1. A vigiliam tantibus (2/2)
”Три, два, один” — высветилось на экране, и первые люди, самые активные и уже знакомые по никам зашли.
— Здравствуйте, чат, — лучезарно, как можно более естественно, улыбнулся Хенджин. Ему с детства говорили, что ему бы в театр с таким актерским мастерством, но его амплуа включало в себя лишь сокрытие плохого настроения перед друзьями и поклонниками. Он считал, что их лучше не нагружать, у них ведь и своих проблем достаточно. Самое главное, ведь, что ему всегда верили. — Очень рад вас сегодня видеть! — количество пришедших увеличилось до пятидесяти. Затем до ста пятидесяти. Понимая, что большего можно не ждать, Хенджин перешел-таки к тому, что должны были услышать большинство. — Хочу принести извинения за то, что поздно сообщил о переносе этого эфира. Ну, и за сам перенос, конечно, — Хенджин наигранно неловко отвел взгляд. — Сегодня я буду рисовать… хм… Не знаю даже… Чат, предлагайте ваши варианты!
Строка побежала быстрее, вызывая сложности в чтении у Хвана и он, чуть щурясь приблизился к экрану.
— Из самого популярного я вижу… ”нарисуй кошку” и ”нарисуй себя”. Хорошо, давайте устроим опрос. Те, кто за кошку пишите цифру один, кто за автопортрет — два, — он слегка отдалился и улыбаясь стал следить за полетевшим чатом цифр, кто-то писал буквами, что забавляло. Вдруг послышался тихий звон, ”малое пожертвование” — промелькнуло в голове. — Ох, спасибо за шестьсот вон! — он замолчал, пытаясь правильно прочитать ник человека, — Ббокари! Надеюсь, верно прочитал, поправьте в чате! ”Ты милашка”, — озвучил он текст доната, — спасибо, хаха. А тем временем я вижу, что вы хотите увидеть, как я рисую себя! Хорошо!
NapkinsKing: ”стакана нет. Сегодня без акварели?”
— Ох, Нэпкин! Давно тебя не видел на трансляциях! Как дела? Да, на акварель настроения нет, — количество зрителей ощутимо упало, позволяя спокойно общаться с уже хорошо знакомыми художнику подписчиками, — так происходит всегда, как только Хенджин озвучивает, чем он занимается на эфирах. Случайные зрители, думающие, что это не просто общение и рисование под спокойную музыку, под которую подпевает Хван, выходят почти так же быстро, как заходят. Четыре с половиной года назад Хенджин действительно расстраивался. Тогда он не понимал, что они охотятся на что-то неправильное, осуждающее и вызывающее, а не на комфортные посиделки. Большинство людей, сидящих на этой платформе, именно такие, однако есть и те, кто ищут милых добродушных разговоров ни о чем. Поклонников у парня за это время было девяносто девять (никогда не переваливало за сотню), но на эфиры являлось человек двадцать. Когда-то и это художника заставляло грустить и спрашивать самого себя, почему никто не приходит на трансляции из его подписчиков, ведь он видел, что эти приходящие — постоянные личности, а остальные словно и не были никогда на его эфирах. Только когда Хенджин увидел, что у других стримеров точно такая же ситуация, стал относиться к этому гораздо проще. А тем временем ”Нэпкин” отписался, что у него все хорошо. — Я рад, что ты в порядке Хаджун! Надеюсь, что у остальных тоже, друзья! — он оторвался от наброска, снова заглянув в камеру с яркой улыбкой. Он знал по именам всех своих активных поклонников. Про некоторых даже факты: тот же Хаджун, например, живет с любимым попугаем, Чи, в Квачхоне; Харин, или же ”CherryPie”, предпочитает слушать рок и проводить время с мужем (которого, к слову, тоже подсадила на его эфиры), свадьбу которых по-своему на трансляции застал и отмечал сам Хенджин, искренне радуясь за эту пару и умиляясь с нее в свадебном платье, глядя на присланное ею фото; а Чию недавно окончила музыкальную школу, во время обучения получая поддержку со стороны художника. Все, кто когда-либо зацеплялся за трансляции канала ”SoftJinnie-therapy”, оставались там навсегда, слушая мягкий голос Хенджина и посматривая на его поразительные работы. Люди совершенно разных возрастов, от двенадцати до тридцати восьми.
Из телефона послышался звук другого вида, звон колокольчиков, — пожертвование побольше. Хенджин моментально поднял глаза, продолжая подпевать милой песенке на фоне, снова слегка нагибаясь к телефону, поскольку сообщение внутри доната было крупным, а шрифт уменьшился.
— Спасибо за пять тысяч вон, вау! — Хенджин и вправду удивился. Ему давно не приходили такие суммы, пусть и небольшие для других, за раз. — Очень благодарен, Крайстар! Ты приехал домой? Давно от тебя вестей не было! Как отдохнул, хен? — теплая улыбка заняла место угрюмости. ”CryStar”-Сунхи уезжал в отпуск в Пусан, после долгого рабочего года. — ”Предвижу твои вопросы) Очень хорошо отдохнул, и тебе бы следовало, Джинни! В Пусане было тепло. Приветик Кками от меня и тебе моей жены!” ой, как мило! Это очень классно, что вам так понравилось! Сейчас, секунду, — он встал со стула, подходя к кровати, возле которой спала собачка, все еще оставаясь в кадре, аккуратно подхватил ее на ручки и, легонько целуя в макушку, сел обратно, укладывая питомца на коленки. Чат взорвался от умиления, даже учитывая небольшое количество зрителей, пока Хенджин мило разговаривал с собакой. — Тебе тут привет из Пусана, представляешь! Представляешь, да? Моя же ты хорошая! — еще раз чмокнув Кками в макушку, Хван стал поглаживать ее, перебирая пальцами шерстку. — Так, ладно, нужно рисовать! А то я ничего не сделаю к концу эфира! — просмеялся Хенджин, принимаясь стирать вспомогательные линии. Собачка осталась лежать у него на коленях, изредка поглядывая в камеру и облизываясь. — Хочется на этот раз монохром! Где у меня в этом бардаке карандаши разной мягкости? — по фразе может показаться, что у него их много, но на деле из горы разных цветов парень достает два: мягкий и твердый, кладя рядом с твердо-мягким, использовавшимся для наброска. На большее не хватило денег. К слову о них…
Новый звон колокольчиков.
— Спасибо за пожертвование! — он всматривается в экран, — О, Ббокари! Вроде-таки правильно произношу. Спасибо за… вау! Пятнадцать тысяч! Такого еще не было, у нас новый рекордсмен, хаха. Спасибо огромное! Ох, ты еще и подписался! Теперь у нас юбилей! Замечательно, друзья, поздравляю всех с юбилеем в сто подписчиков, наша семья стала больше. Я отвлекся! ”У тебя прекрасная собака! Вы оба милые и красивые! И не бардак, а творческий беспорядок! Покажешь рисунок? Мне любопытно! Теперь буду заходить почаще. А еще, хаха, так забавно, как англоговорящему, слышать ники людей! Не в обиду, мне нравится! Тут вроде все представляются, но можешь не запоминать. Меня зовут Ёнбок”. Ёнбок, — стараясь распробовать имя, произнес задумчиво Хенджин, — Спасибо большое, я запомню! Обязательно! Спасибо за комплименты! Да, Кками? Тебя назвали прекрасной, с чем я чертовски согласен! Ты мое солнышко, — продолжал рисовать Хенджин, свободной рукой продолжая почесывать балдеющей собачке за ушком. — Точно! Ёнбок же просил показать! Прости, — стыдливо улыбнулся Хван через минут восемь с доната, поднимая лист со стола и показывая в камеру, слегка высовываясь сверху глазами, на которые спала часть челки сбоку. — Думаю неплохо!
Сегодня пожертвований уж больно много, однако пользователя под ником ”BbokAri” это совершенно не волнует, ведь он здесь впервые и не знает классическую статистику.
— Пугаете сегодня количеством донатов! — видя знакомый уже ник начинает смеяться, переплетая голос с продолжающимся звонок колокольчиков. Звучит очень гармонично, жаль, сам художник этого не понимает. — Особенно ты, Ёнбок, десять тысяч вон! Спасибо! ”Очень красиво! Мне здесь нравится! И чат у тебя приятный. Только мне кажется, что на рисунке ты какой-то грустный, Джинни. Да и в жизни, ты меланхолик? Не расстраивайся, если у тебя что-то не так. Все будет хорошо!”, спасибо за пожертвование и поддержку! У меня все в порядке! А то, что рисунок какой-то печальный, я даже не заметил. Я же и улыбаюсь тут и на ”невидимого зрителя” смотрю, хм. Ты, видимо, силен в определении эмоций! Но я… а ведь не знаю, кто… Не меланхолик, наверное. Или да… Не задумывался до этого. Точно не холерик, может что-то между меланхоликом и флегматиком? Я не разбираюсь, прости. Я скоро закончу работу! А, — он поворачивает голову к часам, отмечая для себя время, — мне следует поторопиться! К пяти тридцати нужно будет завершить трансляцию. Извините, что сегодня она короче на пятьдесят минут! Я не рассчитал время и сильно опоздал. Впредь буду внимательней, — Хенджин стрельнул в камеру широкой улыбкой. От прошлого волнения не осталось и следа. Ну, верней остался, но совсем крохотный, уходящий тонкой дымкой прямо в сердце. Название канала оправдывалось даже для самого Хвана — это было какой-то собственной терапией, успокаивающей и расслабляющей, даже если не до конца.
Пять двадцать. Работа завершена. Хенджина, как, наверняка, и его подписчиков, всегда удивляло, как он умудряется заканчивать рисунки ровно к нужному времени. Оставшиеся десять минут он потратит на простое общение.
— Итак, друзья. Я сделал это, свой автопортрет по памяти! Поверьте, здесь зеркал нет, я не смог бы подсмотреть. Вот единственное, но вы бы заметили, что я его открыл, — он внес в кадр карманное зеркальце с однотонной персикового цвета крышкой. — Никогда не рисовал так, интересный опыт, — теперь во весь экран телефона красовался красивый портрет человека, с доброй улыбкой оборачивающегося на ”невидимого зрителя” и смотрящего ему в глаза. Свет падал откуда-то сзади, создавая светлые полосы по краям одежды. Фона не было, была лишь неравномерная виньетка, создающая ощущение, что источник света действительно прямо за Хенджином. Лицо было прекрасно, он напоминал прекрасного принца, сошедшего со страниц детской сказки. — Надеюсь, вам понравилось сидеть со мной! Это было хорошо. А теперь давайте просто поболтаем, — Хенджин придвинулся ближе на стуле, начиная зачитывать сообщения и отвечать, по возможности на все. Слушал истории своих поклонников, рассказывал свои. Создавался такой уют, словно он сидел совсем не один в этой комнате, а с этими людьми.
Слышится резкий грохот, Хенджин аж подлетает на стуле, почти что падая на пол. Он резко обернулся, в сторону двери, которая и хлопнула. В глазах застыл ужас, они заблестели, точно прямо сейчас покатятся хрустальные слезинки. ”Неужели я ее не запер? О нет!” — кричит сознание, пока Хван оцепенел от страха. Его пугают не побои, не камера, не сама мать. Его пугает факт того, что фотографию, которую он так бережно хранил и прятал от гневной матери, ненавидящей Йеджуна едва ли не больше, чем своего сына, пылинки с нее сдувал и молился, он забыл убрать. Забыл поместить ее в черный чехол, чтобы не поцарапалась, в дальний угол шкафа, заставив одеждой, через которую не продерется пьяная Ан Чхохи. Забыл. Впервые забыл что-то настолько важное.
— Йеджун, — шепчет для самого себя Хван, сглатывая ком в горле, так и не избавляясь от него.
Будильник на телефоне начинает напевать какую-то песенку, автоматически обрубая трансляцию. Хенджин не слышит. Он знает. Пять тридцать.
— Так вот че ты, — речь прерывается икотой, — ночами не спишь. На этого пидора дрочишь! Даже когда он сдох! Ты хуже, чем этот гомосек в тысячу сраных раз! Мертвого бы хоть не трогал! Безбожник! — слышится треск стекла, разбитая рамка скользит по полу, а осколки, окружают стул по всем сторонам, не давая шевельнуться ни на сантиметр, дабы не поранить оголенную кожу. — Ха, так тебе и надо, тварь! Будешь знать как мамочку обманывать! А то ты как-то заладил: ”У меня больше ничего нет! Он умер, мама! Забудь о нем!” Это — ничего? Веселые ночки сегодня кончатся, — женщина нагнулась, демонстрируя потную поясницу и едва не падая на осколки. Пошатываясь Ан Чхохи рассматривает фотографию, кривясь от отвращения. — Даже в молодости бы в такого уродца не влюбилась! А ты, пидорское отродье, сумел! В кого ты такой? В папашу своего? Да не, мужик нормальным был! Как его там… Как твоего отца звали-то… Хван Сухо?.. Не, не тот… Сколько их было… Хван Д-Донхен! Во! Замечательным пацан был, жаль помер. Из-за тебя, кстати, помнишь? — продолжала свой монолог покачивающаяся женщина, расфокусированно смотря на сына. — Как узнал, что ты педик, так и грохнулся заметво! Не помнишь? А я вот прекрасно помню! Ну, че ревешь! Поздно жалеть, придурок! Думать надо было, когда выбрал любить мальчиков! А сейчас не хочу больше видеть твое и этого ебальники! Заебали неимоверно! — шелест бумаги, фотография делится сначала на две, затем на четыре, на восемь… от нее ничего не остается. От Йеджуна ничего не осталось, как и в тот самый день. Четвертое июля две тысячи семнадцатого года.