Дело было вовсе не в сигаретах (1/2)

Кэйа улыбнулся, услышав диалог брата с Барбарой. Ну конечно же, как местный джентльмен может позволить себе не проводить одинокую девушку, увлекая её светскими беседами и попутно убеждаясь, что та дойдет до города в целости и сохранности. Эх Дилюк, местный король, в тени которого вечно прятался никому ненужный подкидыш.

Практически всё своё детство Кэйа был зашуганным ребенком: рефлекторно вскидывал руки, защищая голову, если рядом с ним кто-то повышал голос, пусть даже и не в его адрес, имел привычку прятать еду, никогда первым не заводил диалог с незнакомцем. Если бы сейчас кому-нибудь в Мондштате рассказали, что местный обаяшка мог вести себя так-никто бы не поверил. И понятно почему. Никто из города не был в тех условиях, в которых жил Кэйа. Подземное государство, игнорирующее Высших Божеств, а после появления трех наследников, в число которых входил Альберих, и вовсе живущее идеей мести.

А рядом с запуганной сиротой рос общительный ребенок Дилюк, который не знал боли от слов и рук родителей, который не нёс ответственности перед целым народом и который не обладал непрошенной силой, способной разрушить всё на своём пути.

Кэйа завидовал ему. И ненавидел себя за эту зависть. Отец Дилюка принял его в свой дом, воспитывал как родного сына и ни разу не позволял себе как-либо оскорбить «своего» ребенка, а Альберих рос с сжигающем чувством внутри, наказывая себя за это.

И следы этих наказаний были везде: на плечах, запястьях, ногах. На каждом участке тела, куда могла дотянуться рука ребенка. Кэйа боялся, но наслаждался этой болью. Он заслуживал это. Один порез-за зависть, другой-за обман, третий-за повышенный голос на брата, который просто хотел прогуляться с ним. Ему было всего семь, когда в его руках впервые оказался острый предмет, впившийся в кожу. Кэйа точно не помнил, чем, а уж тем более, за что он покарал себя в тот день. Но он отлично помнил свое запястье с небольшой царапиной, из которой еле-еле текла кровь, свои глаза, медленно наполняющиеся слезами и, самое главное, спокойствие, наступившее после этого.

По мере взросление порезы становились более глубокими, а причины-более неясными. Кэйа будто бы наказывал себя за свое существование. Он решил прекратить всё это в возрасте пятнадцати лет, после вступление в Ордо-Фавониус. Однако после каждой неудачной тренировки или дуэли, коих в начале пути было несчетное количество, на его теле появлялось пару новых шрамов. Даже тогда, будучи подростком, Кэйа осознавал, что его желание чувствовать боль-ненормально, но сделать с этим ничего не мог. Он наслаждался ей. Считал себя самым ужасным существом на планете, не достойным в этой жизни ничего хорошего.

После смерти Крепуса и своего признания, Кэйа нашел ещё один способ наказания-алкоголь. Сколько бы он не говорил, что пьёт исключительно из-за любви ко вкусу-у него не получалось в это поверить. Ему нравилось чувствовать, как начинает кружиться и болеть голова, как всё содержимое его желудка хочет вырваться. Ему нравилось чувствовать себя плохо. Он полностью заслуживал этого.

Сейчас Кэйа прекратил бороться с этим. Он не ищет в себе что-то хорошее, как делал это раньше, а просто принял себя как полностью гнилую натуру, способную лишь на ложь. Он до сих-пор не рассказал Итэру о своем прошлом, хотя понимает, что это может помочь ему. И наказывает себя за это. Ведь Итэр, человек, что был с ним на протяжении полугода, практически не знал его.

Однако он смог признаться ему в одной из своих тайн. Но не для того, чтобы выговориться, вовсе нет. Он хотел предостеречь его.

После нервного срыва путешественника компания отправилась на постоялый двор Ваншу. Кэйа, по обыкновению, свернул к таверне, что находилась прямо на его улице, но вернулся раньше и абсолютно трезвый. Зайдя в номер, тот протянул Итэру пачку сигарет и сам закурил одну, стоя у открытого окна.

Путешественник принял её и, прикурив об сигарету Кэйи, неумело затянулся. Едкий табак пробил легкие, отчего Итэр закашлял. Кэйа слабо улыбнулся, то ли умиляясь, то ли сочувствовав неумению парня курить.

Не докурив первую и последнюю сигарету в своей жизни, Итэр хотел потушить её об своё предплечье. Кэйа перехватил его трясущуюся руку.

— Нет. Саморазрушение не поможет, — проговорил тот, выкидывая аккуратно завернутый в бумагу табак.

— С чего ты взял? — шепотом спросил путешественник, придерживаясь за закружившуюся голову и садясь на свою кровать.

Кэйа посмотрел на него холодным взглядом. Резко обнажив свои запястья, он преподнёс их к лицу Итэра. На них виднелись шрамы. Глубокие, резкие, в форме различных символов. Если к ним не приглядываться, то они бы сошли за раны, полученные в сражениях, коих на теле Кэйи было не счесть. Но Итэр понимал в чем их отличие.

— Никогда. Слышишь, блять, никогда, — процедил путешественник сквозь зубы, все крепче сжимая запястье Кэйи.

— Не буду. Не помогает уже, — ответил тот, аккуратно вынимая свою руку из крепкой хватки Итэра и застегивая рубашку, пряча свою тайну.

Ту ночь Кэйа провел в номере, ни на секунду не покидая парня. Это был первый и последний секрет, который он доверил Итэру.

— Какой же ты жалкий, — прошептал Альберих, глядя в раздумьях на зеркало, — просто ничтожество. Всё, что «отец» говорил про тебя-правда. И даже не смей думать иначе, — произнес он с невозмутимым выражением лица, будто бы говоря, что трава зеленая, — врешь своему единственному другу, не выполняешь данное обещание. На что ты вообще способен? Не смог защитить свою родину, потерял доверие своего брата. Почему ты появился на этот свет?

С каждым новым словом обида и злость на себя подступала к горлу. Её нужно было куда-то деть. И Кэйа знал, куда. Он снял свою серьгу с красивым голубым камнем, и аккуратно её открыл. В ней лежало лезвие. Оно одним, резким, глубоким движением оставила кровавую полосу на запястье. Голубые глаза с интересом наблюдали за стекающей струйкой, с которой уходили все негативные эмоции. Да, это было временным эффектом, но Кэйе становилось легче. Он снова кинул свой взор на зеркало, но сразу же с отвращением отвернулся.

— Жалкий, — выплюнув это слово, Кэйа наконец залез в ванну.

Обжигающе горячая вода набралась практически до самых краёв. Быстро искупавшись, Альберих переоделся в чистую одежду и отправился на кухню. Итэр, сидя за столом и поедая блинчики, улыбнулся ему.

— Ты как? — искренне поинтересовался путешественник.

— В порядке. Барбара и в правду искусный целитель. Справиться с такими ранами всего за час… Невероятно, — ответил Кэйа, присаживаясь на соседний от Итэра, - только не говори, что это приготовил Дилюк, — указал он головой на стопку блинчиков.

— Хорошо, не буду, — усмехнулся Итэр.

— Я в шоке. Прошло всего полгода с тех пор, как мы с ним виделись последний раз. Не думал, что за это время его кулинарные навыки так вырастут.

— А они и не выросли, — резко вклинилась в диалог Паймон, — практически все делала я, а господин Дилюк так, на поддержке, — гордо произнесла она.

— А, ну конечно, только ему об этом не говори, — хихикнул Кэйа, все ещё рассматривая приготовленное его братом блюдо.

— Ты блинчики хочешь глазами есть? Бери уже, — проговорил Итэр, пододвинув тарелку в сторону Кэйи.

— Я не голоден.

— Снова хочешь послушать лекцию?

— Мы в Мондштат отдохнуть пришли, силы нам не к чему.

Итэр укоризненно посмотрел на Альбериха, но спорить не стал.

— Кстати, по поводу отдыха, — путешественник на секунду замолчал, как бы собираясь с мыслями, — ты уверен, что после всего случившегося у нас получится?

Кэйа кинул на него вопросительный взгляд, хотя прекрасно понимал, о чем тот говорил.

— Не придуривайся. Ты думаешь они не вернутся?

— Если мы будем в городе-нет. Вестники не появляются там. Как минимум, в своем истинном обличие.

— Они и на тропинке не водятся обычно, — Итэр серьезным взглядом окинул Кэйю, — почему?

Кэйа непонимающе взглянул на него.

— Почему они нападали на тебя? Или ты думаешь, я не заметил?

— Надеялся, — улыбнулся тот.

— Кэйа.