Часть 11 (1/2)
Разбудил Усяня на ранней заре удар в бок такой силы, что молодой господин едва не скатился с низкого ложа!
Видели небеса, в Гу Су Усянь привык ко всякому, и единственное, к чему он привыкнуть так и не смог, так это были знаменитые ранние пробуждения. Виданное ли это было дело — вставать едва ли не раньше солнца! И это в самой-то Поднебесной, где солнце и так всходило раньше чем во всем мире! Скажите на милость, ну что могло поднять нормального человека в такую рань, какие неотложные дела могли быть столь неотложны?
Но в клане Лань придерживались на этот счёт совсем иного мнения. На то они и считались чуть ли не при жизни обреченными бессмертию. А вот Усяню до вознесения на Небеса было как до Пекина раком и его вполне устраивало такое положение дел, слишком многое на земле казалось ему занимательным, чтобы еще мучить свое бренное тело воздержанием и утеснениями. А потому нашему шалопаю было куда милей наоборот — вставать попозже, да зато всю ночь проводить в веселье. Одним словом, ничего хорошего в ранних подъёмах Усянь не видел.
Но именно сегодняшнее утреннее пробуждение Усяня случилось таким, что молодой господин надолго потерял дар речи. Ведь началось утро с того, что разбудила его никто иная как сама Дева Лань!
— Что ты здесь делаешь? — в голосе Нефритовой Девы звучал ничем не прикрытый испуг.
Усянь с трудом разлепил глаза и осмотрелся. В окно цзинши робко пробивались первые розовые лучи солнца и Усянь был вынужден признать — он провёл эту ночь не где-нибудь, а в постели самой Ванцзи! И судя по возмущению и ужасу Нефритовой Девы, сама она о том, как они с Усянем оказались в цзинши наедине, не помнила ровным счётом ничего!
— Ах, дева Лань, — улыбнулся юноша. — Не браните этого неучтивого. Этот Усянь очень хотел покинуть цзинши нынче ночью, но ни двери, ни окно перед ним не открылись. Что за заклинания вы использовали, что их даже мои талисманы не взяли?
— Прочь! — у Ванцзи даже губы побелели!
— Слушаюсь, моя госпожа! — торопливо скатился с постели Усянь. — Простите этого недостойного, госпожа!
Ванцзи хотела было выскочить с постели и наподдать Усяню для скорости под зад Биченем, но стоило ей сбросить с плеч покрывало, как бедная девушка с негромким криком спряталась назад!
Она была совершенно обнажена! Только на плечи было накинуто её же собственное праздничное ханьфу!
Магический замок, повинуясь заклинанию Ванцзи, открылся и Усянь вывалился за порог, тут же задав дёру в сторону жилых комнат адептов, придерживая на плечах спадающее ханьфу, оказавшееся самым загадочным образом непристойно распахнутым. По счастью, остальные адепты тоже разделяли с Усянем его нелюбовь к ранним подъёмам и потому на пути ему почти никто не попался.
— Твою мать!
По утрам, да ещё и с дикого похмелья братец его особенной любовью к человечеству не отличался.
— Где тебя носило всю ночь, дурья задница? Неужели сложно хоть слово сказать, перед тем, как удирать за периметр?
Цзян Чэн торчал над тазом с холодной водой с вполне понятными любому перепившему накануне неотложными проблемами.
— Тоже мне, брат называется, — ворчал Цзян Чэн. — Хоть бы принёс кувшинчик на утро! И почему это ты свеж, точно в ледяном источнике всю ночь прохлаждался. Где был? Что делал?
Усянь ни за что в жизни даже под пытками не признался бы братцу, где был на самом деле, и уж тем более — чем занимался, поэтому закатал рукава и буднично приступил к процедуре полоскания морды Цзян Чэна в холодной воде, чтобы сделать обличие братца хоть минимально пригодным к показу на утренних чтениях.
А сам попеременно краснел и бледнел, думая о том, из чьих покоев вышел, с чьего ложа он только что поднялся. Этой ночью случилось так много всего необычного и чудесного, что сердце молодого господина при одной мысли билось, точно пойманная птица.
Усянь знал, что несмотря на дырявую память, воспоминания об этой ночи останутся с ним навечно.
А Ванцзи всё забыла! Вот как губителен был алкоголь для Ланей!
И в каком ужасе должно быть, пребывала сейчас Нефритовая Дева, обнаружившая саму себя поутру на ложе с молодым господином, не помня ничего из того, что случилось накануне!
***</p>
На утренних чтениях половина народа, словно в солидарность с Цзян Чэном, выглядевшим как вчерашний труп, и чувствовавшим себя примерно так же, сидела за учебными столами только благодаря тому, что держались под столом за сиденья. Винные лавки Цайи вчера сделали годовую выручку и незадачливым адептам, многие из которых, как, например, Не Хуайсан, впервые столкнулись с такой штукой, как тяжелое похмелье, оставалось себя утешать разве тем, что моральный дух Гу Су был ими, конечно, подорван, зато благосостояние городка — несомненно укреплено.
Ох, много, много кувшинчиков с «Улыбкой императора» прокочевало через священный портал Гу Су в широких рукавах праздничных одежд!
Даже блистательный Цзинь Цзисюань выглядел основательно помятым. И поздние сожаления о собственной неумеренности не делали Павлина краше.
— Господин Усянь… — раздался шепот за спиной.
Усянь оглянулся.
— Помогите мне, господин Усянь… — поклонилась ему Мянь-Мянь украдкой от своего повелителя.
Усянь посмотрел вниз, на ноги девушки. Мянь-Мянь, оказывается, зацепилась подолом за резной обод, украшавший учебный стол, и никак не могла двинуться дальше, попав в весьма щекотливую ситуацию. В руках девушка держала целую стопу свитков — несомненно таскала их вместо Павлина.
Глазки Мянь-Мянь были припухшими, лицо — в тщательно запудренных красных пятнах.
Всю ночь плакала?
— Что, госпожа Мянь-Мянь, господин Цзинь и во хмелю столь же несдержан на язык и мнит ниже своего достоинства держать себя учтиво с приближенными?
Всё это Усянь почти прошептал, наклоняясь, чтобы высвободить подол Мянь-Мянь.
— Ах, какой вы бесстыдник, господин Усянь, — без должного жара и прежнего кокетства улыбнулась девушка, когда усилия Усяня увенчались успехом. — Эта Мянь-Мянь благодарит.
От Усяня не укрылось, как поджал губы Павлин. Это ведь он должен был помочь девушке из своей свиты! И это его помощи должна была просить Мянь-Мянь! Такой афронт, что и говорить, для гордеца Цзинь Цзисюаня был особенно оскорбителен.
Усянь уже вовсю со злорадством воображал себе, как будет теперь с полным правом осаживать зазнайку семейки Цзинь язвительными упоминаниями о недостойном поведении, если только тот опять посмеет задирать нос перед Яньли, как поднял взгляд и увидел застывшую в дверях зала для утренних чтений Деву Лань.
Проказливые мыслишки тут же повыдуло из головы Усяня… Лань Чжань, и это было видно невооруженным взглядом, была… Про таких Мадам Юй любила говорить «Краше в гроб кладут». Бледная до синевы, с глубоко залегшими тенями, бледными бескровными губами, Лань Чжань вся была воплощение черной вины и отчаяния, не могшего облечься в слова никогда-никогда-никогда… Небеса одни знали, что себе успела навоображать ужасного бедная девушка за то время, как выставила Усяня за порог, и особенно теперь — завидев того, с кем провела беззаконную ночь на ложе, держащим подол чужого платья.
Смотрела Дева Лань прямо перед собой совершенно нечитаемым взглядом, но никто в эту минуту не назвал бы лицо Лань Чжань спокойным и бесстрастным. Отрешенность свою и особенное надмирное спокойствие Нефритовая Дева утратила навсегда, вместе с первыми ударами взволнованно забившегося сердца при виде одного господина из Юньмэна, известного своей дерзкой удалью.
Усянь вскинул взгляд и мгновенно встретился глазами с Ванцзи. Тёмные молнии ударили в самое сердце юноши! При виде его девушка еле заметно вздрогнула и, о диво, опустила голову, точно чувствуя ту особенную вину, что отныне никогда больше не позволит ей держать голову прямо… Прошла, словно ослепшая, на свое место среди притихших учеников, и словно к столбу позора на лобном месте, присела за свой стол первой ученицы на виду у всех.
Сердце Усяня затрепетало, словно на него, обнаженное, плеснули кипящей водой! Кто как не он был виноват! Кто как не он был причиной этого смятения и отчаяния! Девушка отдалась в его полную волю, она не могла себя защитить, потому что не понимала, что делает! И он еще, проведя ночь в ее покоях, так легкомысленно принялся оказывать любезности другой девице!
Слова, вырвавшиеся у Ванцзи о ее скорой помолвке с Вэнь Чао, вдруг всплыли в его памяти с беспощадной ясностью…
И то, что Ванцзи собиралась сделать с собой сразу после совершения брачной церемонии…
Сейчас Ванцзи выглядела так, словно приговор себе она уже вынесла.
Нет!
Это не должно было случиться так!
Сердце Усяня еще было полно теми словами и взглядами, которыми они обменялись с Лань Чжань на празднике Фонарей. Ведь не послышались они ему, не привиделись. И тот поцелуй, которым его одарила Лань Чжань у заводи…
Разве это было не согласие?
Даже больше, чем всё, что последовало после, в цзинши.
Усянь был уверен в этом, как не был уверен ни в чем в своей жизни до этого момента.
Сердце Ванцзи было отдано ему. И он не имел права предать доверие. И обходиться с этой драгоценностью, как с безделицей, было безумием.
Очнулся Усянь от своих трудных дум как раз на середине разглагольствований Циженя о великой пользе умеренности и несомненном вреде невоздержанности. Оказывается, старик уже довольно давно тут надрывался. Причем не сводя пылающего праведным гневом взора с одного лишь Усяня, точно господин из Юньмэна был единолично виноват в том, что в зале для утренних занятий аж окна запотели от несвежих дыханий забывших накануне о скромности и воздержании юных адептов и учеников.
Впрочем, к брани и поклепу Усяню было не привыкать. Тем более, что так хотя бы в поле зрения дядюшки не попадала повинная голова Ванцзи, которая, это видел Усянь по спине девушки, то и дело вздрагивала от раскатов гневного учительского голоса.