Третья глава (2/2)

— Арсений Сергеевич… — Антон отвернул голову, смазав поцелуй, и тот прижался лицом к его щеке, шумно выдыхая, — Вы же сказали, что дома научите меня…

— Прости, ты такой славный, когда спишь. Я не смог удержаться.

Шаст посмотрел на приборную панель и отметил, что времени было уже полдесятого.

— Мне к двенадцати надо обязательно быть в общаге…

— Тебя там кто-то ждёт?

— Да… — Он заметил, как Арсений посуровел, — Меня ребята потеряют. Оксана волноваться будет…

— А кто такая Оксана? — с нажимом спросил Попов, внимательно смотря ему в глаза и запуская руку под одежду чтобы провести по впалому животу.

— Это моя однокурсница… — выдохнул Антон, прикрывая глаза. В одну секунду всё его внимание сконцентрировалось там, где кожи касалась тёплая рука, — Мы дружим, она переживает за меня всегда. Покормить пытается, следит, чтобы я не забрасывал учебу… Она у нас староста.

— Покормить пытается? — невесело усмехнулся Попов, проводя ладонью по низу живота и чуть проникая под резинку спортивных штанов, — Видимо, ты нравишься ей так же, как и мне.

Арсений Сергеевич уткнулся носом в его висок и шумно задышал ухо. Шастун чуть слышно простонал на выдохе, выгибаясь.

— Перестаньте, Арсений Сергеевич… Не надо…

— Пойдём домой.

Рука исчезла, и Арсений Сергеевич, через секунду, тоже, хлопнув дверью. Он забрал с заднего сиденья торт и открыл дверь Антону, который, согретый в тепле машины, поморщился от холодного ветра.

— Давай-давай, вылезай. А то мы не успеем до дома, и я съем тебя в лифте.

Антон закусил губу и вышел из машины. Он последовал за Арсением Сергеевичем, еле волоча ноги, и нырнул вместе с ним в парадную.

Пока они ехали в лифте, воздух между ними словно загустел. Попов смотрел на него нетерпеливо, словно действительно был очень голоден и прямо перед ним стояла тарелка с сочным куском мяса.

Он закрыл дверь на замок, впустив Антона в квартиру. Пока тот разувался, заметил, что дверь была необычная: изнутри закрывалась не на защёлку, а на ключ… Шастуна кольнул страх. Если он захочет убежать, то не сможет открыть дверь. Если бы только знать, куда Арсений положил ключи… Они будто испарились.

— Зачем вы дверь закрыли?.. Вы меня тут пытать будете?..

— Ну, почти.

Арсений Сергеевич, уже снявший пальто и ботинки, стащил с Антона куртку, а затем и худи, оставив его в одной футболке.

— Я надеялся, что под толстовкой ничего нет. Ну что ты как капуста ходишь, Тоша… — прижимая его к стене своим телом, зашептал он, и обвёл руками его силуэт, рёбра, талию и бёдра. За последние он завел руки и сжал в руках маленькую костлявую задницу Шастуна, от чего тот вздрогнул всем телом и покраснел, отворачиваясь.

— Вы говорили что научите меня целоваться… А не что будете меня лапать… — шумно выдохнув через нос, ломающимся голосом сказал Шаст.

— Извини, я никак не смогу без этого обойтись. Пойдём учиться. А потом торт.

Арсений Сергеевич резко закинул Антона к себе на плечо, так, что он не успел и пикнуть, и понёс куда-то. Удерживал он его всё так же за задницу, а тот уперся локтями в поясницу Попова, чтобы не клевать его туда же носом.

Скинув Шастуна на диван, Арсений Сергеевич отлучился, сказав, что помоет руки и принесёт ложку. Антон подобрал к себе коленки, усаживаясь на диване, и стал рассматривать комнату. Видимо, это было что-то вроде гостиной. Освещение было тусклым, неяркий тёплый свет под белым потолком. Окна выходили не во двор, а на улицу, и, кажется, Арсений Сергеевич жил где-то не очень далеко от места, где они ужинали. По крайней мере, в центральном районе. На небе было совсем темно. Напротив дивана висела плазма, а под ней стояла «плейстейшен». «Он что, играет в приставку? Как-то не похож он на человека, который любит видео-игры. По-моему, он предпочитает играть на чужих нервах» — подумал Шаст. У противоположной от окон стены стоял добротный рабочий стол, на котором лежал тот самый белый ноутбук.

Арсений Сергеевич вернулся с тортом и большой дымящейся кружкой.

— Я заварил тебе улун, — сказал он, ставя тарелку с чашкой на журнальный столик. Об блюдце звякнула лежащая на нём ложечка, — Извини, что листья прямо в чашке, не хотел долго возиться. Они крупные и на дне, плеваться не будешь.

Антон только кивнул. Всё у Попова не «просто». Не «просто макароны», не «просто чай». Не «просто поцелуи»?

Он сразу почувствовал себя как на иголках и неосознанно немного отодвинулся, когда Арсений присел рядом с ним на диван.

— Не бойся меня… Я, конечно, люблю делать тебе больно. Но ещё больше я люблю после этого тебя ласкать, Антон.

— А сейчас что будет?

— Я и сам не знаю… Сначала ты научишься целоваться, а потом, может быть, я немного тебя помучаю.

Шастун сглотнул. Арсений Сергеевич приблизился, и, взяв его за ноги, положил их по бокам от себя. Провёл ладонями по бёдрам Антона и придвинул их поближе, меж своих коленей. Медленно приблизившись к его лицу и облизнув пересохшие губы, Арсений стал невесомо касаться уголков его рта. Затем, коснувшись пальцами его подбородка, прижался к губам.

Шаст помнил, что нужно приоткрыть рот, что он и сделал. Туда проник горячий язык и скользнул по его языку. Он попытался сделать тоже самое, но получилось неуклюже, и послышалась тихая усмешка.

— Ты смешной, малыш, — хрипло прошептал Попов, оторвавшись, — Как же тебе объяснить… Представь, что ешь вкусный, зрелый персик.

— Вы на персик не похожи… — засомневался Шастун.

— Ты зато похож… А на что я похож, по-твоему?

Он задумался. В голове сразу стали мелькать глупые, но правдивые ответы: «на маньяка», «на стакан водки с ягодной колой», «на две сигареты с утра на голодный желудок». Антон только покачал головой.

— Не знаю…

— Ну хорошо. На томат я похож?

Томат. Кожура, словно кожа, красный, словно кровь. Спелый помидор, расщепляющийся на мелкие сахаринки, как в арбузе.

Шаст кивнул.

— Тебе нравятся томаты?

— Я предпочитаю их в салате с солью и перцем.

Арсений тихо засмеялся. Антону понравился этот звук. И улыбка Арсению Сергеевичу очень идёт.

— Хорошо, Тош, — снисходительно сказал он, посерьёзнев, — Но ты ведь ел когда-нибудь целый помидор?

— Я не понимаю, почему мы заговорили о овощах…

Арсений прикрыл глаза и тяжело выдохнул, будто успокаивая себя.

— Ладно, просто почувствуй, что делаю я.

Он толкнул его на диван, нависая сверху, и, слегка повернув голову, впился в его губы. Он сжимал между своими губами то верхнюю, то нижнюю губу Антона, последнюю слегка оттягивая. Проводил языком, делая их мокрыми, а затем скользил по ним. Шаст снова почувствовал его язык, ещё немного сохранивший терпкий вкус красного вина, проводящий по его языку, по нёбу, самым кончиком по передним зубам. Руки Арсения Сергеевича уже поползли к нему под футболку, когда Антон неумело начал повторять эти движения. Верхняя губа, нижняя губа, оттянуть, провести языком, скользить, прикусить — это Шастун добавил от себя, и Арсений, прошипев, укусил его губу в ответ. Он оглаживал выступающие рёбра и грудь, прижимался между ног и слегка ёрзал там, заставляя Антона постанывать в поцелуй.

Арсений Сергеевич оторвался и кончиком языка скользнул по разгорячённой, розовой щеке.

— Как быстро ты учишься, малыш. У тебя талант. Твой язычок такой нежный…

— Ваш тоже ничего, — прошептал Антон, переводя дыхание, и снова услышал его тихий смех.

— Какой же ты… — рыкнул Арсений Сергеевич, хватая его за бёдра и прижимая к своим сильнее, — Прости, но теперь я собираюсь тебя мучать.

Не успел Шастун охнуть, как его колени перехватили и прижали к груди, а сверху навалились и впились в шею. Он застонал от боли и вцепился в предплечья Попова руками, ощущая, как тот ритмично трётся пахом о его промежность сквозь слои ткани. У Антона пересохло в горле, и стоны стали хриплыми, от каждого толчка внизу живота разливалось тепло и чувствительная волна. Арсений Сергеевич больше не оставался на одном участке его шеи, он терзал её всю, впиваясь зубами, зажимая губами, втягивая кожу и водя по ней языком одновременно.

— Хватит, пожалуйста, — заскулил мальчишка, — Если вы не перестанете, я… Я испачкаюсь!

— Я хотел бы на это посмотреть, — оторвавшись, прохрипел он, и, упёршись руками в диван, а плечами под поднятыми коленями, задвигался ещё интенсивнее.

Там, между ног, всё пульсировало и ныло, гудело, налитое кровью, и Шастун чувствовал, что его трусы уже стали немного влажными от смазки.

— Пожалуйста, остановитесь… Я не хочу… Не хочу спускать в штаны!

На удивление, Арсений Сергеевич остановился и приподнялся с него, давая ему шанс отдышаться и расслабиться, раскинувшись на диване. Он довольно посмотрел на силуэт возбуждения в спортивных штанах, слегка подергивающийся и просящий продолжения, которого Антон так боялся.

— Так в чём проблема? Давай их снимем. — спокойно сказал Арсений, — И ты кончишь для меня. Не в штаны.

Шаст шумно выдохнул через нос, отворачиваясь. Его лицо и уши горели, и он сам был сейчас гораздо больше похож на помидор, чем Попов.

— Ты кончишь для меня, и я накормлю тебя тортом… Чай уже как раз остыл… Давай же, Тошенька.

Арсений медленно спустил с него штаны вместе с боксерами, и из них выпрыгнул небольшой, раскрасневшийся, упругий, как кожица томата, член. Попов долго смотрел, как он подрагивает от поглаживаний живота и внутренней поверхности бёдер, как из него на бледный живот сочится вязкое прозрачное предсемя, и как сам Антон, отвернувшись и кусая губы, тяжело дышит и чуть вздрагивает.

— Тебе так нужна разрядка, малыш. Ты давно хочешь меня. Он весь день ждал, когда я до него доберусь.

— Это сейчас пройдёт… Он скоро упадёт… Скоро перестанет…

— Нет, Тош… Не упадёт. Потому что я здесь, и я не собираюсь оставлять тебя в покое.

Арсений наклонился и, снова приблизившись к губам Антона, начал медленно водить по ним жарким языком. Руками гладя всё его тело, впалый живот, выпуклые зарозовевшиеся соски, торчащие и будто просящие. Он спустился ниже, к нежной шее, выпирающим ключицам, тонкой коже, и провёл по ним, оставляя мокрый от слюны след. Торопливо освободив мальчишку из пут майки, он спустился к этим вызывающим соскам и стал ласкать их языком и губами, будто срывая спелые ягоды смородины губами прямо с ветки, заставляя их ещё больше твердеть. Шастун выгибался навстречу против своей воли, просто потому что не мог владеть своим телом, которое хотело больше, и ещё больше.

— Можно я пойду в туалет и потом вернусь? — захныкал Антон, — Я быстро, честное слово!

— Нет, малыш… Я запрещаю тебе себя трогать, — Арсений обхватил пальцами его челюсть и сжал, — Пообещай мне, что не будешь себя трогать без моего разрешения.

— Сейчас?.. Не буду…

— Всегда. Даже, когда меня рядом нет.

— Я не… Я не смогу! Это же… Это будет мне мешать жить!

Свободной рукой Попов надавил на впалую грудь.

— Значит, нужно будет хорошо попросить разрешения… Или, ты всегда можешь прийти ко мне. И я помогу тебе, Тош.

Шастун нервно сглотнул. Был ли у него выбор? Надо просто смириться с тем, что, как Арсений Сергеевич захочет, так и будет. Пока что, всё идет именно так, и даже если попытаться дать отпор, будет ещё хуже. Что лучше: не иметь возможности мастурбировать или иметь, но при этом получать болезненные наказания?

— Ладно, — хрипло согласился Антон, — пусть будет, как вы скажете.

Арсений Сергеевич довольно ухмыльнулся, отпуская его щёки.

— Только… Я уже не очень возбужден, так что… Мне сейчас не надо. — пробурчал Шаст, отводя глаза…

— Но он же всё ещё…

— Он мне больше не мешает.

Шастун привстал и попытался натянуть на себя штаны, но ему не позволили этого сделать.

— Самовольничаешь?

— Я хочу торт.

— Не обязательно надевать штаны, чтобы поесть торт.

Арсений схватился за штанины и полностью стащил их с тощих ног Антона, а затем начал стягивать боксеры.

— Я стесняюсь. — Шаст схватился за резинку трусов и потянул на себя, — Я хочу одеться.

Он хмурился. Как бы он ни боялся, совсем сдержать свой характер не получалось. Честно говоря, вся эта игра начала переходить границы адекватного и раздражала.

— Ладно. Давай компромисс. Ты надеваешь трусы. Но садишься ко мне на колени.

Арсений Сергеевич отпустил резинку боксеров. Это была маленькая победа. Антон, немного подумав, решил, что это будет даже забавно, и быстро натянул их.

— Не думай, что я делаю это, потому что я добренький. Просто мне интересно, когда тебе больно, и когда тебе очень хорошо. А на хмурого и обидчивого тебя я смотреть не хочу. Забирайся.

Попов сел, откинувшись на спинку дивана, и взял в руки тарелку с тортом. Шастун неловко вскарабкался к нему на колени.

— Ко мне лицом. Перекинь ножку. Да, вот так… — Арсений скользнул ладонью по его коленке и погладил оголённое бедро, — У тебя такие тонкие и светлые волосы на теле… У тебя половое созревание что, остановилось в 14 лет?

— Нет. У меня просто не слишком большой уровень тестостерона. И вообще, я блондин. Какие ещё у меня могут быть волосы? — с серьёзным лицом ответил Шаст.

Он не понял, что произошло. Арсений Сергеевич резко скинул тарелку с тортом на пол и опрокинул Антона лицом в диван, а затем грубо скрутил руки за спину.

— Мне кажется, ты меня не понял. Я сказал, что не хочу видеть тебя таким. Ты, по-моему, слишком расслабился и забыл, с кем ты рядом находишься, — держа запястья одной рукой, другой он давил на затылок, крепко прижимая голову к поверхности дивана и не давая дышать, — Твоя задача — быть славным покладистым мальчиком. А если ты собираешься показывать зубы — будешь наказан.

Он с силой сбросил Антона с дивана, и тот, упав, ударился спиной и затылком о журнальный столик. Лёжа на полу, Антон увидел, что торт практически не пострадал, и оба кусочка всего лишь лежали боком на поверхности ковра. Так же, как и он сам.

Встав с дивана, Арсений Сергеевич презрительно посмотрел на полуголого, лежащего на полу мальчишку. Тот, ожидающий чего угодно, сжался и закрыл голову руками. Попов безразлично произнёс:

— Я вызову такси. Одевайся и уходи. Делай что хочешь, надоел. Сегодня ты мне больше не нужен.

И просто ушёл. Наверное, в кухню, или закрылся в ванной. Антон не рискнул проверять. Он, соблюдая абсолютную тишину, оделся, обулся, и, перед тем как выйти из квартиры, громко крикнул:

— Мне не нужно такси.

Дверь оказалась уже открыта.

Выйдя из парадной, Шастун, в первую очередь, закурил. Затем достал телефон и посмотрел на время. Полдвенадцатого. Если метро близко, то он, может быть, успеет. Только вот проездного нет. И мелочи тоже.

Он просто пошёл, лишь бы оказаться подальше отсюда, не совсем понимая, где находится. Если даже по «гугл-картам» выйдет добраться до Дворцового моста, скорее всего, он будет уже разведён, и попасть на ту сторону не получится. Придётся ждать до пяти утра.

Антон сжимал фильтр сигареты, обжигая пальцы. Не знал, смеяться ему или плакать. Не понимал, как могло за один день произойти столько вещей, которых в его жизни никогда не было. И не понимал, как эти вещи могут быть настолько полярны: самая сильная боль в жизни и самое большое удовольствие.

«Ты мне больше не нужен»… Почему так погано от этой фразы? Почему, услышав это, Антону сразу стало душно и в груди что-то зажгло, будто к сердцу поднесли спичку? Почему сейчас так сильно хочется курить и плакать?

«Он мудак, Антон. Он с самого начала просто играл с тобой. Использовал, чтобы удовлетворить свою потребность в унижении других людей и власти над ними. Он наслаждался твоей болью, и, наверное, наслаждается и сейчас. Ведь это так ему свойственно.»

Шаст нервно усмехнулся, закуривая снова. «Ты жалок, Шастун. Он издевался над тобой, а потом, проявив немного заботы, почти заставил тебя об этом забыть. Но и проявляя заботу, и лаская тебя, и уча тебя целоваться… Он лишь развлекается.» В голове, сам по себе, зазвучал тихий смех, похожий на перезвон колокольчиков. Как у монстра может быть такой чистый и тёплый смех?

Он встал посреди улицы, и, подняв голову к небу, засмеялся. Засмеялся над самим собой, глупым и доверчивым зверьком, который готов доверять каждому, кто проявит к нему хоть толику ласки. Засмеялся истерически, а по щекам полились горячие слёзы, самовольно, без приглашения. Стекая по поднятому лицу они противно скатывались в ушные раковины.

Он смеялся так долго, что охрип. В конце концов, потушив сигарету и усевшись на поребрик, Антон закрыл лицо озябшими ладонями и просто горько заплакал.