8. Mordere memorias nimis (1/2)
— Боже, наконец-то я спасен! — пропел Сынмин. Входная дверь лишь тихо скрипнула, а он был уже чуть ли не под ней, выжидая момент выскочить. Так и вышло — не успели Феликс, Хенджин, и даже Кками, рухнуть на порог своей квартиры, как из нее выскользнул брюнет, быстро скачущий до лифта, который сразу пискнул о том, что готов отвезти его вниз, поскольку был на этом же этаже (Кками пришлось потерпеть, ноги Феликса слегка ныли с непривычки, недовольно фырча на лестницы).
— Ну что за невоспитанное дитё? — выдохнул под боком Чонин, незаметно подошедший к уставившимся в сторону лифта за углом парням. — Извиняюсь за него. Спасибо за сегодняшние посиделки, Ликс-хен, и приятно познакомиться, Хенджин-хен! Мы зайдем еще как-нибудь! — последнее он уже кричал, вприпрыжку добираясь до лестниц и садясь на их перила. Он со свистом скатывался, что было прекрасно слышно, дабы догнать лифт, почти добравшийся до цели.
Феликс громко рассмеялся, что наверняка еще слышал Ян, хихикнувший эхом снизу в ответ, но Ли смеялся не над ним. Повернув голову обратно, Ёнбок наткнулся взглядом на ошарашенного и быстро моргающего Хенджина. Его сейчас просто назвали хеном, но его мир сделал кувырок.
— Иенни младшенький, он привык, что все здесь его хены. Он так разве что Сынмо не зовет. Хотя, мне всегда казалось, что в нем встроен радар на возраст, или как это назвать, — не переставая посмеиваться, говорил Феликс. — Пойдем к остальным, у них наверняка есть, что нам сказать.
Ли развернулся на пятках кроссовок, что еще сильнее разболтались, пока они гуляли, и теперь еле держались на ногах, и перешагнул порожек, сразу стягивая с себя чужую обувь и аккуратно ставя ее на полочку.
— Я и не заметил, что ты начал ходить на второй ноге. Полегче? — прожурчал Феликс, глядя на левую ногу Хенджина, с которой тот осторожно снимал кроссовок, хотя вчера едва мог терпеть простое прикосновение к больной конечности. Хотя Ёнбок перегнул — хождением это назвать можно было с натяжкой: Хван слегка касался носком обуви земли и переваливался на здоровую ногу, практически не задействуя вторую.
— Вы хорошие врачи, поэтому я не удивлен. Спасибо, — шепнул художник, заканчивая разуваться.
— Волшебники, а не врачи, — хихикнул Феликс, поглядывая на что-то или кого-то за спиной Хвана. — А вообще ты первый, кто назвал меня хорошим врачом. Да, Бинни? — заулыбался широко Феликс, уже светясь вновь по-домашнему и явно что-то вспоминая. Что-то очень хорошее. Свое студенчество.
— Все еще не понимаю, с чего вдруг тебе выдавали стипендию. Я ведь помню, как часами сидел с тобой над материалом, чтобы ты понял, как обрабатывать серьезные раны и не воротил от одного их вида нос, — Хенджин слушал смешливые замечания Чанбина и дальше, но уже не мог в них вдумываться, потому что перед глазами стояла прекрасная картина.
Маленький Феликс, только окончивший школу, с какими-нибудь выкрашенными волосами, может, в рыжий, ему бы пошло (”ему бы все пошло”, — проносится в голове, но Хван сразу отмахивается от себя же), сидит в теплом розовом кардигане, связанном самостоятельно, утыкаясь задумчивым взглядом в переводчик, а рядом разлегся молодой совсем Со, пытающийся объяснить что-то заумными страшными словами, которые, как раз, Ёнбок и пытается уловить и повторить в микрофон телефона, слыша задорный искристый смех Чанбина на забавные ошибки, по типу ”рфаноя рана” или ”окклюсиозная повяска”. Неуверенным почерком выведенные заметки-памятки, с более аккуратной транскрипцией на английском, разбросаны по всему столу, внизу некоторых стоят пометки ”вызубрить к завтрашнему дню” или ”… к среде”. Чай давным-давно остыл, потому что Ли не до него — ему бы понять, что означает очередное непонятное выражение, слетевшее с губ уставшего, но, тем не менее, веселящегося брюнета. Переводчик опять выдает какую-то глупость, а Ёнбок уже страдальчески выдыхает ”Да у него в базе таких слов просто нет!”, однако, когда Со просит, включает микрофон вновь, слушая как друг, как можно более разборчиво и громко, выговаривает пугающе длинный термин, а телефон в ответ произносит не меньшее английское слово. ”А я говорил, что есть!”, — хихикает Со, получая неразборчивую брань с австралийским акцентом. ”Если тебя ни я, ни переводчик не понимаем, то препод, с его-то глухостью, точно не поймет. Давай, учи, пока я не скажу, что понял”, — угрожающе это не звучит, учитывая, как Чанбина периодически сгибает смех, но тогдашний Феликс знает, что Со действительно будет ждать приемлемого произношения. Он ведь правда хочет помочь лучшему другу, найденному всего каких-то два месяца назад в коридоре, не потерять стипендию или, что еще хуже, вылететь из универа ни с чем.
На самом деле, это реальное воспоминание, прокрученное сейчас Ёнбоком. Хван представил это гораздо скуднее, не мог же он знать подробностей о знакомстве и дружбе Ли и Со. Он лишь видел старый розовый кардиган в шкафу, знал, что Феликс любил вязать и учил корейский без учета специальных медицинских терминов. Этого хватило, чтобы представить небольшую словно фотографию: Ёнбок над тетрадью и громадным англо-корейским словарем. Со там и в помине не было.
— Ты не сидел, а лежал! Не считается! — уворачиваясь от, в шутку, якобы брошенной подушки, прожурчал Феликс. Почему подушки? Потому что с таким выражением лица и движением Со кидался только ими в студенчестве. — А вот у меня спина после той табуретки просто отваливалась!
— ”Не шуметь в общежитии”! — спародировал интонацию противной уборщицы их корпуса Джисон, заходя в помещение. Точнее… заезжая? Он развалился на спине уже вовсе не сонного (и Хенджин сомневается, что Ли спал эти три часа, учитывая новое красное пятно под его подбородком…) Минхо, поддерживающего того под бедра слегка поглаживающего их большими пальцами время от времени, обхватывая парня за шею.
Проследив за взглядом Хенджина, вперенном в шею Ли (старшего!), Чанбин заулыбался, скрестив руки на груди.
— Белки, оказывается, очень любят кусаться, не правда ли? — смотрел Со на Хвана, сильно смутившегося тем, что его засекли за разглядываем чужой метки, и отвернувшегося к двери, за которую он еще не заходил, и из-за которой и появилась парочка. — Ты скоро привыкнешь видеть такое.
— Это точно! — прожурчал Хан, утыкаясь носом в макушку Минхо и мягко о нее трясь. Парень лишь подставляется под ласку, чуть наклоняя голову, чтобы было удобней.
— Эй, парни, не злоупотребляйте гостеприимством Ликса, пойдемте.
— Гостеприимство — это когда тебя на три часа запирают в чужой квартире? — кольнул Минхо, которого сразу задобрил Джисон, теперь лаская еще и место за ухом пальцами и тихо шепча, слегка задевая губами кожу, чтобы тот шел уже к полке с обувью. Младший Ли благодарно ему кивнул за то, что тот избавил присутствующих от негодующего бубнежа старшего, пусть больше и не дремлющего на ходу, но все еще уставшего и недовольного недосыпом. Хан же готов был выслушать сколько угодно упреков о своей периодической ночной активности, лишь бы они были от Минхо, сказанными с заботой, со стороны, может, и грубой, но в душе искренней и нежной.
Чанбин поспешно выдворил Ли и Хана за дверь и, быстро легонько приобняв на прощание, Ёнбока, сам ретировался. Тишина в прихожей продлилась недолго и Солнце (Хван решил, что слишком привязался к нему этот образ, а потому в мыслях дал такое прозвище) повернулся к художнику и, сияя улыбкой, начал воздушный разговор:
— Кушать ты сейчас откажешься? — Хенджин не смог за несколько долгих секунд определить, какой из вариантов не заденет Ли. Может, он спрашивает, потому что думает, что художнику не нравится его еда? Тогда нужно ответить, что он хочет поесть. С другой стороны, возможно, Феликс и сам не голоден, а потому предлагает перенести ужин на попозже. Или Ёнбок думает, что Хван на какой-нибудь диете, и ему нельзя есть в такое время, а оно уже явно перевалило за шесть, а может и за все семь, он же не знает, во сколько точно ушел. Многие, чтобы иметь подобную фигуру, которую сейчас держит Хенджин, прячут от себя еду после шести вечера. Он, к слову, так не делал, просто питался мало и не пойми чем, вот и не набирал. Плохой, кстати, способ не толстеть, Хван не рекомендует. Оба… способа.
Не прийдя к решению, что ему сказать, художник пожал плечами, со странной надеждой на разъяснение глядя в шоколадные глаза Феликса. Все-таки шоколадки ему теперь нравятся, несмотря на многолетнюю к ним ненависть.
— Я вот, например, после мороженного есть совсем не хочу. Можем попозже что-нибудь умять, — он хмыкнул. — У меня, правда нечего… Те пельмени… Нет, не хочу. Закажем что-нибудь?
— Пиццу? — неуверенно проговорил Хенджин, по-птичьи склоняя голову.
— Хорошо! Договорились! — хлопнул в ладоши Ли, крутанувшись на тех же цветастых махровых носках, что и вчера, похоже, он носит их по вечерам, чтобы ноги не мерзли. — Пойду пока обустрою местечко для Кками, а ты отдыхай, придумаем, чем себя развлечь!
С этими словами Ёнбок удалился в спальню, однако Хенджин не услышал его слов, он крепко задумался, пытаясь вспомнить что-то. В груди сидело четкое ощущение, что что-то действительно от него ускользает, что-то важное. Но сейчас художник решает не думать о чем-то таком, а потому просто разворачивает и движется к той самой загадочной двери. На самом деле, она далеко не такая. Двери во всем доме отличаются только в гостиной, являя собой тип купе, остальные же простые, под дерево, приятного оттенка молочного шоколада. Вновь шоколад, Ли Феликс, у вас все с ним связано.