения отвратительное. Следи за тем, чтобы цветы росли, следи за тем, чтобы цветы расцвели, следи за тем, чтобы цветы сдохли правильно. Мало кто любил это место. Особенно оранжерею, где вместо нормальной лестницы было целых девять этажей веревки для возможности убиться. Тут душно из-за влаги и полностью остекленных стен и крыши, пропускающих каждый лучик. Ты будто проникаешь в суть законов природы, отчетливо ощущая, как стоит коже охладить себя потом, и он тут же испаряется, становясь частью экосистемы.

Никто в оранжерею не ходил. Никто, кроме Доброго, Юнги да Кобры. Главные мазохисты квартиры, так сказать. На самом деле, просто не всем хватало ума на то, чтобы догадаться о паре фундаментальных фактов об оранжерее: здесь тихо до звона в ушах, а из-за откровенной парилки за ними не ходит охрана. Даже камеры не работают. Оставшись без наблюдения, Добрый зарисовывал растения вместо написания отчетов. Кобра пустил воду по шлангу, устраивая себе водопадные ванны и вдохновляя своим безмятежным видом окружающих голубей искупаться под искусственным дождиком. Юнги же работал. Не потому, что хотелось, а потому, что он не умел бездельничать. В его понимании такой роскоши не существует, либо же она выражается через алкогольное (иначе сонное) забытье.

— Добрый, — Юн закончил занимательный просмотр растений, решив, что куда интереснее будет наблюдать за теми же попытками бога одеться самостоятельно, – там хоть динамика присутствует, однако длится действие также не меньше вечности – и подошел к здоровяку, напяливая на лицо доброжелательную мину. — У меня к Вам дело.

— Какое? — мужчина помрачнел, превращаясь в серьезную тушу из мышц.

— Вы же знаете историю про бога с соколиными крыльями? — начал Юнги, между делом стягивая с себя майку и выжимая из нее пот с водой в какое-то гнилое ведро.

— Конечно, знаю, я ее вам и рассказывал, новичкам, — в миг стирая образ громилы, он улыбнулся во все свои ровные тридцать два. — А чего ты хотел?

Прежде чем продолжить, парень окатил себя ледяной водой из шланга, который для этого пришлось отобрать у Кобры. Ох, как же старик жалобно посмотрел на Юнги… До дрожи в костях пробирает его грустный и отчаянный взгляд, однако не одному ему было жарко. Да и, к тому же, Юн быстро вернул вещь на место, чтобы Кобра, словно щенок, снова ловил капли языком. Дурдом. Парень отряхнул волосы, попрыгал на ноге одной, затем на другой — вода так и не вышла, но долбить голову не хотелось перед старшими, поэтому он сделал вид, словно уши вовсе не залило.

— А откуда вы ее узнали? — спросил Юн как можно беспристрастно.

— Да-к книжка была, конечно, недешевая, у меня батько историком был, у него уйма такого старья дома, — затараторил Добрый и повернулся лицом к Юнги, а точнее, к цветку, что его удачно загораживал.

Юн зачесал челку назад, бросив нетерпеливый, и оттого грозный, взгляд из тени вниз, на уютно устроившегося под солнышком рассказчика:

— И что за книжка такая?

— Слушай, парень, книга старая, греки писали. Из первых уст. Тебе настолько понравилась сказка? — улыбнулся мужчина.

Юн помолчал. Ему перестал быть интересным этот разговор. Люди же не знают, что боги, оказывается, реальны. Для них это действительно сказка. В каком-то смысле и для самого Юнги реальность стала сладкими грезами наяву. Тоска по дому, нет, скорее, по тому свету в его холодной квартире, вновь закалила грудь, и Юн выдохнул через силу, разворачиваясь, дабы быстрее оказаться вне общества оптимистов.