Пролог (2/2)
— Может, морфин? — робко уточняет обычно жизнерадостный Дима, но Мария Степановна твёрдо отметает подобное предложение:
— Нет, это точно плохая идея. Иди, посмотри живот, где болит, что по дренажам, и посмотри, когда точно обезболивали.
Иду. Щупаю. Смотрю. Спрашиваю. Возвращаюсь. Докладываю.
— Болит в эпигастрии, никуда не отдаёт, по дренажам спокойно, промедол в десять тридцать пять. Что делать?
— Ничего. Ждать, — вздыхает Мария Степановна. Дима, получив указания, уходит, а я решаю разобраться с дисками.
Пока бегаю с дисками Муравьёвой (а не забрала их из архива именно я), Шевченко становится хуже. Боль усилилась, Александра Григорьевича нигде нет, Деревенского доставили в операционную. Хотя Александр Григорьевич не оперирует лапароскопически, но посмотреть на операцию хотел, поэтому он наверняка в четырнадцатой операционной, как и Тигран. А раз они оба лечат Шевченко, то я убью двух зайцев разом и доложу им обоим сразу. Бегу на четвёртый этаж через пятый (а лифт игнорирует не только первый этаж, но и почему-то четвёртый).
— Тигран Сафронович, у Шевченко боли в животе, эпигастрий, никуда не отдаёт, по дренажам спокойно, промедол не помогает, что делать?
Александра Григорьевича в операционной нет, а загорелое лицо Тиграна тут же вытягивается, как в прошлый раз, когда он стоял в операционной, а ему сказали, что у Шевченко полный живот крови. Неужели опять?..
— Делай срочно УЗИ, я договорюсь, и узнай, брали ли кровь с утра. — Злорадство усиливается стократно. — Если нет, то возьми «экспресс».
— Если вы не забирали направление, то всё сделано, — ровно отвечаю я.
— Я ничего не забирал, — раздражённо отвечает Тигран, смотря, как Деревенского погружают в наркоз и готовят к операции. — Сделай УЗИ, а там посмотрим. И скажи мне.
Киваю, бегу обратно. По пути встречаю Александра Григорьевича. Говорю то же самое. Седые брови сходятся на переносице, мне же становится совсем не хорошо.
— Боли в эпигастрии могут быть причиной нижнего инфаркта миокарда! — выдаёт он спустя несколько минут раздумий, а у меня всё холодеет в душе. ГПДР, кровотечение, а теперь ещё и инфаркт! — Нужно срочно взять ЭКГ! Татьяна, договаривайтесь с реанимацией!
УЗИ пока отменяется, Александр Григорьевич стоит рангом выше Тиграна, а потому его задания я буду выполнять в первую очередь. Дозваниваюсь до реанимации, пытаюсь объяснить, но кто будет слушать ординатора? Второй раз звонит уже Мария Степановна, и от её строгого тона дело сдвигается с мёртвой точки. Едем в реанимацию исключать инфаркт. Началось…
Шевченко, грузный полный мужчина, поступивший в стационар с весом в сто шестнадцать килограмм, стонет и корчится от боли. Грузовой лифт останавливается почти на каждом этаже, тратя драгоценное время. Липкий пот стекает по спине. Две операции за три недели, постельный режим, голод… переживёт ли он инфаркт?
Катим тяжёлую каталку до реанимации вместе с Димой. Он всегда готов помочь, а двум хрупким девушкам будет трудно докатить такого объёмного мужчину. На нас все смотрят, впрочем, как всегда… Шевченко загибается от боли.
В реанимации после двух ЭКГ диагноз инфаркт категорично снимают. В это время подходит Александр Григорьевич. Реаниматологи настаивают, что это острый живот и надо брать опять экстренно на стол, Александр Григорьевич настаивает, что со стороны живота всё спокойно. Наконец делаем УЗИ… всё чисто, кроме газа в кишках, ничего нет. Тем временем фентанил, вколотый реаниматологами, не помогает. Я молча смотрю на Марию Степановну, и та, скривившись, качает головой.
— Это очень нехорошо, — шепчет она мне. Да я и сама это поняла… а делать-то что?!
В реанимации держать больного не хотят, принято решение экстренно делать КТ живота. На КТ нас тоже никто, мягко говоря, не был рад видеть, но с горем пополам договорились сделать. Шевченко продолжает кричать и загибаться от боли, фентанил не помогает, никто не знает, чем ещё обезболить после сильных наркотиков, а морфином мы можем остановить сердце… неужели всё-таки возьмут на стол?
По КТ в итоге ничего не находят, диагноз панкреонекроз тоже отваливается, хотя боль меньше не становится. По анализам тоже всё спокойно. Поднимаемся на этаж, берём у реаниматологов ампулу ещё одного обезболивающего, ждём. Остаётся только ждать.
Час дня. Со всей беготнёй забыла про больничный Боброва. А я же обещала! В глазах темнеет, кроме чая, еды во мне за день так и не появилось, но сначала дела, потом низменные потребности. По дороге обратно звонит Фатима и сообщает, что Деревенского открывают, нужен третий ассистент, а больной-то мой! Да что ж за день такой?! Бегу в четырнадцатую операционную, по дороге кое-как отдав больничный.
Сверкающие двери, открывающиеся автоматически, бестеневые лампы, современнейшее оборудование. Операционные в онкоцентре похожи на космический корабль, за три месяца я так и не привыкла к подобной роскоши, поскольку раньше училась не в Москве… надо же, оказывается, бывает и так?! Серьёзно?!
Намывшись, с помощью операционной медсестры надеваю стерильный халат, перчатки. Волосы надёжно спрятаны под шапочкой с совами, маска чуть задевает левый глаз, но трогать её уже нельзя, иначе придётся мыться заново. Придётся терпеть, пока всё не закончится. Встаю к столу вторым внешним хирургом, беру аспиратор.
Тигран спрашивает про Шевченко и недовольно хмурится, когда я говорю про инфаркт и реанимацию. Хотя это была идея Александра Григорьевича, который сейчас напротив, в двадцати сантиметрах внимательно осматривает печень руками! Хмурься на него или кишка тонка?! Слава богу, боли у Шевченко поутихли, поэтому вопрос об экстренной операции не стоит. Решаем, что делать с Деревенским.
Огромная опухоль в левой доле печени видна глазом, даже мне понятно, что здесь не так. Но живот тоже открыли не просто так: с помощью эндоУЗИ нашли метастаз в пятом сегменте. Совсем небольшой, при обследовании накануне никто его не увидел. Поэтому вырезаем всё руками, втроём.
Я уже привыкла к инструментам, знаю, когда лезть, а когда не мешать. Немного покровило, но не больше полулитра, Александр Григорьевич опытный хирург и знает своё дело, и даже его пальцы обладают гемостатическими свойствами, как он всегда шутит. Резекция печени выполнена, опухоль удалена, метастаз на разрезе не подтвердился, Тигран тяжело вздыхает, что могли всё закончить и так, без крупного разреза на весь живот. Но не могли. Раз было подозрение на метастаз, то надо было делать до конца, и с тяжёлым вздохом это говорит и Александр Григорьевич. Всё правильно.
Тигран дал мне пошить кожу, но я опять накосячила, а он опять шепчет сквозь зубы: «Позор!» Это действительно позор, но я стараюсь дышать глубоко. На выходных пошью, обязательно! Чувствую себя ещё более тупой, чем раньше.
Закончив с кожей, мы сообщаем анестезиологу, что можно будить больного. Половина четвёртого. Я уже мысленно передала одного своего больного в реанимацию и собралась бежать в отделение ко второму, а затем на лекцию, как между ног у Деревенского появилась лужа крови. А ещё сгустки в моче… Нет, вы издеваетесь?!
Только удалили катетер, как кровь полилась ручьём. Вспоминаю, что у больного была операция по поводу аденомы простаты в Израиле энное количество лет назад. Ждём урологов. Точнее, Тигран ждёт, а я бегу на лекцию, ведь их пропускать нельзя, иначе выгонят и из отделения, и из универа. Интересно, этот ужасный день когда-нибудь закончится?!
Час вещания про рак яичка — и я снова на этаже. Отхватила от Тиграна за не сделанный протокол операции (когда, я вас спрашиваю, должна была его делать?!), посмотрели Шевченко, вроде ничего, спит, живот спокойный. Идём в реанимацию к Деревенскому.
Кровотечение из полового члена не прекращается, реаниматологи за два часа не получили ни грамма мочи, зато накачали его лазиксом. Снова ждём урологов, которые крайне неохотно идут в седьмом часу пятницы. Зато когда приходят через сорок минут, то целой бригадой! И ещё через двадцать минут литр девятьсот мочи. Реаниматологи счастливы, мы счастливы, урологи довольны. И только они начали накладывать повязку на причинное место бывшего губернатора какой-то там области, как за нашими спинами по коридору проскакивает каталка с девушкой.
— Остановка сердца! Не дышит! — кричит реаниматолог, хватая подручные инструменты, все свободные врачи бегут на шестой пост. Липкий страх сковывает душу: неужели на моих глазах умрёт человек? Я к этому не готова! Господи, помоги!
Девушка, совсем молодая, моя ровесница. Полностью лысая. Приехала, перешагнула порог онкоцентра, упала, перестала дышать. Тут же доставили в реанимацию, искусственное дыхание, ИВЛ, поддержка сердца. Обошлось. Я выдыхаю. Все вокруг тоже. Больше здесь делать нечего, идём на этаж. По дороге замечаю куртку и чемодан. Точно, только приехала…
Тигран вдруг смотрит на часы, морщится и вздыхает:
— Да что ж такое-то?! — Я непонимающе поднимаю на него глаза, пытаясь угнаться за ним, а он снова вздыхает: — Да у сына сегодня день рождения…
Не сразу, но на моём лице проступает улыбка. Две недели назад, как раз в тот день, когда Шевченко стало первый раз плохо и его экстренно взяли на стол, у дочки Тиграна был день рождения. Четыре года. Пришёл он в тот день в двенадцатом часу, с тремя тортами и виноватый, но малышка его дождалась. А что ещё делать, раз у папы такая работа? И сегодня опять двадцать пять…
— Тигран Сафронович, — с улыбкой протягиваю я, положив ему на широкое плечо хрупкую ладонь, и он вымученно улыбается в ответ. — Всё будет хорошо. Ещё даже восьми нет, вы сегодня успеваете!
— Да я ещё даже подарка не купил, — отмахивается Тигран, снимая с волос хирургическую шапку.
— А сколько лет?
— Семь.
— Так лего! — уверенно предлагаю я, а на его озадаченное лицо поясняю: — У меня племяшке семь, сейчас все дети тащатся от лего. Гарантирую!
Он устало улыбается, а я так и не могу сказать, как же отношусь к этому человеку-сфинксу. Правда. Просто не могу.
Кабинет Тиграна находился аккурат рядом с второй палатой, и мы зашли напоследок к Шевченко, которого при нас хорошенько вырвало желчью. И я что-то говорила про уйти пораньше из этого чистилища?.. Вот наивная!
Улыбки на наших лицах как не бывало, но к счастью, нашему болезному от рвоты стало легче. Боли в животе прошли, возможно, они были связаны с перерастяжением оперированного желудка. Такая версия вполне имела право на существование, особенно в пятницу вечером. Наркотики в этот раз не понадобились. Ставим желудочный зонд, промываем желудок, Тигран отпускает меня домой. Опять с рыком. Но я уже настолько выжата, что не обращаю на это внимания. Времени — девятый час. Я на ногах пятнадцать часов подряд.
«Поем дома… — вздыхаю я, печально посмотрев на контейнер с нетронутыми за день макаронами с грибами. — Не хочу…»
Стипендия только через полторы недели, а жизнь в Москве не сказка. Работать с таким графиком не получается, приходится экономить на всём. Но макароны уже в печёнке сидят… Скину немного, ничего страшного. Наконец переодевшись, иду домой.
Не успеваю я спуститься на второй этаж, как звонит Андрей. Мой муж. Мы с ним вместе перебрались в Москву, но он давно построил карьеру в Ай ти, а я ещё учусь. За пять лет любовь поувяла, денежный вопрос встаёт всё чаще, я стараюсь молчать, терпеть и ждать выстраданного диплома, чтобы уже выйти на работу и ни от кого не зависеть. Что ждёт он — не знаю. Мне всё равно. Лишь бы доучиться, а без него я это сделать не смогу, стипендии даже на съём комнаты не хватит. Зато я с утра до ночи людей спасаю, круто, да?!
— Когда будешь дома?
— Скоро, — устало отвечаю я, выбегая из онкоцентра. — Скоро, я только вышла.
— Тань, я тебя почти не вижу! Что ты там делаешь со своим Тиграном?!
— Работаю! — в сердцах выкрикиваю я, выбегаю на тротуар. — Я работаю, целый день, ты представляешь?! Ладно, дома приду, поговорим, скоро метро, надо маску надевать. У меня нет денег на штраф.
— Ага, давай, — раздаётся недовольный голос в трубке… ну почему опять во всех бедах виновата я?! Господи, когда закончится этот кошмар?!
«Не реветь, только не реветь. Ты сильная, ты справишься». Пролетаю рынок, впереди горит зелёный, людей почти нет, как и машин, темнота, холодно. Хочу побыстрее добраться домой. Бегу. Вся спина мокрая от пота.
Яркий свет, свист, грохот, лязг тормозов. Меня сжало, вывернуло, разорвало в клочья… Тьма. И вдруг голос: «Вы это видели?! Откуда она взялась?!»