Вторая глава (1/2)

Утро было серым и каким-то грязным. Накрапывал мелкий противный дождичек, неприятно щекоча лицо. Антон шлёпал подошвами кроссовок по мокрому асфальту, направляясь в учебную часть и шмыгал носом.

Он снова совсем не выспался — в голове застряла мысль об Арсении Сергеевиче, словно переводная татушка, не желающая отмываться с детской руки. С нею Шаст прометался несколько часов на влажных от пота простынях, то проваливаясь в тревожные сновидения, то видя обшарпанный потолок над кроватью. С нею он поднялся, когда пришло время собираться в универ, с испариной на лбу и противно-холодным, мокрым воротом футболки. С нею он употребил привычный утренний кофе с сигаретой, и с нею же вышел из общежития.

Мысли о Попове были все такие — холодные, тревожные, липкие, влажные. От воспоминаний о его блеснувшем сталью взгляде шёл холодок по холке. Тревога собиралась в комок посреди живота, заставляла сжиматься и переворачиваться внутренности. И, что самое противное — отдавала вниз и превращалась в позорное возбуждение, унизительное и всё такое же холодное, липкое.

У главного входа Антон закурил, зябко переминаясь с ноги на ногу.

Он вспоминал ужин с мамой перед своим отъездом в Петербург. Вещи уже были собраны — чемодан и спортивная сумка ждали его в коридоре. Смеркалось, ещё тёплый августовский вечер пах окончанием лета. За окном были слышны только редкие юные голоса припозднившейся детворы и стрекотание кузнечиков. Он сидел перед тарелкой жареной картошки и кружкой с крепким сладким чаем. Смешная кружка. Старая, с диснеевскими Винни-Пухом и Пятачком, с желтоватым сколом на краюшке. В эту секунду Шастун решил, что заберёт её с собой. Как последний осколок прошедшего детства, как кусочек маминой заботы, как напоминание о тёплом доме, где его всегда будут ждать.

Мама сидела перед ним, пока он ел, подперев подбородок рукой и смотрела с какой-то особенной, тоскливой, щемящей нежностью. Разглядывала его светло-русые непослушные кудри, курносый нос с еле заметной родинкой на кончике. Антон делал вид, что не замечал, запивая чаем застревающую в горле картошку. Было у неё какое-то труднообъяснимое свойство: быть очень вкусной, но при этом больно вставать поперёк горла и душить.

— Тошенька… — мама позвала его тихо, чуть дрожащим голосом, — Тош, ты уверен, что тебе стоит ехать туда? Большой город, совсем чужой… Как ты там один? Где ты будешь жить, чем будешь питаться? Кто о тебе там позаботится?

В её голосе слышались неприкрытое волнение и страх. Она прикрыла рот рукой и еле слышно всхлипнула.

— Жить — в общежитии, как и все. Питаться — едой. Мама, ну что за глупости? Мне не пять лет. Очень многие в моём возрасте уезжают учиться в большие города.

— Тош… Но ты ведь такой замкнутый. Я понимаю, что вы с Илюшей вместе едете, но всё же… Кроме него у тебя там совсем друзей не будет!

— А то тут у меня дофига друзей, кроме Макарова! Там много таких, как я. Наверняка найду каких-нибудь товарищей. Мама, вопрос решённый, я поеду. Я уже зачислен, глупо упускать такой шанс. Ну правда, не сидеть же мне всю жизнь в этом Воронеже? Что мне тут делать? Художественное образование надо получать в Питере. Там все возможности, все пути открыты! И знакомства, опять же, очень важны.

— Ладно, Антош… Я всё поняла. Ты только звони мне почаще, сынок. Иначе я ночами спать не смогу, переживать буду, как там мой Тотошка…

— Мааам, я же просил, не называй меня так!

Антон наигранно нахмурился, но кончики его ушей загорелись, выдавая его, и он робко улыбнулся. Мама протянула руку и нежно взъерошила его короткие волосы, а затем поправила их.

— Красавец ты у меня, Антошка. Жених. Приедешь в Питер, а там за тобой все девочки бегать будут.

— Ну мааам… — он густо покраснел, опуская глаза, — что-то здесь, в Воронеже, я толпы девушек за собой не наблюдал. Откуда ж им в Питере взяться? Да и… Не нужны мне девчонки.

— Как это не нужны, Тош?

— Ну, в смысле… Не до девчонок мне, вот! — выкрутился он, — Я рисовать люблю. Остальное мне не интересно.

Мама тяжело вздохнула, но снова погладила его по голове и кротко улыбнулась.

— Ладно, сыночек. Это твоя жизнь… Смотри только, не проворонь счастье. Лови его за хвост, когда оно тебя найдет. А какое уж оно будет, это счастье — дело твоё.

Антон скучал по маме. Звонил ей редко, потому что ненавидел врать. Врать, что хорошо ест, врать, что не мёрзнет и одет по погоде, врать, что не курит и не пьёт, врать, что денег, которые она присылает, на все хватает. Он не мог сказать ей правду. Не мог подвести ее. Не хотел, чтобы она нервничала и переживала. Пусть думает, что все хорошо. Так для неё будет лучше.

То, что жить самостоятельно в незнакомом мегаполисе тяжело — не сюрприз. Но представлять что-то, и проживать на самом деле — совершенно разные вещи. И хотя сейчас, когда прошло уже чуть больше года, ко всем трудностям Шаст более-менее адаптировался, некоторые вещи до сих пор заставали его врасплох. А появление на пути такого отморозка, как Попов, и вовсе ничего хорошего не предвещало. Шастун до сих пор не мог поверить, что такое может происходить на самом деле.

«Зачем он пишет мне? Будто кот, долго играющий с добычей, прежде чем сожрать. Если опустить самую страшную и при этом абсурдную догадку, будто он хочет меня убить… Что тогда остается? Неужели он меня… Пасёт? Чтобы потом склеить?» Антон помотал головой. «Нет… Вариант с убийством и то правдоподобнее чем то, что кто-то захочет склеить меня. Это даже смешно.»

Истлевшая сигарета неприятно обожгла пальцы, заставив вернуться в реальность. Он стиснул обугленный фильтр и швырнул его в стоящую рядом урну. Пора.

Поправив сумку на плече, Шаст взбежал по ступенькам и вошёл в здание университета, с усилием отворив тугую, тяжёлую дверь.

***</p>

День проходил вполне спокойно, если не считать того факта, что Антон постоянно шарахался, когда кто-нибудь окликал его или касался плеча. Он весь был натянутым, как струна, нервом, готовым вот-вот порваться с оглушительным звоном. Шастун ждал. Знал, что Попов собирается его отловить, и ждал. И вот, когда тревога слегка улеглась и появилась слабая надежда на то, что преподаватель забыл о своем обещании, они столкнулись прямо у выхода из мастерской.

Арсений Сергеевич ухмылялся. Самодовольно и навязчиво. Он стоял, в привычном безупречном костюме, прислонившись к стене спиной и сложив руки на груди. И, увидев Антона, тут же отмер. Приблизившись нему, взял за шкирку, как провинившегося котенка, и стал придирчиво рассматривать бледное лицо. Изучив синяки под глазами и их покрасневшие белки, Попов недовольно цокнул языком и покачал головой.

— Антон, ну так не пойдёт… Что скажешь в своё оправдание? — Арсений продолжал держать его за ворот, не отпуская, хотя Антон даже не пытался вырваться или убежать, — Мы вроде договорились вчера, что ты выспишься.

— А я бы выспался, если бы вы мне не написывали вечерами и ночами! Я всю ночь плохо спал из-за вас!

Арсений Сергеевич цыкнул на него и быстро оглянулся по сторонам, проверяя, не обратил ли кто внимание на возмущения Шастуна. Затем, всё так же за шкирку, поволок в конец коридора.

— Эй! Пустите меня! Я кричать буду! Помогите, насилу… — Попов зажал ему рот шершавой ладонью и оттащил в туалет. Затолкнув мальчишку внутрь, Арсений закрыл дверь.

— Кто тебя насиловать-то будет, щенок? — толкнув Шаста в плечо к стене, прошипел он.

Антон смутился, отворачиваясь. Помолчал, чувствуя, как Арсений рассматривает его с ног до головы, продолжая держать за плечо. Затем нахмурился, и, взяв волю в кулак, посмотрел ему прямо в глаза.

— Зачем вы меня сюда притащили?

Тот прыснул и еле заметно коснулся кончиком языка верхней губы, проводя по лицу и телу Шастуна тяжёлым взглядом.

— Поиграть.

Он положил широкую ладонь на солнечное сплетение и сжал в кулаке мягкую ткань худи.

— Я кричать буду, — голос Антона перед Поповым звучал так жалко, что ему самому стало противно, — громко.

— Честно? Я бы с удовольствием послушал.

Ореховые глаза в удивлении расширились, а торчащие уши стали алыми, как лосось. Арсений Сергеевич расплылся в довольной улыбке и провел рукой по впалому животу, скрытому одеждой.

— Вы же знаете, что это называется домогательство?.. — выдавил Шаст.

Его охватило то самое липкое, противное чувство, скапливающееся внизу живота, которое возникало у него при мысли о преподавателе, только теперь оно было гораздо сильнее. Уши и щёки воспылали, хотя по холке пробегал зябкий холодок, колени подрагивали, а пальцы судорожно перебирали по кафельной стене сзади.

— Домогательство? Я пока что тебя «там» не трогал, — Попов шептал, глубоко и хрипло, так, что у Шастуна по спине шли мурашки, — Хочешь?

Антон зажмурился до белых мушек перед глазами и встал на цыпочки, пытаясь отдалиться от Арсения Сергеевича, от его голоса, запаха. Очень желательно было бы провалиться сквозь землю. В животе будто стянулась пружина, которая вот-вот лопнет.

— Не хочу! — выкрикнул Шаст, резко толкая Попова в плечи и снова вжимаясь в стену, — Не трогайте меня больше! Не подходите ко мне!

Арсений угрожающе прожигал его взглядом. Кажется, у него даже заходили желваки на скулах. Какое-то время он не двигался, весь напряженный и замерший, словно дикий зверь перед броском. И только когда он снова двинулся навстречу, Антон сорвался с места и, увернувшись, вылетел из туалета, заставив тяжёлую деревянную дверь оглушительно удариться о стену коридора.

Он бежал долго, в страхе, что Попов настигнет его, догонит, поймает, разорвёт. Бежал, пока совсем не выбился из сил на первом этаже учебного корпуса и не сполз по стене, задыхаясь. Разгорячённые лёгкие и горло обжигал холодный воздух, по виску скатилась капелька пота, а коленки и руки тряслись так сильно, что Шастуну пришлось сжаться в комок, лишь бы хоть немного успокоить их.

***</p>

В пустом туалете гулко раздавался стук разбивающихся о раковины капель из кранов. Протекали абсолютно все краны, и звучали вразнобой, от чего у Арсения уже начинал дёргаться глаз. Прошло уже около пяти минут, как от него сбежал Антон. Он не стал гнаться за мальчишкой. Лишь раздосадованно ударил по кафелю кулаком, и теперь стоял недвижимый, словно статуя, упёршись ладонями в холодную стену. Кровь всё ещё стучала в висках, бурлила в жилах, билась веной на шее за безупречно белым, удушающим воротником рубашки. Попов отступил от стены, и, расстегнув верхнюю пуговицу, ослабил галстук. Дышать стало легче. Открыв один из надоедливых кранов с ледяной водой и плеснув ею себе в лицо, Арсений Сергеевич облокотился руками о раковину.

— Ебучий Шастун, — хрипло прошептал он, поднимая глаза к зеркалу, — Бегай, бегай сколько влезет. Вечно бегать не получится.

Закрыв кран и утерев лицо руками, он вышел из туалета.

***</p>

Антон просидел на полу около получаса, закрыв голову руками, пока кто-то легонько не хлопнул его по спине. Он автоматически дёрнулся в испуге, подумав, что это может быть Арсений Сергеевич, но, подняв глаза, увидел знакомое бородатое лицо. Это был его приятель, Илья Макаров, который так же приехал из Воронежа учиться и поступил на архитектурный факультет. В родном городе они учились вместе в школе и общались настолько близко, насколько вообще Антон мог близко общаться с людьми. Какое-то время после переезда они продолжали помогать и ходить друг к другу в гости, но, в конце концов, перестали, ведь Макара поселили в другом общежитии, и, к тому же, они сильно завертелись в учёбе и других делах.

Приятель обеспокоенно смотрел на Шастуна, увидев его реакцию, и аккуратно погладил по плечу.

— Ты чего, Антох? У тебя случилось что-то? Почему ты испугался?

— Да ты… Это… Не обращай внимания, всё нормально, Илюха. Просто не ожидал, что кто-то подойдёт.

— Может, тебя кто обидел? — Макар посерьёзнел, — Ты не молчи, я, если что, разобраться могу. Мне не сложно.

— Да нет, всё нормально, правда… Просто устал, наверное. Нервы ни к черту. Ты-то сам как?

— Да я-то в порядке. Потихоньку. Задолжал по учёбе правда немного, но это не большая проблема. А ты вот правда нехорошо выглядишь. Слушай, может, развеяться хочешь? Мы с тобой так давно вместе не зависали.

Антон задумался. Развеяться хотелось. Убежать от страхов, забыться. Отдохнуть и получить наконец-то хоть какие-то положительные эмоции. Он коротко кивнул Илье, и тот, всё поняв, протянул ему руку, чтобы помочь встать.

Они пришли в небольшой бар недалеко от университета. Макаров знал, что Шаст не любит лишних шума и ушей, так что они сели за столик в дальнем углу. Им довольно быстро принесли выпить, вроде джин-тоник, или что-то типа того.

— Ты не хочешь рассказать всё-таки, почему ты был так напуган?

Антон облизнул пересохшие губы и порядочно отхлебнул из стакана. В приглушённом свете лиц друг друга почти не было видно, так что рассказать всё здесь будет гораздо легче.

— Короче… Меня препод один… Не знаю даже, как назвать. Достаёт он меня, короче.

— В смысле? — Макар нахмурился и сощурился, тоже отпивая из стакана, а затем вытирая свои светлые усы, — На парах валит что ли?

— Да нет же! Боялся бы я его из-за этого, конечно. — с сарказмом пробурчал Шаст, — За кого ты меня принимаешь?

— А как тогда? Что он делает?

— Да понимаешь… Сначала у нас с ним просто была пара стычек, не особо приятных. Я ему нахамил, а он мне угрожал.

— Угрожал? Это ненормально.

— Подожди, это ещё не всё… Потом он где-то нашёл мой номер, вчера дважды мне писал. Вечером спрашивал, почему я не пришёл на наброски, якобы, он хотел меня увидеть. А ночью доебался, типа, почему я не сплю, и сказал, что если я буду невыспавшийся сегодня в унике, то пожалею.

— Так?.. — ожидая продолжения, кивнул Илья.

— Ну, я пожалел.

— В смысле?

— Он меня схватил в коридоре и затащил в туалет… А там… К стене прижал.

Брови Макара снова нахмурились. Взгляд расфокусировался, будто бы мозг обрабатывал поступившую информацию. А затем, посмотрев на Антона, друг произнес:

— Фу… Он педик, что ли?

— Да нет, не знаю, может и педик, кто ж его разберёт… — затараторил Шастун, краснея от кончиков ушей, — А ты прям вот не любишь педиков, да? Плохо к ним относишься?

— Да как-то не очень… Не знаю. Почему ты спрашиваешь?

— Да так… — отвёл глаза Антон, нервно сглатывая, — Слушай, а вот… Ну, чисто гипотетически, конечно. Если к человеку вот так пристают, а он… Ну… Реагирует на это определённым образом, значит тоже… Педик?

Илья уставился на Шаста, и, резко посерьёзнев, долго рассматривал сконфуженное лицо приятеля. Его зрачки бегали, будто ища, за что зацепиться.

— Антох, ты гей?

Шастун не знал, что ответить. Он опустил голову, пряча своё лицо от осуждающего взгляда друга.

— Эй, ты чего… Правда, что ли?

Антон кивнул. В носу предательски защипало. Он был готов расплакаться, и даже не знал, отчего. Оттого ли, что боялся осуждения своего единственного, как ему казалось, друга, или оттого, что он, наконец-то, сам для себя признал свою «порочность». Не понимая ничего до конца, он заплакал. Слёзы полились по щекам, горячие и солёные, против его воли, а он зашмыгал носом как можно тише, пытаясь скрыть, что он ревёт, как девчонка.

— Антоха… Ну ты че… Эй… Я… — Макар растерялся, не зная, как успокоить друга, и даже встал со своего места, возвышаясь над столом, — Если ты педик — то я нормально отношусь к педикам, понятно?! Мне всё равно, педик ты или нет! Ты мой друг! Ты это, главное, на меня не засматривайся, и всё пучком!

Шаст прыснул от смеха сквозь плач, и, вытерев лицо рукавами толстовки, поднял голову.

— Не беспокойся, ты не в моём вкусе. — в последний раз всхлипнув, он понизил тон, — Макарыч, незачем так орать, а то каждый официант тут узнает, кто я такой.

— Ты хочешь сказать, я не привлекательный? — Илюха посмотрел на Антона так, будто его это в правду задело.

— Привлекательный. Но не для меня. Ты классный парень, и отличный друг. И ты принял меня, хотя даже я сам себя пока не принимаю. Я дорожу этим.

Макар задумался, а затем легко улыбнулся.

— Может тогда повторим? — он махнул официанту, чтобы тот принёс им ещё выпить, — Расскажи мне теперь нормально про этого препода.

И теперь Шастун, как на духу, рассказал всё в подробностях. О том, как они столкнулись в первый раз, и о том, как Арсений Сергеевич угрожал, что убьёт его. Показал все смс-ки, что тот прислал, и пересказал, что конкретно Попов говорил сегодня в туалете.

— Ну… Что я могу сказать, Антох. Он точно гей.

— А ты знаток, как я погляжу!

— Да нет, блин… Тьфу на тебя! Сам посуди. Он проявляет нездоровое внимание, зажал тебя в туалете, так ещё и намекал на всякое…

— Так может он маньяк просто? Изнасиловать меня хочет и убить. Или наоборот.