Часть 1 (2/2)

Ведь я водитель, в конце концов.

— Я бы предложил тебе выпить что-нибудь, если бы тебе не нужно было за руль… и если бы мне сейчас можно было пить алкоголь, — Дэнни все продолжает говорить, но меня это не раздражает — больше не раздражает, но отчего-то мне становится вдруг очень грустно.

Хотя о чем я должен грустить сейчас? Все закончилось хорошо, и у нас впереди грандиозные планы. Мы даже получим премию за свои действия в чрезвычайной ситуации. Хотя, по правде говоря, заслужил ее только один Дэнни.

— Ты уже знаешь, что у нас на повестке дня? — спрашивает он. — Хочу получше подготовиться, чтобы несколько… сгладить, возможно, удручающее впечатление, которое могло сложиться в прошлой поездке.

— Ты думаешь, хоть один здравомыслящий человек из того автобуса хоть еще раз обратится в нашу фирму? — удивляюсь я его оптимизму. Хотя чему я, собственно, удивляюсь? — Или, во всяком случае, в нашу с тобой команду?

— Уверен, половина уже записалась, — отмахивается тот. — Они же меня обожают.

С правдой спорить трудно.

— Мы едем в Бат в следующую субботу, — думать об этом неожиданно приятно. — Так что готовься за уши оттаскивать желающих невовремя окунуться в целебные источники. — Послушай, ты точно… — я все-таки не могу не спросить этого. — Ты точно в порядке? И можешь работать?

Он смотрит на меня так, будто я уязвил его в лучших чувствах. Наверняка он подумал, что я пытаюсь уличить его в том, что какое-то немыслимое обстоятельство может помешать ему хорошо выполнять работу — но, как мы теперь знаем, даже перевернувшемуся автобусу это не по силам. Или же он видит в моем вопросе какой-то подвох. Например, невысказанное желание отсрочить момент продолжения наших совместных поездок.

Я надеюсь, что он не подумал так, потому что это неправда.

Просто… все слишком запутано.

— Мой больничный закрыт, я здоров, — он отвечает как ни в чем не бывало. — И с памятью у меня полный порядок, я все помню.

— Отлично, — бурчу я. — Значит, историю о римлянах в Англии ты выдашь без сучка без задоринки.

— О, да, — соглашается он и наконец-то перестает хаотично двигаться, садится напротив меня и произносит неожиданно медленно и внятно, так, как никогда почти не говорит — разве что объясняя детали экскурсии самым маленьким детям: — Я все помню, Джордж.

— Что ж… — я никогда не был хорош в этом. В том, чтобы быстро соображать, что следует ответить на провокационный вопрос… или провокационный намек, как в этом случае. Конечно, ведь Дэнни ударился не головой. С чего бы ему не помнить всего? И я совершенно напрасно делал вид, будто ничего не произошло тогда, будто не было никаких разговоров, признаний, откровений и прочего, прочего… — Знаешь, я просто подумал, — Дэнни с таким усердием смотрит на мой рот, словно вот-вот он может произнести нечто судьбоносное для него. Но это навряд ли. Я ведь старый добрый Джордж, вечно спокойный и отстраненный, не любящий решать чужие судьбы. Но мне приходится закончить: — Я просто подумал, что тебе бы не хотелось вспоминать об этом. Ведь все, что случилось, оно было… довольно страшно. И… болезненно для тебя. Я просто пытаюсь вести себя как ни в чем не бывало. Мне казалось, это для твоего же блага. В том смысле, что… Мы оба тогда не полностью осознавали, что делали и что говорили.

Конечно же, это ложь. Уж Дэнни-то всяко прекрасно отдавал себе отчет. Но отдавал ли его я? Вот это был уже куда более интересный вопрос.

Кажется, того нисколько не поразил мой натянутый монолог. Дэнни вздыхает и, помолчав, уточняет только:

— Так, значит, ты просто щадил мои чувства, да, Джордж? — он улыбается. — Тогда все ясно. Ты, как обычно, очень заботлив.

Честное слово, я никогда не видел, чтобы в широкой и добродушной на вид улыбке Дэнни было столько скрытого яда — и меня почти пробирает дрожь.