За серо-зеленой сталью. (КуникидаДазай) (1/2)

Зелёные глаза напарника — первое, что видит Дазай после очередной попытки суицида. Всегда первое.

Они у него живые.

Блестят.

Не зря говорят, что глаза — зеркало души.

Дазай старается часто не смотреть коллегам в глаза — он знает, что его взгляд пугает своей мёртвой пустотой. Он не даёт времени разглядеть то, что души в нём нет. Зато с Куникидой не так. С ним легко. По его глазам Дазай всегда может понять что испытывает напарник, когда взгляд не затуманен такими глупыми расчётами и бессмысленным планированием, когда он смотрит на него, а не внутрь себя.

Куникида очень странный по мнению Дазая. Он не позволяет себе и шагу лишнего сделать или действия, непрописанного в его бесконечном блокноте. И одновременно позволяет себе так нагло, почти беспринципно, лупить Дазая этим чёртовым блокнотом. Хоть это и не прописано на тонких страничках «Идеала». И это… как минимум непривычно.

Он его не боится. Смотрит прямо в глаза, не опасаясь черноты и демонов, скрытых за радужкой. И это вызывает интерес.

***</p>

Первый раз, когда Куникида вытащил его из петли, произошёл спустя месяц после прихода в агентство. Кажется, тогда это был самый большой перерыв между попытками.

Голос, зовущий его, звучал как из-под толщи воды. Горло болело, а в ушах страшно пищало. Поступающая в голову кровь ощущалась пламенем, голова горела, зрение было мутным и очень медленно фокусировалось. Но испуганно-рассеянное лицо новоявленного напарника он запомнил отчётливо. Куникида был обеспокоен и, кажется, действительно переживал за него в тот момент. Попытался разузнать что же заставило залезть в петлю.

И Дазай испугался. Не хотел показать своих демонов, оттолкнуть. Замарать столь чистую душу. Дазай не видел столь открытых людей. Не поверхностных. Открытых. Без фальши, злого умысла или лицемерия.

Дазай понимал много человеческих эмоций, понимал их природу, читал и манипулировал за счёт этих знаний. Знал: боль, злость, обиду, зависть, алчность, жадность. Но ничего этого не было в глаза идеалиста. Это пугало.

Дазай не мог придумать ничего лучше, чем отшучиваться. Каждый чёртов раз, когда блондин спасал его. И постепенно неподдельное беспокойство сменилось вспышкой облегчения, мелькавшей из раза в раз, когда Осаму приходит в себя. Суицидник всё не может понять для чего его спасают, зачем блондин так упорно вытаскивает его из околосмертного состояния. А после в глазах Доппо, Осаму видит смертельную усталость. Она ползёт от края зрачка серым цветом, поглощая потускневшую зелень.

Дазай и сам устал, но по-другому.

Так сильно устал от всего, что сил уже нет даже дышать, не то что жить, и уж тем более бороться. Он хочет хаять напарника последними словами за то, что тот всё никак не может плюнуть на него и перестать вытаскивать с того света. Хочет закричать, что бы перестал успевать останавливать кровотечения. Чтобы перестал перерезать чёрт пойми какую по счёту верёвку. Перестал вытаскивать из общежития, когда он уже почти умер от отравления парами белизны, выпить которую просто духа не хватило.

Дазай хочет зверем выть, вырваться, вернуться и умереть, наконец. Не получается: отравление и слабость не дают. Единственное, на что он способен, — полувозмущённый шёпот:

— Нууу Куникида… — на «Дай мне умереть» сил не хватает.

«Чёртов прагматик» — про себя фыркает Осаму, скашивая глаза на педантичного коллегу, хоть и понимает, что прагматизма в нём меньше, чем идеализма.

Такие ломаются. Дазай видел.

Дазай и сам ломает. Намерено.

Тихо, плавно, по чуть-чуть, не больно.