Чимин. О волосах и их исчезновении. (1/1)

Мы шли тогда с техникума. Был канун Нового года. В своих черных куртках мы были похожи на два стога сгоревшего сена. Если бы еще эти стоги сена заставляли плестись по узким тротуарам, с которых слететь на дорогу было проще некуда благодаря открытому льду вместо асфальта, то тогда в нас точно не нашли бы ни единого различия. Шли мы на станцию. Остановку, где треклятые автобусы ходят реже, чем спускается Мессия навестить деток в выходной, но каким-то чудным образом у нас всегда выходило их ловить. С Божьей помощью, я бы сказал.

Я тогда еще говорил Юну, что хочется чего-нибудь горяченького, намекая на острые ощущения, и, как это обычно бывает в моей стезе, попошлить по случаю. Еж, как всегда, не оценил. К нему вообще трудно подобрать юмор, чтобы добиться хотя бы маломальской улыбки в трезвом состоянии.

Дошли мы. Выглядела эта остановка как арт-объект, смысл которого был выразить все содержание истории человеческих войн. Здесь можно было найти все: новую одежку, еду (иногда даже свежую), инструменты, чтобы подлатать свой дом или же машину, набор детских вещей, который никогда никто не забирал, и он стоял здесь нетронутым, с каждым сезоном пополняя каталог, и еще куча другого барахла, в том числе мало удовлетворяющего воле нашего закона, разбросанного в радиусе пары шагов. Из-за сугробов, конечно, затруднительно, но отыскать и утолить любую свою прихоть действительно получится. Вот и я решил попытать свою удачу, заглянув под висящую на соплях лавочку. И как вы думаете? Конечно же, нашел. То была петарда. Фитиль ее был уже подъеденным, и я даже расстроился, – думал, не заработает. Подозвал Юнги. Он так скептично оглянул еще меня тогда. Казалось, он вложил в этот взгляд всю свою надменность, но нет, я-то знаю, как выглядит Юнги, полностью уверенный в своей правоте, так что в этот раз я ему не поверил.

Подсели мы к петарде. Я взял ее в руку и достал зажигалку. Трудно было поджечь мокрый хвостик. Собственно говоря, у меня это и не вышло. По крайней мере, мне так показалось. Юн уже зазывал меня бросить это дело, но тут резко схватился за мое плечо, откидывая меня назад почти одновременно со взрывом. Момент, и я уже вылезаю из сугроба. А Юнги сидит у черного льда с подгоревшей варежкой. Я на него сначала поругался, – считаю, что без этого не должен обходиться ни единый час нашей жизни, – а потом спросил:

— Болит?

— Вроде, — ответил он мне. И какой же он уморительный человек, что так безразлично реагирует на ожог.

— Потрогай, — предложил я ему. Так, для того, чтобы помучался лишний раз. Юн послушался, порычал, как дикий пес, а потом вновь превратился в остывший набор сена, камня и чего-то еще, что делало его таким неживым.

— Болит, — еще бы не болело. Он же рукой прямо к петарде потянулся. Говорю же, смешной он. И в этом своем юморе еще и раздражает.

А потом он сказал мне потрогать голову, с каким-то подлым выражением на лице. Я потрогал. Испугался сразу же черного песка волос в руке. Не красился я тогда в черный. Вот в любой красился, а черный мне никогда не нравился. Так я был слишком похож на этого Юнги. Согласитесь, я слишком хорош, чтобы быть как он. Да и неприятно это было знать, что рядом всегда будет еще кто-то такой же, как ты. Я включил фронтальную камеру. Пол головы! Пол головы было обведено подгорелым кругом красных волос. Я тогда больше расстроился, что даже толком и не походил в этом цвете. Но это уже вторичное. Сначала были вопросы: ”Что теперь делать? Как я в таком виде людям покажусь? В шапке ходить теперь все время?”. Но мысль о давнем желании посмотреть на себя, красавца, в образе свободного заключенного, быстро перебила все мои метания.

— А вот и повод побриться, — весело озвучил я, убирая в этот момент телефон.

Юнги протянул мне шапку, – как благородно с его стороны, – но я отказался. Все-таки, если наслаждаться праздником, так по полной.