2. Contritum memoria (1/2)
Дверь с таким же хлопком закрылась, больно ударяя по ушам. Парень не знает сколько он так просидел в оцепенении, но Кками тихонько тявкала то ли на стекло, то ли на хозяина, забившись в угол еще при виде пьяной Ан Чхохи, так что вряд ли пострадала, что неимоверно радовало. Нужно было что-то делать, например выбираться из капкана осколков.
Хенджин бросил телефон, попадая на кровать, что уже чуть расслабляло: ночью не придется в темноте различать его от осколков, чтобы потом подсветить себе зону работы. Осталось самому перепрыгнуть с шаткого стула на пол через ”минное поле”. Сделав глубокий вздох, как всегда учил Бан Чан, Хенджин медленно встал на стул, покачиваясь из стороны в сторону. Сердце, все еще не отошедшее от болезненных спазмов, было слышно так громко, что все еще не отключенный будильник никак не отвлекал. Проблемой стала спинка стула, которую придется перепрыгнуть. Что ж…
Три, два, один… Мгновение прыжка над стеклом словно застыло в минуту или две. Все внутри, казалось, подлетело вместе с ним, застревая у горла, перекрывая доступ к кислороду. В последний момент художник задел ногой спинку чертового стула, так что тот сейчас точно падает в том же направлении. Но Хенджина это не волнует. Его сейчас не волнует ничего, кроме удачно приземлившихся ног, от которых проходила волна счастья. Он не задел осколки! Чувство легкости в теле, словно он не со стула выбрался, а сдал итоговые экзамены в университете снова, хотя так хотел забыть тот день. Сейчас он казался прекрасным. Все казалось прекрасным… пока его не пошатнуло назад. Время стало восстанавливать свои права, а парень, окрыленный расслаблением, и не заметил, что приземление было не таким удачным — он не поймал равновесие. Совсем.
Хван отшатнулся назад, заваливаясь всем весом на одну левую ногу, наступая на те самые несколько редких но крупных осколков, вгоняя их на приличную длину. Ступню обожгло резкой болью, залезающей внутрь противным паразитом. Хенджин укусил себя за запястье, чтобы не вскрикнуть, потому что мать, он уверен, затолкает еще парочку таких, да поглубже. Тяжело дыша в кровоточащую, теперь помимо ноги, еще и руку, он упал на диван, чувствуя пятой точкой вибрацию. Значит все время, пока он не слышал, ему еще и звонили? Слух начал потихоньку восстанавливаться, давая, словно сквозь толщу воды, слышать любимую мелодию. Это Чан.
— Джинни, что у тебя случилось? — услышав тяжелое дыхание, Крис продолжил. — Боже, напугал! Еще и на звонки не отвечаешь! У тебя все в порядке? — затараторил Бан Чан. Он явно на нервах, его можно редко увидеть в таком состоянии. Хенджин тем временем, все еще еле разбирая слова перевернулся и, закрепляя телефон между ухом и плечом, сел, тяжело глядя на ступню, с которой на серый ковер капала кровь. Голос Чана, пусть и встревоженный донельзя молчанием, успокаивал, а объяснится художник потом, сейчас лишь говоря:
— Все в порядке, — хрипловато вышло, но зато хотя бы получилось. Он дотрагивается до крупного осколка, думая быстро схватить и вытащить, причиняя как можно меньше боли, однако сразу отдергивает руку, вздрогнув всем телом, и случайно этим забивает кусок стекла еще глубже. Хенджин сдавленно стонет, кусая руку и сильнее вдавливая челюсти на ней.
— Не лги, Джинни, — с небольшим укором, но словно маленького нашкодившего ребенка ругает, говорит Крис, — что с тобой?
— У меня кончились бинты в аптечке, это сейчас единственное, что меня волнует, — удерживает себя, чтобы не накричать на друга, Хенджин, тут же царапая зубами то же запястье, стараясь переключить все внимание сюда с горящей алым пламенем левой ноги. Чан слышит мычание на том конце и решительно выдыхает.
— Ничего не трогай сейчас, понял? К тебе уже едет мой товарищ, я скажу ему купить бинты, — он отдаляется от микрофона и, судя по звукам, быстро печатает кому-то сообщение. Оперативненько, — Дыши только, спокойно и глубоко дыши. Чтобы я слышал, — указывает парень и на самом деле вслушивается в сбитое дыхание в телефоне. — Вдох, выдох, вдох, выдох, — медленно протягивает Чан, надеясь, что ситуация в квартире Хенджина не критичная. Когда дыхание более-менее нормализовалось, переставая напоминать подстреленного кролика на охоте, Крис тихонько поинтересовался. — Джинни, что у тебя случилось? Я смотрел эфир, я слышал, как ты звал Йеджуна, — но его, внезапно, перебивают.
— Подожди, моя мать! Она еще не отключилась, я ее слышу. Твой товарищ получит по голове бутылкой, а я — получившейся розочкой! Чан, все только хуже будет!
— Успокойся, Хенджин. У Феликса черный пояс по тхэквондо, он сможет защитить тебя и себя. Мне кажется, что он, несмотря на свой добрый характер, просто вырубит Чхохи на время. Главное, успокойся! Вместе дождемся его!
Повисла тишина, слышно было лишь свое и чужое дыхание: Чхохи за стенкой и Чана из трубки. Крис, похоже, снова что-то написал товарищу, и ручка железной двери тихо дернулась, лишнего шума за стенкой не доносилось, а значит пока все шло гладко. Все испортил скрипучий главный вход. Дверь было слышно даже соседям, они много раз жаловались, что их ребенок просыпался, пока наконец не съехали. Этаж пустовал, все оградились от семьи Хванов, но сейчас это было наименее важно.
В гостиной послышалось шевеление и пьяное бурчание, а затем и звук стеклянных бутылок под аккомпанемент криков ”Ты кто?”, ”Что ты забыл в моем доме?”, ”Выметайся, скотина!” и подобного. А затем низкий голос, пробирающий до мурашек, произнес одно только довольно вежливое, но пугающе спокойное, ”Простите”, и громкие верещания стихли. Правы были оба: Чхохи явно кинулась с бутылкой, а приятель Чана с ней разобрался.
В голове сама нарисовалась картина: высокий подкачанный мужчина, может, чуть старше Криса, в косухе, с издевательской насмешкой говорит ”Простите”, уже занося руку для удара. Страшное представление на самом деле, очень оно напрягло Хенджина. Мышцы начало сводить, дыхание вновь сбилось, из глаз потекли слезы, то ли от ужаса, то ли от боли в сведенной проткнутой ноге.
— Джинни, что стряслось? Феликс пришел? Я слышал, кажется, его голос на фоне, — забеспокоился Бан Чан, все еще висевший на трубке, и вслушивавшийся в окружение Хенджина. Услышав скрип своей двери, Хван от страха зажмурился как маленький ребенок, уже готовясь к неизвестно чему. Минимум к грозному, пусть и высокому, лаю Кками. Она не любила незнакомцев еще больше, чем хозяин, всегда начиная отпугивать их от Хенджина. Но сейчас она молчала. ”Скорее всего слишком его боится, думает, что не сможет с ним потягаться” — с грустью отмечает про себя Хван, понимая, что ничего хорошего сегодня не произойдет.
— О боже — выдохнул с, Хенджину показалось, волнением и тревогой вошедший, сразу направляясь к Хвану удивительно тихими шагами. ”Крадется как хищник к жертве” — пронеслась в голове мысль, в обычной ситуации показавшаяся бы художнику глупой, но сейчас, как нельзя некстати, очень вероятной. — Хей, Джинни, мне нужно их вытащить, ты же понимаешь? — очень мягким тоном произнесли прямо напротив, а плеча коснулась маленькая, по ощущениям, рука, начинающая аккуратно поглаживать его, слегка поджимая. Он решился приоткрыть глаза, пусть хоть перед смертью маньяка увидит. Хенджин едва сдерживал порыв открыть от удивления рот.
Перед ним на колени опустился ангел. Парень, на вид, слегка помладше. Светлые-светлые волосы, очень пушистые; добрые глазки, обеспокоено глядящие в ответ; три сережки в ухе; нежные черты лица и россыпь невероятно милых веснушек на щеках. Вместо кожанки, представившейся Хвану, на парне был большой и теплый вязанный свитер светло-кофейного оттенка, чуть сбоку на груди которого были закреплены два деревянных значка: с цыпленком и сердечком. Не хватало только крыльев, чтобы он вернулся в свой мир, оставляя грешников, таких как Хенджин, догнивать свои дни с пробитой стопой и прокусанной рукой в собственной крови.
— Джинни, ответь, пожалуйста. Я могу начать? Тебе нужно расслабиться, так будет менее больно, — вполголоса говорил Феликс — Хенджин вспомнил его имя, прозвучавшее в разговоре с Чаном.
— Пожалуйста, — лишь попросил хрипловатым высоким голосом, напуганно глядя на свою ногу. Его уже откровенно вело от вида красной жидкости, наверняка уже залившей большую часть бедного замученного ковра.
— Лучше не смотри сюда. Я могу посадить к тебе твою собаку, если хочешь, — получив неуверенный кивок, Феликс поднялся и спокойно взял совсем не сопротивляющуюся Кками на руки, усаживая затем к бедру хозяина. Странно. Эта собака всегда остро реагировала на незнакомцев. Но говорят же — хороших людей животные любят, а плохого человека Чан вряд ли прислал бы. Почему-то, когда Хван трясся от страха, словно осиновый лист на ветру, эта мысль вообще и не думала появляться.
Феликс быстро, достав из кармана антисептик и прибивав к нему антибактериальные салфетки, обработал ручки, оказавшиеся очень маленькими, чуть ли не по локоть, вытаскивая из аптечки на диван четыре пачки бинтов и новый бутылек перекиси. Он сильно пережал ногу ниже колена найденным на джинсах, висящих на стуле у тумбочки, ремнем, продырявив его в нужном месте для этого (он мысленно подметил купить Хенджину новый в знак извинения).
— Гладь Кками и думай о чем-нибудь приятном, — как можно более расслабленно и ободряюще произнес блондин, придерживая левой рукой за лодыжку раненую ногу, и осторожно, однако торопливо вытащил первый осколок — не самый большой, но крупный. Хенджин напряженно выдохнул, сжав челюсти. Насколько сильно бы он не хотел показать свою напускную мужественность, по щекам побежали не первые за этот день тонкие хрустальные слезки. Мысли о счастливых днях с Йеджуном только усугубили ситуацию, вызывая боль и в сердце. Тем временем Феликс, поглаживая успокаивающе выпирающую косточку на щиколотке, доставал второй, еще более маленький осколок. Он дался полегче. Оставалось три, самый глубокий из которых парень явно оставлял на самый конец, старательно обходя. Еще два осколка достались быстро: были мелкими и близко сидели. А вот последний… — Ты можешь не прятать слезы, плачь, Джинни. Я вижу, что ты сдерживаешься. Не нужно, это не имеет смысла, — проигнорированный Феликс продолжил гладить ногу, выдыхая и готовясь к худшему. Центральный кусок стекла, не без помощи Хенджина, вошел на две трети и, если бы не располагался под высоким градусом, то проткнул бы насквозь. Часть кожи с несколькими слоями, оторванная от других, оттопырилась, показывая силуэт осколка. Выглядело очень жутко.
Феликс сжал на краях стекляшку, начиная потихоньку вытаскивать, медленно и мучительно, пусть и не специально. Ему не хотелось еще сильнее порезать и разворотить рану. Поначалу Хван продолжал молчать и лишь часто моргал, стараясь сдержать поток, но затем, не выдержав адской боли от соприкосновения отделившейся кожи с оставшейся, он впился зубами во все ту же руку, страдальчески мыча в нее и прокусывая все сильнее. И Феликс, словно услышав просьбу, остановился приподнимаясь и прижимаясь к Хенджину. Он мягко обнял его, легонько поглаживая по спине чистой не залитой кровью рукой.
— Прости, пожалуйста. Прости, — шептал на ухо Феликс, чувствуя бешеное сердцебиение Хвана своей грудью. — Не кусай руку, Джинни. Только больнее будет же, ты напрягаешься, — наощупь отнял ото рта руку Хенджина блондин, совершенно без какого-либо отвращения поглаживая ее несмотря на остатки слюны и крови на ней. — Извини, Джинни, нужно еще немножко потерпеть. Надо закончить начатое и обработать раны, — Феликс, не торопясь отстранился, снова присаживаясь на колени и наклоняясь к ступне Хенджина. — Делай дыхательную гимнастику, вдох-выдох, — слыша четкое дыхание художника, Феликс продолжил вытаскивать осколок. Благо, оставалось действительно немного, кусок стекла отлетает к другим в кучу.
Блондин поднял глаза на Хвана: тот бесшумно плакал; кофта, в которой он вел эфир, была вся мокрая, а глаза покраснели и печально метались то по комнате, то по мордочке Кками, сочувственно потирающейся о бедро измучившегося хозяина. Ему было искренне жаль Хенджина. Сейчас ему придется пережить самое болезненное — обработку ран. Их будет словно разъедать изнутри, жечь долго и безостановочно. Феликс сам испытывал это не раз, будучи активным ребенком, каждодневно приходящим домой с новыми и содранными старыми ссадинами. Но здесь не ссадина, здесь — глубокие кровоточащие раны. Даже его дед, прошедший через многое, по-детски плакал, обрабатывая всего одну рану от гвоздя, что уж говорить о молодом пареньке с пятью такими ранами, только еще и шире.