Питерская однушка с плохим окном (2/2)

— Ты ведь ничего не просил, Ной, просто сказал мол «не знаю, что делать». А я уже решил привести тебя к себе, — Шастел качает головой, поправляет свои начавшие виться от влажности волосы и вдруг подходит очень близко. — В конце концов я знаю, что такое ночевать в дождь под мостом, так что никому такого не пожелаю. Тем более тому, кто по-сути сохранил мне жизнь.

И пускай, что Шастел давно ни с кем не на «ты», не звал никого к себе уже около полутора лет и тем более никого к себе не подпускал. (Сейчас всё как-то слишком органично.)

Однако теперь осторожно подходит сам и бережно стирает с чужой щеки неизвестного происхождения грязь, словно то рукопожатие в метро что-то поменяло.

А Ноя обдаёт теплом снова, как жарким душем. Движения Жан-Жака весьма осторожные, тот будто всего лихорадочно боится, но всё-таки пробует снова комуницировать; а руки у него такие приятные, тёплые, ласковые, несмотря на шершавую натёртость кончив пальцев и мозоли неустанного труженика на ладони. Архивист вздрагивает и наивно хлопает глазами, не понимая, зачем его гладят по щеке.

— Голоден наверное, да? Столько по городу прошататься, — Шастел спрашивает спокойно и говорит отнюдь не про кровь, почему-то не задумываясь об этом, и убирает руку, наконец соображая, насколько это странное действие с его стороны было.

Ной всё ещё стоит в лёгком оцепенении после непонятного тактильного контакта, но потом активно кивает, понимая, что врать бессмысленно.

— Тогда смотри, есть вот что, — он поднимает крышки сковородки и кастрюли.

С Ноем, кажется, невозможно не улыбаться хоть чуть-чуть.

Тот заражает своей искренностью.

И опять напоминает Сказку, которая иногда так счастливо ему улыбалась даже когда юноша просто готовил ей что-нибудь простое, но вкусное — Жан-Жак едва не бьёт себя по лицу за эти мысли.

Он, Ной, как ребёнок — так же смущённо, как маленький мальчишка, находящийся впервые у друга в гостях перед его мамой, говорит, что не откажется от чего угодно, потому что пахнет вкусно. Так же ярко восхищается, хвалит приготовленное Жан-Жаком, задевая ещё одну тонкую струну его души, давно не слышавшую похвалы.

— А так-то, ты с какой целью в Питере? По делу какому-то? — интересуется между делом Жан-Жак, отдавая кусочек колбасы весьма по-хозяйски запрыгнувшему на край стола Мурру.

Вытягивать из Ноя информацию даже не надо. Тот сам с одного вопроса рассказывает, мол Учитель надоумил повидать это место, ведь здесь ещё один просвет есть, но где-то запрятан.

Оказывается, Ною всего девятнадцать, — несколько месяцев не в счёт — он нигде, кроме как на дому у своего формального опекуна не учился и даже сам Париж плохо знает, родом из отдалённой местности. А о Санкт-Петербурге знает лишь то, что город построен на болоте, в нём есть река Нева и когда-то он был столицей России.

Жан-Жак смешливо фыркает: «хорошо, что не с баек про Думскую начал знакомство с этим местом». И его тут же просят рассказать хотя бы одну, да с такими заинтересованными глазами, горящими детским любопытством, что Шастелу малость неловко становится рассказывать про наркоманов, притоны и бордели с барами.

Нечаянно, как в пример, он рассказывает как сам здесь очутился, опуская цель визита, — от Архивиста не укрывается, как сильно при этом тускнеет взгляд Шастела — и вспоминает какую-то несусветную глупость, совершенную в его двадцать лет.

Впервые за долгое время чужой смех оказывается не таким уж противным. Совсем напротив, Ной смеётся приятно: прыскает, опуская светлую голову к груди, искренне хохочет над странным стечением обстоятельств, поражая Шастела бархатностью этих звуков, жмурится и слегка розовеет щеками.

И потом вдруг вздрагивает от резкого шума в соседней комнате, испугано и напряжённо, будто воевать готов, оглядывается на проход и прихожую.

— Ох, опять эта фрамуга, — сетует вслух совершенно спокойный Жан-Жак и нехотя бредёт в комнату поправлять один из выбитых с замков ветром слоёв форточки.

Архивист за ним тихонько ступает, и только Мурру, кажется, всё равно.

— Прости, забыл сказать, что оно может так хлопать. Я уже привык, что даже хорошо запертые окна буря может вскрыть, — Шастел зябко ёжится даже в свитере, когда его обдаёт холодным мокрым ветром, а стоящему у него за спиной только лишь в рубашке Ною хоть бы что.

— Ничего страшного, — Архивист хихикает от мысленного сравнения Жан-Жака с недовольным котом, которого опшикали из пульверизатора, и кладёт свои горячие ладони Шастелу на плечи. — Расскажешь ещё что-нибудь? Так интересно тебя слушать.

Шастелу не верится, а Ной говорит абсолютно искренне и прямодушно. И это немало развязывает язык даже без алкоголя.

Из комнаты они в итоге так и не возвращаются на кухню, остаются здесь, на сложенной в диван кровати. Старший потихоньку рассказывает о Питере, о себе совсем немного, хотя Архивист и просит сказать побольше.

Время бежит незаметно. Но ещё незаметнее оказывается подкравшийся тактильный голод Шастела, заставивший забыть о границах и позволить еле знакомому юноше греть его ладони в своих и гладить музыкальные пальцы.

— Правда не знаю, как нам улечься… — вспоминает Шастел, когда Ной сонливо зевает, сморенный мерным постукиванием дождя по стеклу. — Кровать одна.

— Мурр может лечь живой перегородкой, — мысль не совсем ясная, потому что Ной и вправду спит уже на ходу и слепляет вместе слова, но звучит не так плохо.

Шастел на это тихо хмыкает и слегка закашливается, слишком резко встав, чем пугает Ноя и заставляет вынырнуть из полудрёмы.

— Помоги пожалуйста тогда, и будем ложиться, — он неопределенно качает головой, мол «всё в порядке».

Ной обеспокоено поглядывать на него не перестаёт, но помогает превратить диван в кровать и сделать на ней два спальных места.

Злополучное окно Жан-Жак закрывает получше, забытый свет на кухне гасит, дверь входную проверяет.

Ной переодевается с лёгким чувством неловкости и сидит ждёт его на краю кровати, усадив к себе на колени Мурра в качестве пушистого островка спокойствия — пусть гостеприимный хозяин квартиры ляжет первым, потом и он найдёт своё место.

Не одному ему странно, но Шастел старается казаться серьезнее и невозмутимее, раз он оказался аж на шесть лет старше. Хотя ему, наверное, ещё более странно и неловко — кто вообще последний раз видел его в настолько простом и домашнем виде?

Впрочем, спустя взаимное «спокойной ночи» и минут пять тишины, нарушаемой лишь дыханием быстро отключившегося Архивиста, оказывается не так уж плохо.

От Ноя жаром веет даже на расстоянии и это греет лучше всякого одеяла; и лицо у того такое расслабленное, впору примеру его последовать. У головы спокойно мурчит Мурр, а когда Шастел поднимает на него глаза, кот тоже приподнимает мордочку и светящимися в темноте аметистами смотрит на него, словно на дурака. «Чего не спишь?»

И вообще вопрос довольно верный, поэтому Жан-Жак позволяет себе перестать думать и утонуть во сне с надеждой не кричать от увиденного там, чтоб не пугать Ноя.