глава 15 (2/2)

— Тихо, — одними губами произносит Реборн. — Вдох-выдох через нос. Успокойся. Давай.

Вдох. Выдох.

Вдох. Выдох.

Тсунаеши прикрывает глаза, продолжая дышать.

— Молодец, — рука с его рта не исчезает.

Они в заблокированной машине, рядом с ней — в тишине это слышно слишком отчетливо — шаги, и все, что он может, это дышать.

Вдох-выдох. Шаги все ближе. Раздается шипящих смех.

Вдох выдох. Машина скрипит — воздух панически захватывается ртом, даже сквозь плотно прижатые к губам пальцы. Реборн, прислушивающийся, переводит взгляд на него:

— Носом, Тсунаеши. Вдох-выдох. Все в порядке, — снова шёпотом.

Носом. Вдох. Выдох. Он знает, что в опасных ситуациях главное — это не паниковать, но, как оказалось, это ему очень сложно дается.

Вдох. Выдох.

Вдох. Выдох.

Шаги больше не повторяются, и, может быть, это был мираж, это был обман слуха? Общая галлюцинация на фоне стресса?

Вдох. Выдох.

Он снова слышит шаг — и за ним сразу же скрежет. Терпкий запах оседает в горле. Горячая капля приземляет ему на лицо.

— Дыши, — шепчет ему Реборн, не давая времени на осознание, а его рука — точно над ним, видимая даже в плохом свете, — пробита чем-то блестящим насквозь. Эта гребаная машина сделана из картона?!

Он старается дышать, когда следующий нож, клинок, лезвие, что бы это ни было, прилетает рядом с головой Реборна и замирает, едва не коснувшись кожи.

Он не дышит, когда интуиция взвывает снова — и толкает все тело вперед, оттаскивая и Реборна. Тот поддается, изумленный, удерживая рукой за спину — и машина начинает накреняться от смены веса, ровно в тот момент, когда в место, где была голова Тсуны, не вонзается десяток лезвий сразу.

Грохот. Тсунаеши бьется лбом о чужое плечо и безвольно заталкивается за спину Реборна. После грохота — шипящий смех, и сквозь затуманненное болью зрение он замечает светлые, почти сияющие в темноте волосы — и совершенно ненормально широкую улыбку.

Потом его резко сгибают, надавив на затылок — и он больше чувствует, чем слышит, как над ним вонзается еще один нож.

— Va' a quel paese! — шипит Реборн, и в узком пространстве салона изворачивается, чтобы дернуть за ручку двери. Та ожидаемо заблокирована от удара — и это не делает ситуацию лучше. — Cazzo! — Леон на плечах превращается в узкую металлическую палку в руке. — Ты! Вниз — и ни в коем случае не выглядывать! — Реборн кидает на него взгляд длиной меньше секунды — и с треском взламывает замок на двери, прицельно вбивая острый край в кружок блокировки и проворачивая.

Тсунаеши смотрит на окно — прорезанное гребанным лезвием, как это вообще возможно. Тсунаеши рывком опускается вниз, закрывая руками голову. Тсунаеши, распахнув глаза, видит перехваченный ладонью прямо у его лица нож.

Видит ками, если бы он не знал, что Реборн умеет заживлять сам себя, он бы похоронил их обоих на месте.

Сейчас он хоронит только себя.

Реборн вырывается из машины — и в ту же секунду звучит выстрел. И еще один. И еще. Шипящий смех не прекращается; он привыкает к какофонии звуков и теперь может отличить еще и свист стали, прорезающей воздух. Несколько раз они цепляют машину. В какой-то момент он тянется — в прострации — коснуться тела Моретти. В какой-то момент Реборн, видимо, сокращает расстояние между ним и каким-то долбанным сумасшедшим — и швыряет егок капоту. Глухой удар спиной, хрип. Один удар по лицу. Второй. Третий. Тело сползает вниз — Тсунаеши приподнимается, следя за тем, как Реборн отвешивает ещё несколько пинков в живот и все завершается хрустом пальцев, на которые приземляется пятка.

— Гребаная Вария, — сплевывает мужчина. Тсуна видит ровный порез на лице. Или просто кровавое пятно, то, что от него осталось, если Реборн успел это залечить. — Он здесь не один. Офицерский состав был оставлен позади, к сожалению, не мертвым, но у них слишком много людей в подчинении, — он подходит к выломанной двери. — Нам нужно убираться отсюда. В городе больше возможностей скрыться.

— Но Моретти… — Тсуна косится на тело: живое? Мертвое?

— Оставь Моретти и подумай о том, что до тебя могут добраться в любой момент! — шипит Реборн.

— Как я, блять, могу оставить человека?! Он может быть мертв! — срывается на крик Тсуна, и мужчина закрывает лицо ладонями в страдальческом стоне:

— Его имя — Моретти-мертвец, его сердце запустится само спустя время, это _абсолютно нормально_ для него, черт подери, нам нужно двигаться!

— Как ты можешь гарантировать, что он не мертв?!

— Даже если он мертв, моя цель — сохранить твою жизнь! Вылезай! — Реборн делает шаги к нему, протягивая руку и цепляясь за плечо толстовки. — А если он не мертв, он все равно будет оставаться в таком положении до самого конца! На нас напала, в очередной раз, кстати, Вария! У них не самая лучшая репутация среди теневого мира. Идем!

Тсунаеши позволяет вытащить себя, проглатывая слова, которые хотел сказать. Над заревом города висит Луна и совсем не видны звезды.

***

Хром каким-то налаживает контакт с Савадой (точнее, с его Пламенем, но этого достаточно, чтобы сказать, что они с Реборном в Италии и постепенно сдвигаются все южнее и южнее, как и должны, и что Савада в панике, но это вполне нормально для тех, кто общается с Реборном, решает иллюзионист), и перемещаться с двумя туманниками было бы проще, думает Вайпер, если бы это были только туманники. Не еще несколько мутировавших подростков, изводящих его сопровождение.

— Я просто надеюсь, что Вонгола достаточно мне заплатит за то, что я притащу к ним Туман Десятого, — шипит он под нос, вышагивая к частному самолету. Если что-то случится на борту, он за себя не ручается. Несмотря на то, что ему докинули денег, ему явно отбавили нервных клеток, и впервые (ладно, не впервые, но ему надо развести драму) он предпочел бы, чтобы было наоборот.

Такими темпами он дойдет до того, что ему нужен психотерапевт, надо остановить эти мысли.

— Прошу остановить взлет, в районе введен режим чрезвычайной ситуации! — к ним спешат сотрудники органов, и он прямо сейчас их ненавидит. Вайпер оборачивается, но первым к ним шаг делает Мукуро. Его алый глаз — буквально — сияет в сумраке.

— Предоставьте это мне.

Вайпер наблюдает какое-то время за тем, как люди пугаются до обоморока от чего-то долговязого липкого и осторого, выползающего из их тел. Затем разворачивается, так, что вздымается плащ, и стремительно идёт дальше к самолету. Если Вонгола ему не заплатит, он сольет информацию, собранную на них, за бесценнок.

Он уже сейчас может позлорадствовать, представляя, какую панику наведут моллюски, если кто-нибудь сообщит, например, о том, что их Внешний Советник до сих пор полагается на поддержку официальных ВМС Италии? От того, что Лар, подчиняющаяся сейчас Вонголе, когда-то состояла в них, не меняется строка в Омерте, которая говорит всеми силами избегать правоохранительных органов и защитников государства.

Но это только если ему не заплатят. Ему хватило Варии в свое время для воспитания, он не готов брать на себя бесплатно очередных детей. Ужасных детей. Даже на время.

***

Даже самые красивые туристические города в самых развитых странах имеют свои трущобы, свои заброшки и свои места, куда стекаются те, кому больше некуда идти. Тсуна не привыкает к подобному, но, наверное, его стандарты после беготни с нервным сном и событиями на грани смерти, немного упали, потому что когда они оказываются в небольшом домике чуть в отдалении от других таких же небольших домиков (Реборн называет это преимуществом видимости на открытой территории), а там оказывается кровать, просто кровать, с каким старым матрасом и истончившимся подушками, понизились.

— Нужно передохнуть, с утра нужно продолжить движение, — говорит Реборн, потягиваясь. Красное мелькает на обнажившемся на секунду животе.

— Насколько утром? — монотонно спрашивает Тсуна.

— Лучше часов в шесть, — жмут плечами в ответ.

Тсунаеши медлит, давая себе время на осознание, а потом говорит:

— Я не встану в шесть после такого дня. Мне не хватит сил.

— Ты встанешь, — хмурится Реборн. — Нам нужно довести тебя до места.

— Не надо впихивать меня в это, у меня нет желания там появляться! — вспыхивает Тсунаеши. — Если это не грозит смертельной опасностью, мне нужно поспать хотя бы часта десять.

— Мы потеряем время.

— Ты теряешь людей, потрать и пару часов!

Реборн вздыхает. Приподнимает руку. Сдержанно цедит:

— Если бы сейчас мы возились с Моретти, то, вероятно, столкнулись бы с кем-то еще. Они, как шакалы, следуют друг за другом. Ты должен это понимать.

— Ты должен понимать и то, что если я вижу с собой гребаный труп или кого-то на грани смерти, я хочу помочь! — вспыляет Тсунаеши. — Не кинуть человека!

Реборн замирает, прикладывая пальцы к глазам, затихает, словно бы не дышит, а потом кидает:

— Раздевайся.

— Что? — недоуменно хмурится Тсунаеши.

— Раздевайся, мы посчитаем точки, и там их — наверняка — будет тридцать две, как и до этого, и, я надеюсь, тебя успокоит, что ты не взял очередной грех на душу, — цедит Реборн с прищуром, удерживая руку у лица.

— Да какая гребаная разница, по чьей вине он погиб?!

— С того, что у нас буквально мировая система строится на том, что если кто-то умер по твоей вине, на тебя ставится метка до конца жизни?

— Не в этом смысл! — срывается Тсуна. — Не в этом смысл! Ты… ты не понимаешь, что я не могу проигнорировать, когда кому-то плохо? Ты пройдёшь мимо человека, которому действительно нужна помощь, я не по… о, — он обрывает себя, глядя в спокойное лицо. — Точно, ты ведь не понимаешь.

— Я вообще не понимаю, почему ты так волнуешься из-за того, кого знаешь меньше часа, — прищуривается Реборн. Расслабляет лицо. — Просто ложись спать, Тсуна, ты поспишь и тебе станет легче.

— Ты не понимаешь?! Не понимаешь?! — Тсунаеши подходит ближе. — Ты волновался обо мне с первой встречи, таскался за мной и объяснял, и после этого ты не понимаешь? Ты можешь волноваться о человеке, особенно когда он в тяжелом положении, перестань это отрицать!

— Савада, ты мой заказ, я бы волновался о тебе на протяжении миссии в любом случае, даже если бы ты был запрет в сейфе с стенами в четыре метра толщиной, — Реборн смотрит на него сверху вниз, и он кажется более пугающим, чем обычно, но чем больше Тсуна говорит, тем ему хуже, все, что копилось, вырывается наружу, а чем ему хуже, тем он бесстрашней.

— О, ну, раз тут только отношения исполнитель-заказ, я надеюсь, ты будешь готов признать то, что ты отвратительно справляешься со своим заданием!

— Ты жив! — возмущенно разводит руками Реборн.

— Я десятки раз за все это время чуть не умер, я буквально был на грани в гребаной лаборатории, я не знаю, может, для тебя это типичный опыт, но это невероятно больно! — кричит Савада — и закашливается, чуть ге сорвав горло. — Это больно, когда что-то вышвыривает тебя из тела, когда из-за своего долбанного Пламени, которое взялось из ниоткуда, сгорает твоя собственная кожа, это больно!

— Это всегда можно научиться контролировать…

— Я не хочу это контролировать! — это был почти визг и ему почти стыдно. — Я не понимаю, почему ты считаешь, что у меня есть хоть какое-то желание в этом действительно разбираться, я бы помолился за то, чтобы этой херни никогда не было! Чтобы мой папаша никогда не находил мою маму и не обрекал меня, ее, нас, на то, что сейчас происходит! — глубокий вдох. — Я… — судорожный выдох. — Я устал.

— Ты сможешь отдохнуть позже, нам просто нужно… — Реборн делает шаг вперед. Степень разочарования достаточна, чтобы Тсунаеши засмеялся: невесело и хрипло:

— Мне нужен отдых сейчас. Для тебя я кажусь слабаком, но за эти дни рухнула вся моя жизнь, вся, абсолютно, я не смогу вернуться к ней, даже если захочу. Я не понимаю, почему тогда, когда, блять, начало все налаживаться, мы только оправились от позора, который вылился на нас со всех сторон, ото всех, кто хотя бы что-то услышал о том, что кожа моего отца краснее, чем у нормального человека, все рухнуло! — он взмахивает руками. Он задыхается. — У меня нет цели, кроме как, блять, вернуть свою, мать, а знаешь, что самое интересное?!

Реборн, до этого молчавший, приподнимает брови:

— Что?

У Тсунаеши дрожат руки, но он тянется к карману штанов, где все еще чужой телефон. Он снимает блокировку — и отступает на шаг, когда шаг делают к нему.

— Что ты собираешься делать? — Реборн смотрит холодно.

— Позвонить, — у Тсуны рвется истерическая икота.

— Тсуна, тебе нельзя…

— Да иди к черту! — он снова взрывается и на этот раз все-таки срывает голос. Кашель сотрясает тело до обидных слез. — Как ты… можешь гарантировать, что моя мама… действительно у Емитсу… — голос обрывается, горло болит, Тсуна почти чувствует вкус крови на языке.

— Что? — недоуменно хмурится Реборн.

— Откуда ты… вообще взял, что Емитсу забрал… маму… сюда… — спрашивает Тсунаеши, прожимая пальцем иконку телефона.

— Это то, какой информацией я располагаю от самого него.

— То есть, ты не знаешь… — он торопливо вводит номер, успевая только на первые четыре цифры. — Не приближайся ко мне! — кричит он, уже вжимаясь в стену. Совсем близко окно, и он поглядывает в его сторону.

— Тебе. Нельзя. Звонить, — повторяет Реборн то, что говорил разы до этого. — Не привлекай к себе лишнее внимание, Тсуна, мы в слишком опасном положении.

— Дай мне позвонить матери.

Тсунаеши, забитый в угол, резко осунувшийся и бледный, выглядит сумасшедшим. На любое движение в свою сторону, он напрягается и хмурится, словно готовясь к удару.

Реборн опускается на колени, приподняв руки, над головой, и садится на пол. И повторяет:

— Тебе нельзя звонить. Для твоей же безопасности. Отдай телефон.

— Дай мне позвонить матери.

— Отдай телефон, Тсунаеши, или мне придется забрать его силой.

— Дай мне позвонить матери, или я убью себя здесь.

Глаза реборна распахиваются, потому что мальчишка не шутит. Он настолько пугающе серьезен, насколько это возможно.

— Я не дам тебе умереть рядом с собой.

— Я буду повторять это до тех пор, пока ты не выдохнешься. Дай. Мне. Позвонить. Матери.

— Я свяжу тебя перед тем, как ты очнешься. Дотащить тебя будет легко.

— О, серьёзно, почему же до этого так не поступил? — ядовито отзывается Тсуна. — Дай мне позвонить, — повторяет он, снова и снова, снова и снова, у Реборна на лице сложное выражение, но в какой-то момент он кивает.

Тсунаеши возле стены ему не верит. Он ждет. Реборн может дернуться достаточно быстро, чтобы отнять этот единственный нынешниц его способ связи с миром. И Реборну приходится отодвинуться почти ко входу на полу, прежде, чем Тсуна переведет взгляд с него на подсвеченный в темноте экран и торопливо закончит вводить номер. Он смотрит на Реборна еще раз, прежде чем нажать на трубку и приложить к уху. Он не отрывает от него взгляда, пока идут гудки.

Время замирает.

На третьем гудке в динамике возникает женский голос:

— Алло? Кто это? Впервые вижу, чтобы номер совсем не отображался…

Это его мать. Господи, это его мать, она говорит, она звучит устало, но говорит, и он за эти дни словно бы начал забывать ее голос, настолько иначе он звучит.

— Мам?.. — пробует он совсем тихо. Но она слышит. Конечно, она слышит, это его мама, она замечала его шепот за несколько стен, конечно она услышит его.

— Тсуна? — взбудораженно переспрашивает она. — Храни тебя боги, Тсуна, это ты? Это же ты? Я так давно тебя не слышала, где ты сейчас?

— Мам. где ты?

— Я первая задала вопрос, вообще-то! Ты пропал отовсюду, я не могла тебя найти, господи… — она обрывает себя. — Ты в плену и не можешь говорить? Ты выдашь себя, да? Боже, дай мне хотя бы знак, что ты в порядке! — она шумит чем-то на фоне и тараторит-тараторит-тараторит, изливая свое бесконечное волнение.

Всхлип.

— Тсуна! Все хорошо, все будет хорошо! Ты же знаешь, мы всегда справлялись! Плакать, конечно, совсем не стыдно, но не плачь, пожалуйста… — она звучит сама на грани слез.

— Я в порядке, мам, — он выдавливает, прикладывая руку к лицу и вытирая с щеки слезы.

Внезапно звонок обрывается писком, в котором тонет ее голос, и Тсунаеши, не выдерживая внезапного пронзительного звука, отводит телефон от уха. Голова гудит от боли.

— Кто-то пытался вмешаться в разговор, — произносит Реборн. — Как вариант, она пыталась передать канал связи полиции. Они довольно хорошо научились отслеживать подобное со времен последнего международного закона о красных точках.

Тсунаеши сворачивается, упираясь в колени лицом. Сползает по стене, пока не оказывается совсем на полу. Тело сотрясает судорога беззвучных рыданий. Он настолько слаб сейчас, что ему не хватает сил даже поднять руку и оттолкнуть Реборна от себя.

— Давай. Я не смогу вылечить тебя, если ты заболеешь, — он тянет за плечо, и рыдания превращаются в скулеж. — Mio Dio, — тело отрывается от земли, зависая на руках, и через пару мгновений аккуратно укладывается на кровать. Тсунаеши забивается в самый угол — там неудобно, большой провал у стены, и он наполовину свисает, наполовину упирается в узкий, болезненно впивающийся в бок край, но это большее из того, что он может сделать, одновременно желая исчезнуть и одновременно желая оказаться где угодно, но просто не здесь.

— Я… — он задыхается. — Я не уверен, что смогу утром просто подняться…

В ответ тишина. За окном начинает моросить. Есть совершенно идиотское желание оказаться там, под дождем. Может быть, заболеть. Чтобы, как в детстве, оставаться в теплоте потом и получать заботу.

— Я просто… я не выдерживаю…

Все еще тихо.

— Мама… может быть в безопасности? Или это подстава?..

— Я не знаю, Тсунаеши.

Он всхлипывает, упираясь лицом в ветхую подушку. Ему не хватает дыхания, поэтому он освобождает рот и давится плачем.

Реборн выходит из домика, и он чувствует себя отчего-то совсем брошенным.

— Верде, — не здороваясь, начинает Реборн, как только снимают трубку. — Отследи последний мой звонок и сотри его, как можно быстрее.

— Блять, что снова натворил этот мальчишка, — женщина на том конце ворчит, но отвлекается на какое-то время, чтобы выполнить приказ. — Процесс запущен, но если запись уже на каком-то носителе, то я бессильна.

— И на том спасибо.

— Что у вас происходит? Эфир разразили новости о большом леднике посреди города, это просто чудо какое-то, что ваших лиц не оказалось на местах съемки. Там только любительские кадры

Наверное, он слишком громко облегченно выдыхает, раз Верде сразу подбирается и настораживается:

— Что такое?

— Плохо справляюсь с заданием, — он подпирает спиной стену.

— Главное: справься. Фонг уже здесь. Мы будем ждать твоего прибытия.

— Мгм.

Он вжимается спиной в холодную стену, смотрит на усилившийся дождь:

— Ты же тоже чувствуешь в последнее время какую-то слабость от Пламени?

— С этим разберемся позже, — резко обрывает его Гроза. — Сначала — ты.

Вздох.

— Закончено. Надеюсь, там не было что-то важное, если это все-таки у кого-то осталось, — объявляет она после короткого механического звука.

— Спасибо еще раз.

— Так часто меня благодаришь, ого, — усмехаются на том конце.— Когда примерно прибудешь?

Реборн молчит, вглядываясь в сумрак:

— Сейчас глупый вопрос, но мне надо убедиться. Я же нехороший человек?

— Конечно, нет, — удивляется Верде. — Как будто среди нас есть хорошие… — озадаченно бурчит она куда-то в сторону. — Но если захочешь встать на путь истинный, так и быть, дразнить сильно не будем.

— Правда? — он позволяет себе усмешку.

— Правда. Так когда прибудешь?

— Скоро. Chaos.

Он сбрасывает звонок, возвращаясь внутрь. Савада смотрит в сторону двери пустыми глазами. Между его рук устроился Леон, весь полыхающий желтым, как бы не навредить таким количеством Пламени.

— Ложись спать, — Реборн присаживается, откидываясь на спинку кровати. — Леон отлично защищает сны.

— Паскаль.

— Я уверен, что он нет. Я не Рапунцель.

Тсуна безучастно хмыкает, но покорно закрывает глаза. Он уверен, что сон к нему прийти не может, не после всех эмоций, которые он успел пережить за этот короткий период, но ему хватает едва ли пары секунд в кромешной темноте, чтобы отключиться. Он не чувствует теплой руки на своих волосах, коротко взъерошевшей и тут же убравшейся прочь.

Когда он просыпается днем, светло и никого рядом нет.

***

Занзас лениво потягивается, как большой представитель семейства кошачьих, Фонг рядом с ним потягивается почти так же — и стреляет таким злобным взглядом в сторону Верде, когда та задумчиво переводит взглял с одного на другую, что сразу ясно — не простит.

Вайпер не потягивается, но Вайпер несет очередные дурные вести, потому что перед ним два ребенка-туманника, которые говорят, что они — Туман Савады Тсунаеши, и он говорит, что может за них поручиться.

— Это походит на какой-то заговор, — тянет Занзас. Под его взглядом обычно все съеживаются, но это же туманники, поэтому они просто пугающе смотрят прямо в ответ. — Все якобы Хранители Савады соберутся здесь, потом он явится сам, а потом будет второе пришествие Христа.

— Теории заговоров не работают, хотя бы потому что даже вечеринки числом больше трех человек нормально организовать не выйдет, — ленно отвечает Фонг. — А тут целвй мировой порядок должен быть направлен.

— Я шучу, женщина.

— Плохо получается, мужчина.

— Перестаньте спорить, вам еще надо встретиться в мирном расположении духа, — раздраженно перебивает их Верде. Вайпер подплывает ближе, нарочитым полушепотом спрашивая:

— Что за кошка им дорогу перебежала?

— Просто не ладят.

Вайпер, кажется, не удовлетворяет такой ответ, но он не докапывается. Видимо, решил узнать позже от других, более разговорчивых источников.

— Эй, жадный мусор, — зовет Занзас, — если ты все еще имеешь место в Варии, то буду ждать отчет по связи со всем офицерским составом у себя до часу.

— Блять, босс, это сорок минут!

***

Реборн появляется, когда Тсунаеши уже устает паниковать и начинает думать, как ему выбраться из этой ситуации: за пределами своей страны. Без документов, потому что они должны быть все у Реборна. Придумать получается мало что, если честно, поэтому он радуется приходу Реборна — до того, как волной накатывает стыд и вина за вчерашнюю истерику.

Реборн выглядит расслабленным, держа в руках сумку — новую, такой у него точно не было до, из которой, когда он ставит ее на хлипкий столик у окна, сначала появляется Леон, затем какая-то невнятная круглая выпечка и два больших пластиковых стакана, от которых несет запахом кофе. Потом сумка, с явно дополнительным весом внутри, приземляется Тсунаеши на голову.

— Ауч!

— Вставай ешь, — показывает головой направление Реборн, забирая стаканчик и садясь на подоконник, скрипящий под его весом. Тсуна по привычке хочет спросить, собирается ли он есть, но после вчерашнего решимость отбивает. Он смотрит в сумку, замечая свои документы и деньги — наличка, изумляется он — внутри, а затем поднимается, чтобы забрать булку и кофе со стола.

— Что это? — храбрится он для вопроса, рассматривая кружок, посыпанный сахаром и изюмом. Мягкий, если продавить.

— Чамбеле. На кексы похожи по консистенции.

Он откусывает. Правда похоже на кекс.

— А сколько сейчас времени?

— Около часа дня.

Тсунаеши тушуется, пытаясь стать меньше:

— Я извиняюсь…

— О, боже, неужели ты думаешь, что я бы не поднял тебя раньше, если бы действительно захотел? — стонет Реборн, поднимая лицо к низкому потолку, а затем опускает, чтобы посмотреть на Саваду. — Ешь. Как видишь, еще ничего страшного не произошло. Поешь — пойдем дальше. Нам предстоит долгий путь.

— М, — Тсуна кивает. Снова откусывает. Делает обжигающий глоток. Ждет, пока уймется боль в горле. — А по поводу вчерашнего…

Лицо Реборна настолько выразительно-ироничное, подмывающее сказать что-то, за что его точно в итоге застыдят, что Тсуна не рискует продолжить. Доедает он в тишине. Маленький домик остается позади с стаканчиками внутри и смятой после сна кроватью.