Первая глава (1/2)

Антон сидел на широком подоконнике, забравшись на него с ногами. Остро наточенный карандаш быстрыми штрихами скользил по бумаге, пытаясь выхватить форму стоявшего неподалёку гипсового бюста. Поймать образ никак не получалось, он будто ускользал не только из поля зрения, но из мозга, отчего Шаст раздражался и крошил ластик, стирая следы графита с плотной бумаги. В последнее время руки совсем не слушались, линии выходили рваными и кривыми, пропорции скакали. Всё это не было похоже на Антона, ведь он всегда был блестящим учеником. Пусть не слишком усердным и прилежным, но схватывающим все на лету, быстро прогрессирующим и довольно оригинальным.

Шастун уткнулся лбом в предплечья, сложив их на коленях, и стиснул зубы. Хотелось кричать, биться, рычать, плакать. Как же сильно раздражало собственное состояние. Он устал терпеть неудачи, которые стали преследовать его, устал чувствовать себя бездарностью и не получать ни капли того удовольствия, что он получал раньше от любимого занятия.

Резцы прихватили тонкую кожу на запястье и сильно стиснули. Послышался хруст тканей. «Надоело. Как же, блять, всё надоело…»

— Эй, ты, студент! Всё нормально? Ты плохо себя чувствуешь? Может, в медпункт?

Антон вздрогнул. Бархатистый мужской голос послышался совсем близко, прямо над макушкой. Незнакомец оказался рядом так незаметно, что застал врасплох. Шастун молчал, перебирая в голове варианты того, как разжать зубы и оставить укус на руке незамеченным для нежелательного зрителя. Тот, в свою очередь, положил руку на опущенное плечо и легонько толкнул.

— Эй! А-у-у! Ты вообще в сознании?

Ему в ответ раздалось только протяжное мычание, озадачивающее ещё больше. Мужчина начал терять терпение, и, выдохнув, скомандовал:

— Так, ну-ка вылезай!

Он грубо дёрнул Шаста за локоть, заставляя оторваться. И тут же странно завис, увидев глубокие впадины и капли слюны на предплечье.

— Ты… Ты придурок, что ли?!

Антон только сейчас смог поднять голову и рассмотреть человека напротив. Первое, что он сразу заметил — огромные серо-голубые глаза. На секунду показалось, будто зрачки, уставившиеся на отпечатки его зубов, расширились. Потом любопытной конструкции нос, который тут же захотелось разобрать на плоскости. Губы тонкие, как будто суховатые, но всё же выразительные. Щетина манила проверить её на колючесть, тёмная, как и немного растрёпанная чёлка, спадающая на крутой лоб. Особенно позабавили небольшие, причудливые уши. Они, казалось, совершенно не подходили к лицу ни пропорционально, ни по форме, изогнутые и милые. Шаст усмехнулся, забывшись, и тут же уловил, как лицо напротив посуровело, а широкие брови сошлись к узкой переносице.

— Что-то смешное сейчас было? Вы тут все на голову больные, или что?

Шастун отвернулся. Вырвавшись из пальцев, которые всё еще сжимали плечо, он натянул рукав фиолетового худи до запястья, скрывая следы.

— Да почему ты молчишь? Ты немой?!

— Да вы кто вообще?! — не выдержал Шаст. «Приперся, хотя его никто не звал, застал в почти интимный момент, а теперь орет… Какого хера он себе позволяет?»

— Я кто? Я преподаватель.

— Да ну? Преподаватель чего? Непрошенных доёбов?

Антон посмотрел прямо ему в лицо, нахмурившись и сжав челюсти. Чёрные зрачки подрагивали, с яростью рассматривая его, перебегали от левого глаза к правому, оттуда к стиснутым губам и обратно. Минутное молчание прервалось, когда «преподаватель» прошипел сквозь зубы:

— Ты совсем охренел, щенок?

— Да, охренел, а вам-то чё? — воронежское воспитание давало о себе знать. Шастун уже было спрыгнул с подоконника, сжимая кулаки и выпячивая грудь, как вдруг сухие прохладные пальцы схватили его за горло, припечатывая затылком к стене, и заставили поумерить пыл.

— Фамилия. — с нажимом процедил их обладатель, надавливая перепонкой прямо под нижней челюстью.

Адамово яблоко прокатилось под кожей, но в глазах не отразилось ни капли страха. Они, даже в таком положении, привычно смотрели на оппонента сверху вниз.

— Шастун.

Мужчина хмыкнул.

— Неприятно познакомиться, Шастун. Меня зовут Арсений Сергеевич Попов. Я ваш новый преподаватель истории искусств и, поверь мне, твоя дерзость не сойдёт тебе с рук.

Шаст нервно сглотнул снова, и Попов явно это почувствовал, потому что рука сначала вздрогнула, а затем сжала выделяющийся кадык. Арсений Сергеевич склонился к самому уху.

— Ещё одна такая выходка, и я с тебя три шкуры спущу. Обещаю. Ты меня услышал? — негромко отчеканил он, касаясь носом коротко стриженного виска.

Антон, слегка напрягшись от такой близости, но не желая казаться побежденным, выдавил:

— Услышал.

Хватка ослабла, а затем исчезла. Потом исчез и сам Попов, поправив чёрный галстук на белоснежной рубашке, оставляя за собой запах какого-то древесного парфюма и стук каблуков. Шастун вновь присел на подоконник и изумлённо уставился в стену.

В голове у него было только один вопрос: «Что это был за пиздец?»

***</p>

Вернувшись в общежитие, Шаст почему-то никак не мог отделаться от мыслей о новом «преподавателе». «Ну и что он сделает? Настучит на меня? Да не выпнут же меня из академии из-за того, что я поцапался с каким-то аспирантом.»

Он был уверен, что никакой это не препод. «Небось практику проходит, или ещё чего, а выёбывается, как будто какой-нибудь декан.»

— Антон! Дурак, напугал, я подумала, ты тут вешаешься! Сколько тебя просить, не стой так!

Это в кухню вошла Оксана. Голова будто сама повернулась в её сторону, и губы расплылись в легкой улыбке. Замечания пролетели мимо ушей.

— И тебе привет, Окс.

Шастун стоял на табуретке и курил в форточку. Ему почему-то особенно нравилось курить там, наверху, прямо под высоким потолком, испещрённым трещинами побелки, из которого, недалеко от кудрявой головы, торчал ржавый металлический крюк посреди узорной лепнины.

— Ты чего такой задумчивый сегодня? Случилось чего?

— Да так… — истлевший окурок отправился в жестяную банку из-под горошка, которая служила в блоке пепельницей с прошлого Нового года. Захлопнув форточку, Антон стал спускаться, — Поцапался с одним типом.

— С каким таким типом? Из наших кто-то? — она достала из холодильника пакет с рисунком из огромных астр вырвиглазного цвета, — Антоша, будешь пирожки с яблоком? Мне мама передачку сегодня прислала поездом, тут столько всего, мы с девчонками даже втроём не осилим.

— Ну… — он почесал затылок и пожал худыми плечами. — Давай свои пирожки.

Просто так пирожков Оксана ему не дала. Она отвела его к себе в комнату, усадила за компьютерный стол и сообразила чайку на двоих, потому что, цитата: «если будешь всё время есть всухомятку — заработаешь завороток кишок». Попивая свой чай с варёной сгущёнкой вприкуску, Окс приготовилась слушать.

— Давай-давай, что там у тебя?

— Да блин… У нас препод какой-то новый появился. Докопался до меня в коридоре, а я… Ну я ж не знал даже, что он препод. Я ему нагрубил, в общем. Но, справедливости ради, и он мне тоже. Даже за горло меня схватил.

— Чего? Ты что, про Арсения Сергеевича?

— А ты-то уже откуда про него узнала? — возмутился Антон, активно жуя.

— Как откуда? Во-первых, я староста. Во-вторых, я в студ-совете. Между прочим, я тебе ещё в понедельник про него говорила, но ты меня, видимо, как обычно, не слушал…

— Вот же блять…

— А я, между прочим, говорила тебе, что он очень серьёзный и уважаемый человек, и, хотя он и молодо выглядит, вообще-то, он доктор наук и действительно преподаватель, а не практикант, как ты мог бы подумать…

— Блять. — повторился он.

— Советую тебе в следующий раз слушать меня внимательнее, Антош.

Шастун отпил горячий чай из кружки с щербатым краем, и, откусив ещё кусок, спросил с набитым ртом:

— То есть, иными словами, мне пизда?

— Ну, не то чтобы пизда, как ты выразился, но… Вообще, советую тебе как-нибудь загладить свою вину. И побыстрее. Кстати, завтра у нас с ним пара.

Антон сморщился. «Точно, он же еще и преподавать у нас будет. Ну что за блядство…»

— Спасибо за совет, конечно, Окси, но сказать намного легче, чем сделать. Я так понимаю, мне проще самому числануться, чтоб без боли и мучений.

— Да что ты так распереживался? Поговори с ним и всё. Ну и, я не знаю, купи что-нибудь… Шоколад, там, к примеру…

— Ага. — с сарказмом забурчал Шаст, — Цветы, шампанское, ещё чего?

— Я тебе предлагаю просто сделать маленький подарок, чтобы придать веса своим извинениям, а не свидание с ним устраивать.

-… Чего? Причем тут вообще свидание?!

Оксана звонко расхохоталась.

— А при том. То, что ты перечислил, обычно на свидание приносят. С девушками, знаешь. Если ты вдруг не забыл, что с ними вообще-то можно ходить на свидания.

— Ой, да иди ты…

Шаст доел второй пирожок, залпом допил чай и вытер рот рукавом домашней кофты.

— Ты чего, Антош?

— Да ничего, блин. Пойду я. Мне ещё десять набросков к пятнице надо сделать. Тебе бы тоже не помешало, знаешь? — Он выбрался из-за стола и забрал свою кружку с Винни-Пухом. — Даром что староста, а прямые обязанности студента кафедры рисунка не выполняешь.

Оксана немного обиженно поджала губы и покраснела.

— Просто мне это не так интересно, как всякие организационные и другие студенческие активности.

— Так и поступала бы в какой-нибудь другой вуз! Нафига в художественный-то?! Ты вообще не рисуешь, а мне потом за двоих отдуваться перед просмотром!

— Ты прекрасно знаешь, почему я здесь. Вообще-то, я тебе тоже во многом помогаю, Антон. И не надо на меня срываться, я не виновата, что ты умудрился нахамить преподавателю при первой же встрече.

Шастун хотел что-то ещё сказать. Открыл рот, затем закрыл, потом выпустил носом воздух, словно огнедышащий дракон. В итоге просто махнул рукой и вышел за дверь, не попрощавшись.

***</p>

Антон решил пойти на вечернюю натуру в академии, потому что в их комнате рисовать было решительно нечего, даже Позов и Шеминов куда-то подевались. Он стоял у главного входа в здание и курил привычный жёлтый «кэмел», кутаясь в тонкий и безразмерный плащ-макинтош, висящий на худом теле мешком. Его повезло урвать на вещевой барахолке ещё на первом курсе. В рюкзаке весело и обнадеживающе позвякивали несколько бутылок пива, которые Шаст собирался выпить, когда вернется в общежитие. Голова гудела. Сегодня он как-то забыл поспать, но, наверное, алкоголь позволит ему расслабиться и хорошенько отдохнуть.

Взгляд выхватил чёрную фигуру, появившуюся из-за дверей. Опознать её сразу не получилось, виднелось только длинное двубортное пальто, тонкий матерчатый бордовый шарф и то, что человек был в тёмных очках. Зато когда он приблизился, Антон моментально узнал этот конструктивный нос.

— И что ты тут торчишь, как тебя там… Шастун? Пришел просить моего прощения? Лучше бы тебе сделать это на коленях. — эту деталь мозг счёл нужным пропустить мимо ушей, — И побыстрее, я спешу.

— Еще чего. Я на наброски пришел. А что это на вас тёмные очки, Арсений Сергеевич? Солнце светит идентично всем, но ебанутым больше?

Попов поджал губы, остановившись прямо перед ним, и, резко сокращая расстояние, сверкнул каким-то угрожающим, стальным блеском поверх очков.

— Будь осторожнее, Антошка, — сжав хрупкое запястье пальцами, прошипел он — если будешь продолжать в том же духе, я убью тебя быстрее, чем твои сигареты, — еле заметный кивок вниз, на огонёк в руке.

— Вас посадят тогда… Вы что, в тюрьму хотите?

Губы напротив скривились в усмешке.

— Не то чтобы горю желанием, но… За то удовольствие, которое я получу, пока буду мучать и пытать тебя, в тюрьму сесть не жалко, Тошенька.

Он шлепнул по руке Антона, заставив его выронить почти целую сигарету на мокрый асфальт, а затем развернулся, как в прошлый раз, и чеканным шагом стал удаляться. Шаст насупился и окликнул преподавателя:

— Эй, вы! — Арсений Сергеевич остановился, но не соизволил обернуться, — Не надо. Так. Меня. Называть!

Антон закусил губу, отворачиваясь, и снова закурил дрожащими от раздражения руками руками. Он не видел, с каким довольным выражением лица уходил Попов, покачивая зонтом-тростью.

***</p>

Наброски, по сравнению со всем остальным в жизни Антона, прошли относительно неплохо. Конечно, из всех десяти получилось всего три-четыре сносных, и те не были потолком возможностей. Но, хотя бы на сегодня можно было расслабиться. Шастун сидел за компьютером, поминутно присасываясь к зелёной стеклянной бутылке. Вкус был так себе, но особой потребности в гастрономических изысках и не было. Алкоголь есть? Да. Что ещё надо?

Голые плечи были накрыты шерстяным покрывалом, а одна нога подмята, чтобы ледяная ступня хоть немного отогрелась. Соседи по комнате, Стас и Дима, уже спали, так что музыка играла негромко и в наушниках. Ребята учились на других специальностях — Стас на графическом дизайне, а Дима на компьютерной графике, так что, в профессиональном плане все трое не особо были друг другу интересны. Но, в остальном, у Антона с ними были вполне себе дружеские отношения, особенно с Димкой.

Шастун механически скроллил ленту, хотя головой совсем не вникал в суть новостей, постов, фотографий, мемов. Хотелось посидеть в интернете, чтобы отвлечься, но не получилось от слова совсем. Мысли были только об этом ебанутом Попове и его угрозах. «Может, стоит куда-то пожаловаться? Вдруг он на самом деле маньяк? Тут, в Расчленинграде, вообще чего угодно можно ожидать… Вдруг он, как тот историк-наполеон, убьёт меня, распилит по частям и в речку скинет? Речек тут много…»

— О господи… Что же мне в Воронеже не сиделось?..

Антон вздохнул и протёр глаза тыльной стороной ладони. Он взял бутылку, положил сигареты с зажигалкой в карман спортивных штанов и поплелся на кухню, оставив плед на компьютерном кресле.

Из форточки дул холодный, ночной, уже совсем осенний воздух, отчего обнажённые грудь и плечи покрывались мурашками, а соски каменели и сжимались, будто пытаясь защититься. Шастун прикончил последнюю бутылку за несколько щедрых глотков и поставил её на подоконник.

Теперь вспомнился ещё и конфликт с Оксаной. Да, в общем-то, они не сказали друг другу ничего, кроме правды, но, как обычно, правда — самое обидное. Шаст, докурив, бросил окурок в пустую бутылку, от чего послышалось негромкое шипение.

Можно было бы подумать, что Антон пойдёт к себе в комнату и ляжет спать, но он не был бы Антоном, если бы делал в этой жизни хоть сколько-нибудь логичные вещи. Он прошёл дальше по коридору, легонько придерживая стену, казалось, от неминуемого краха, и дошёл до двери в комнату, где живёт Оксана. Поскребясь в дверь ногтями, он негромко постучал, чтобы не разбудить никого лишнего.

Дверь открылась не сразу, видимо, Окс одевала халатик. Она осторожно высунула свой носик в приоткрытую дверь, как мышка из клетки, будто боялась того, кто может прийти в такой поздний час, но, увидев знакомое лицо, заметно расслабилась.

— Антош? Ты чего шкребёшься?

— Окса-а-аночка… — протянул тот, — Окси, прости меня за то, что я тебе набубнил… — он полез обнимать её за плечи, прижал к своей замерзшей груди и стал гладить по волосам, — Я дурак.

— Антон, ты пьяный, что ли? Почему ты холодный такой, опять голый у окна торчал? — Оксана нахмурилась и уперлась в его грудь своими маленькими ладонями, отстраняясь. — Подхватишь воспаление лёгких, а мне потом лечить тебя, да?

— Да что там воспаление лёгких… Ерунда… Он меня все равно скоро убьёт и расчленит! Если я пропаду вдруг, ты знаешь, что со мной случилось. Это он будет виноват…

— Тоша, ты чего несешь? Ты совсем, похоже, с ума сошел. Кто тебя убьёт-то?

— Попов. Он мне сегодня сказал.

— Так он же несерьёзно!

— А ты не слышала, как он это сказал!

— Хватит, Антон, сколько можно дурака валять! Тебе что, пять лет, дядечек боишься? Большой мальчик уже!

Он опустил голову и шмыгнул, отпуская её и пятясь к стене. Топчась на месте и потирая предплечье, Шастун забормотал:

— Ладно… Ничего страшного, что ты мне не веришь. Ничего… Главное, что я тебя предупредил…

Понурив голову и немного покачиваясь, Антон пошёл к себе в комнату, так же подпирая стенку. А Оксана, проводив его встревоженным взглядом, обняла себя руками и скрылась за дверью.

***</p>

Утром Антон чувствовал себя как обычно — разбитым и обессиленным. Он с трудом оторвал голову от подушки и заставил себя вылезти в холодную наружность из-под, пусть не очень толстого и тёплого, но все же одеяла. На автомате накинул на себя первые попавшиеся штаны и худи, взял чашку со стола и понёс её на кухню, чтобы сделать себе кофе.

На кухне Дима со Стасом ели яичницу, отковыривая последнюю от закопченной чугунной сковороды, стоящей между ними на деревянной разделочной доске. Звук скрежета вилки о металлическую поверхность проникал через уши в черепную коробку с нездоровой навязчивостью, от чего Шастун поморщился и буркнул себе под нос что-то нечленораздельное.

— Эй, Шаст! — Дима окликнул его, поворачиваясь и начиная рассматривать недовольное лицо с еле разлепившимися веками через толстые стёкла очков. — Выглядишь хреново, братан. Оставить тебе яичницы? С хлебушком поешь, нельзя не жрамши из дома выходить, а уж тем более пить эту твою бодягу растворимую и курить на пустой желудок.

Антон только махнул рукой в его сторону, разбавляя крутым кипятком две ложки растворимого кофе и три ложки сахара.

— Тох, Дима правильно говорит, — Стас встал из-за стола, скрипнув ножками стула, а затем половицами, — знаешь, что у тебя скоро будет? Во-первых, язва желудка, во-вторых, сахарный диабет, потому что кроме сахара и других углеводов ты почти ничего не жрёшь. А в-третьих, рак легких.

— Ну, последнее будет и у Димы, и у тебя. Не переживайте, все вместе сдохнем.

Шеминов закатил глаза, понарошку толкнув Антона в костлявое плечо.

— Я вообще, если честно, уже охуеваю, — Антон как обычно полез на табуретку и открыл форточку, чтобы остудить на ней кофе и покурить, — Окс, бляха муха, нифига не художник, а какой-то менеджер, и мозги мне компастирует постоянно. А вы, как я погляжу, вообще прирождённые медики. Вы хули тут все забыли?

— Придурок ты, Шаст. — Дима, прикончив яичницу, поставил сковородку в раковину и залил её водой. — К тебе все хорошо относятся и переживают, как бы ты дожил хотя бы до двадцати пяти. А ты как говнюк себя ведёшь, не ценишь дружеской помощи и поддержки.

— А я вас просил? Бесит меня эта ваша забота. Как будто от мамки из Воронежа и не уезжал. Она вам, может, бабок на лапу дала?

— Иди ты нахуй, Шастун, — огрызнулся Дима, отворачиваясь от него.

Оба удалились. Позов — в сторону ванной, а Шеминов — в комнату, так же заканчивать сборы.

Антон прикурил, щёлкнув ярко-красной зажигалкой. «Придурки… С чего они вообще решили, что, раз я их сосед, они теперь за мной следить должны и жизни меня учить? Душнилы, блять.»