глава 15 (1/2)

Фаната Тоф Бейфонг зовут Энма, и вблизи, и если вглядываться без паники, а не на размытых (как Тсунаеши понимает, намеренно, замечая несколько камер на телефоне, выглядывающем из кармана чужих джинс) фото в их чате, его глаза кажутся еще более невозможными. Тсунаеши уже увидел в мафии, как они могут менять цвет под Пламя, увидел пугающую гетерохромию Мукуро, где почему-то вместо зрачка висела катакана, но таких, красных, с чем-то, похожим на компас, вместо зрачка он еще не встречал. И не думает, что встретит.

Они стоят, потому что, ну, Тсунаеши же попросили остановиться, потом Энма торопливо просит его оставаться на месте, заходя в магазин, и возвращается из него с двумя стеклянными бутылками и и бело-синей пачкой с чем-то, напоминающим наггетсы.

— Я подумал… — он говорит на чистом японском, без акцента, снова думает Тсуна, это плохо кончится, думает Тсуна, но стоит на месте, это же его друг по переписке и он… он же не мог отравить еду, пока был в магазине, тем более, что она вся закрыта? — Что с едой будет не так напряженно?

— И с алкоголем?

Энма выглядит пристыженным.

— В моей Семье принято проблемы решать с ним. Даже когда я был младше, так было… Я могу купить что-нибудь ещё.

— Нет, все в порядке, — Леон, забравшийся под толстовку и повисший по спине, стискивает свои когти. Тсуна знает, что не все в порядке, перестань! — Ам. присядем?

Странно возвращаться вроде как на ту же лавочку на той же улице, но атмосфера из довольно-обреченной, скрашенной вкусной едой и ожиданием Реборна, превращается в напряженную. Энма легко открывает бутылки, когда видит, что Тсуна пытается уже ударить горлышком о ближайший бордюр, изгибаясь через подплечник («Спасибо, а то мне один раз так крышкой в глаз отлетело»). Пиво пенится, под человеком в зеленом костюме и федоре с кружкой пива надпись «Birra Morreti Baffo d'oro». Наггетсы в сине-белой пачке оказались сильно перчеными рисовыми ньоками.

И Тсуна задаётся вопросом:

— Стоп, все вопросы решаются алкоголем? Сколько тебе?

— Двадцать один? — недоуменно сводит брови Энма. — Что-то не так?

— Как ты пил алкоголь, если это было незаконным?

Энма тушуется и нервничает, потом смотрит на бутылку в его руках, как на последнюю надежду:

— Ам… я думал, ты тоже пил? Ты сказал, что тебе отбивало крышку в глаз?

— Газировка. Она тоже продается в стекле.

Энма теряет надежду. Вздыхает.

— Давай не будем говорить о том, как я нарушил закон, я могу поклясться, что это было в присутствии старших и, более того, с их подначивания. Я жертва, а не правонарушитель.

Тсунаеши смеется — и говорить дальше становится в разы легче. Он не может успокоить свои руки, которые треморит так, что он не уверен, что сможет нормально отпить, не облив себя.

***

Нет ничего страшнее человека, который вылетает на тебя из ниоткуда, пока ты в сумраке леса. Конечно, немного убавляет страх то, что за спиной оружие. И немного увеличивает его то, что на тебя вылетает убийца уровем выше. Поэтому Ямамото, чтобы не столкнуться и не взбесить сильнее, отклоняется назад, взмахивая руками. Черные глаза над ним недовольно прищуриваются, рука уверенно хватает за грудки, заставляя выпрямиться и уверенно встать на ноги.

— Ямамото? Какого черта?

— Ну, я подозреваю, что ты уже встретился с моими товарищами, Реборн, так что не вижу смысла объясняться, — он неловко улыбается, растягивая губы как можно шире.

— Я из всего главного состава Варии не встретился разве что с мальчишкой Ноно и сумасшедшим, — обреченно стонет мужчина. — Где Савада?

— Я его отпустил, — честно признается Такеши. Тонкие брови в вопросе взлетают вверх. — Он мое Небо. Я и до этого подозревал, сейчас убедился.

— Он твое Небо, — кивает Реборн, больше для себя. — Почему это напоминает путешествие, где этот дурень просто находит себе Хранителей, — он потирает лицо, вздыхая. Ямамото не очень понимает, о чем он, но наверняка что-то идет не по плану. Смешно видеть этого человека, у которого что-то настолько явно идет не по плану, поэтому он не удерживается от хихиканья. Реборн сурово на него смотрит, но не возражает.

Ямамото — непризнанно, слышите, лично им непризнанно, — был его любимчиком среди молодняка мафии, возникающего там и тут то по своему желанию, то притаскиваемые с улиц. Они встретились впервые, когда Реборн принимал задание от Тимотео, уже имея заказ на одного из его сыновей, а Занзас доказывал с криком, что ветвь Вонголы прервется, если его отец будет так беспечен. Тогда он еще не хотел занять место Тимми. Ямамото был новичком, ходящим по пятам за Скуало Суперби, увидевшим в нем потенциал и решившего обучить себе соперника, раз уж его отец, последний мастер Шигури Соен Рю, умер, и еще не понимал опасности человека перед ним.

Так или иначе, Реборн видит тех, чья судьба сводит все таланты к убийству. Подобных себе. У Ямамото, возможно, хватало наивности, по меркам их изменившегося всего за пару десятилетий мира, он даже не был совершеннолетним. Ах, а Реборн успел застать даже традицию ранних браков в отдаленных поселениях даже в самых развитых странах. Но, несмотря на наивность, ему хватало хладнокровия занести над человеком катану. И хватало рефлексов, чтобы увернуться от пули.

Природный талант — это то, что надо ценить.

— Я показал ему путь в Гравеллону-Точе, там было по прямой, — доверительно сообщает Ямамото.

— Ага, только прибыть мы должны были вдвоем в другое место, — без удивления констатирует убийца. Вздыхает. — Спасибо за информацию.

— Да не за что.

— Я вроде как… подстрелил ваше Солнце.

— Надеюсь не насмерть, а так все в порядке. Мы сейчас немного на разных сторонах.

Реборн тихо усмехается:

— Нет, не насмерть, — и пружинит в коленях, готовясь бежать дальше.

— Странно видеть тебя без шляпы, — вкидывает Ямамото прежде чем развернуться и зашагать дальше. Словно совсем не боится.

— Я не всегда надеваю федору. Это просто часть одного из моего образов, — возмущенно чеканят ему в ответ. Ямамото пожимает плечами. Он вроде как всегда помнит это название, но почему-то оно никогда не возникает на языке, когда нужно.

***

Энма отпивает последний глоток из своей бутылки, когда у Тсунаеши опустело едва ли горлышко, и внезапно среди легких впросов, которыми перекидываются люди, тяжело роняет:

— Что ты делаешь здесь, если еще недавно ты был в Японии? Мне казалось, твоя учеба еще не завершилась.

Тсуна не может объяснить. Тсуна не может сказать своему знакомому-незнакомому, что, знаешь, у меня жизнь чудесным образом перевернулась. И вот теперь мой день рождения празднуется в побеге от странных силуэтов в лесу. А еще, кажется, ты один из тех парней, которых я должен бояться, потому что моя интуиция не может успокоиться и я не могу даже унять дрожь в конечностях, надеюсь, ты этого не видишь или не думаешь, что это из-за тебя, потому что если ты хороший человек, мне будет очень неловко.

— Я… не могу сказать, — отговаривается Тсуна с смешком. — Извини. Но, если ты в Италии, то я надолго здесь. Я вообще не знал, что ты здесь живешь!

— Я не живу здесь, — качает головой Энма, утаскивая ньокку. — Моя Семья происходит из Северной Америки. И я провел большую часть жизни там.

Интуиция воет-воет.

— А что ты делаешь здесь, в Италии, Энма?

Энма дожевывает, сглатывает, переводит на него взгляд со вздохом:

— Дечимо Вонгола, как думаешь, почему я могу находиться сейчас в Италии?

Энма закидывает в рот еще одну ньокку. Допивает, запрокинув голову.

Тсуна замирает.

— Так есть предположения, что я могу делать здесь, перед Дечимо Вонголой? — прерывает ошеломленное молчание Козато. Уголки губ Тсуны подергиваются:

— Я все еще надеюсь, что ты здесь не чтобы убить меня.

Энма вздыхает. Энма кажется очень опасным.

— Когда-то давно Вонгола и Шимон были союзниками, мой предок Козарт Шимон, дружил с Джотто Вонголой, был близок ему, как брат, и мечтал о новом мире, — говорит Энма, и Тсунаеши знает, что история не кончится хорошо. — Первое поколение твоей Семьи убило его и уничтожило всю память о нашем прошлом, — он поднимает на него красные глаза. — Вонгола — Семья, которой я желаю забвения и уничтожения, такого же, какое пережила моя Семья. Мои люди. Если ты станешь новым Боссом, то вашу историю не получится прервать.

Энма понимается, отряхивая штаны. Тсуна сглатывает:

— У тебя ведь просто не получится уничтожить всю эту Семью. Если даже Реборн боится пойти против их приказов и ведет меня туда.

— А, Реборн, — Энма задумчиво смотрит в землю. — Семья Шимон благодарна за то, что он убрал всех прямых наследников. Его вклад, пусть и случайный, в наше дело, невозможно не оценить.

Энма смотрит серьезно и печально.

— Дай мне клятву, что ты не станешь Дечимо Вонгола, и нам не придется вступать в конфликт.

— Мы разве сейчас не конфликтуем? — нервно усмехается Тсуна.

— Нет, мы… — он неуверенно обрывает себя. — Ты мой друг. Если бы… ты не был связан с этой проклятой Семьей, этого разговора бы не было. Дай мне клятву — на Пламени — и у меня не будет причин угрожать тебе. Если ни ты, ни твои потомки не смогут стать главой Вонголы, этого будет достаточно, чтобы оборвать прямую линию наследования, — Козато протягивает руку. Тсунаеши видит, как вокруг ладони кружится черно-красное Пламя. — Я не хочу становиться тебе врагом.

— Ты уже, Энма.

— Я еще нет.

У Тсунаеши дрожат руки. Леон со спины под одеждой спускается по локтю правой змеей, сжимает звериными мышцами судорожно напряженный бицепс.

— Энма, я не хочу быть Боссом Вонголы, — и лицо Козато светлеет на глазах. — Но Реборн отведет меня туда. Это его задание, — и тут же темнеет и искажается:

— Он ничего не сможет сделать, если ты дашь клятву.

— Он уже однажды сказал мне не совершать опрометчивых решений, особенно с клятвами, — Энма смотрит зло:

— Опрометчивое решение будет сейчас, потому что моя единственная цель здесь — не дать Вонголе получить наследника.

Тсуна смотрит на него, хмурясь:

— Не меня? Наследника?

— Ты же знаешь, что сейчас ты не единственный человек, кто претендует на место босса.

Знает. Конечно, знает. Он бы сразу отдал этому или этой незнакомке место, не раздумывая, если бы у Реборна не было цели притащить его на собрание. Если бы не его мать была у них. Если бы…

— Почему ты вообще сопротивляешься, если не хочешь? Что тебя держит? — склоняет голову Энма. Он выглядит искренне непонимающим. Он ощущается искренне непонимающим.

— У Реборна есть задание…

— Почему тебя волнует мнение того, кто, черт подери, просто тащит тебя, как посылку, в самое небезопасное место из всех на Земле?! — вспыхивает Энма после очередного упоминания этого имени.

— Я… — Тсунаеши обрывает себя. Это просто кажется ему важным. Человек не станет пытаться ради чего-то бесполезного. — Я не знаю. Я хочу туда, потому что у них моя мать.

Энма молчит дольше, чем до этого.

— …ты… уверен, что твоя мать у них?

Тсуна вскидывает голову, смотря на него снизу вверх.

— Моя семья… родители и младшая сестра были убиты, — добавляет Энма. — Убиты мафией, из-за чего я довольно долго отрицал то, что мне придется стать новым боссом, — Тсунаеши бы сказал, как сильно они похожи, не будь этого напряжения под кожей и желания сбежать, — поэтому я могу понять, почему ты так боишься и стремишься ее найти. Но ты действительно уверен, что твоя мать там?

— Реборн сказал, что ее забрали, — отвечает Тсунаеши.

— Почему ты так безоговорочно веришь ему? — у Тсуны нет на это ответа. — Ты пытался связаться с ней? Или просто смирился с тем фактом, что она похищена и не ответит тебе? — взгляд Энмы опускается ниже. — Это вообще твой телефон? — и, конечно, он знает, что это не его. Он не похож ни на одну модель, какую он видел у гражданских.

— Мне… ограничили контакты с внешним миром, как только мы побежали.

Тсуна видит на лице Энмы то выражение, которое заставляет его подсознание биться в истерике. Мягкие губы изогнутыв сочувственной улыбке, словно он знает что-то, чего не знает Тсуна, он действительно знает больше, чем знает Тсуна, и то, что Реборн — снова Реборн, в его жизни слишком многое прямо сейчас завязано на нем! — называл гиперинтуицией Вонголы глушится этой паникой в голове, потому что сейчас, прямо сейчас, он не знает, чему верить.

Но на протянутую вновь руку, он качает головой. Быстро. Нервно.

— Я не принесу тебе эту клятву.

— Тогда ты умрешь, — спокойно произносит Энма. — А за тобой — вся остальная Вонгола.

Пламя его какое-то неправильное, Тсуна не слышал ни разу рассказов о том, что какое-то из них горит таким красным, так гудит и стягивается, словно сама гравитация подчиняется чужой воле. Энма мешкается, смотрит на него, надеется хоть на что-то, на слово, на просьбу, на согласие о клятве. Став главой Семьи в юном возрасте он не приобрел друзей вовсе, вся Шимон держалась на страхе и уважении, и Тсунаеши — мальчик за экраном, который всегда его поддерживал и всегда готов был обсудить любую идею, приходящую в его голову, был благословением среди бесконечных будней, полных бумажной работы, угроз и крови.

Он не хотел — видит бог, одаривший его Семью именем, — и не хочет лишать себя этого благословения.

Тсунаеши внезапно дергается вперед, Энма в надежде распахивает глаза: может, ему хватило трусости, может, ему хватило разума, может…

Тсунаеши дергается в его направлении всем телом, отведенная рука выкидывается вперед — и вмораживает Энму в теплый лед, сияющий рыжим.

Реборн тормозит на одном из поворотов, когда за вспышкой тяжелого, непонятного Пламени, следует самый настоящий взрыв Небесного, и изумленно приоткрывает рот, таращась наверх, где над невысокими зданиями, на расстояние пары пересечений улиц, сверкает в лучах заходящего солнца чистейшее, кристалообразное Небо. Небо, которое принадлежит Тсунаеши.

А потом он видит Саваду, который чуть не вылетает под машину, и Леона, обвившегося вокруг его запястья и сияющего ядовито-желтым.

— Савада! — зовет он к себе, перебегая дорогу, полную замирающих машин, и встряхивает за плечи. — В порядке?

Тсуна неуверенно кивает. Смотрит на него, словно перед ним приведение.

— Что произошло? Это ты сделал? — вновь спрашивает Реборн и вновь получает кивок. Цокает языком, сдвигая руку к шее и щипая до того, что Тсунаеши начинает шипеть. — А теперь еще раз — что случилось?

У Тсуны глаза горят рыжим, он смотрит за спину Реборна, приоткрывает рот — и тут же захлопывает:

— Я встре… — обрывается, — меня пытались убить и я каким-то образом… — и показывает на огромную льдину. Вокруг нее собираются люди. Они вытаскивают телефоны и снимают — и это плохо, главное в мафии — это секретность.

— Нам нужно убрать ее, — серьезно произносит Реборн, глядя в глаза и продолжая держать за плечи. Ужас искажает лицо Тсуны:

— Он вырвется, если я уберу, я не могу!..

— Савада, эта льдина привлекает внимание…

— Я не могу! Он убьет меня! Он мой друг, и он убьет меня!

— Он не убьет тебя, пока я рядом, все будет хорошо.

— Ничего не будет хорошо, что ты можешь сделать против чертовой гравитации?! — кричит Тсуна, и его Пламя вспыхивает между ними, Реборн чувствует, как оно проходится по его лицу, рукам и телу, задыхаясь от того, насколько оно горячее.

Леон, прицепивщийся к его запястью, рыжеет от переизбытка Пламени.

Реборн непроизвольно тянет руку к лицу, зная, что ничего под ней не почувствует, просто ровная кожа, но Савада, тревога и вина на его лице, показывает лучше зеркала, что Пламя сожгло слой, скрывающий красные точки. Что сейчас он, в окружении гражданских, с самым что ни на есть очевидным доказательством, что его можно и нужно расстрелять на месте.

И, конечно же, именно в этот момент он слышит сирены.

— У нас было сообщение об международном преступнике, находящемся в Гравелонна-Точе прямо сейчас, приказ всем оставаться на месте и не делать подозрительных движений! — в громофон звучит зычный голос, и Реборн позволяет себе выругаться:

— Блять.

***

Оказаться в Пламени Неба и не сгореть заживо, учитывая его жар было… странно. Энма даже позволил себе сделать несколько глубоких вздохов, воздух проходил сквозь лед спокойно и безо всяких помех, словно ничего не сковывало его, мешая пошевелиться или хотя бы закрыть глаза. Которые, кстати, не сохли.

Это напоминало ему различные запечатывания из аниме, которые они смотрели вместе с Тсуной до того, как он оказался прямым претендентом на пост Вонголы. Никогда бы не подумал, что окажется на месте какого-то Кьюби.

Энма делает еще один вздох — темно-красное Пламя охватывает его, гудя и заставляя воздух дрожать. Земля — точная противоположность Неба. Два естественных Пламени, сушествующих со времен Первых Шимон и Вонголы, которые могут столкнуться на равных, без угрозы гармонизироваться с подчиняющимся элементом.

А если они могут столкнуться на равных, то неудивительно, что теплый лед трескается.

Не может быть, чтобы их спас взрыв, но он их спасает. То, что Тсунаеши заточил во льду — черно-красное, сильное, — разбивает льдину изнутри, и Пламя Неба, не ослабшее, не тающее, осколками падает на улицы и толпящихся вокруг людей. Леон с шипением срывается с руки Тсуны, кидаясь под затормозившие машины полицейских, и Реборн не дает потянуться за ним, хватая за плечи и заставляя бежать. Прочь-прочь-прочь, пока не найдется место, чтобы можно было спрятаться.

Энма отряхивается, осматриваясь среди гражданских. Плохо. Очень плохо. Раудзи, выходящий вперед, отгораживает его как от назойливых полицейских, так и от телефонов, помогая вывести его прочь от толпы.

— Мы сами разберемся, где его вылечить! — с намеренным акцентом выкрикивает Адельхейд, кажется, пугая мужчину из ближайшего наряда, и это заставляет весело усмехнуться. Оояма похлопывает его по голове с высоты своего роста:

— Повезло, что ты смог выбраться оттуда, босс. Я слышал, в этом Пламени можно застрять на десятилетия.

— Савада Тсунаеши не обращается с ним достаточно умело, — отмахивается Энма, закатывая рукав и обнажая красную-красную кожу. — Но если бы на мне была кофта покороче, со всей этой полицией было бы слишком много проблем.

— Классно я придумал, да? — довольно улыбается Джули, влезая в разговор, и Энма недоуменно на него косится:

— Что именно придумал?

— Вызвать полицию, — он запрокидывает руки за голову, покачиваясь. — За Реборном сейчас начнется настоящая охота, а мы сможем заняться Савадой. Я сначала думал сдать и его тоже, но потом понял, что нам же нужно словить его самим, так что сообщил только о Реборне.

Да, полиция может быть полезна. Иногда. Когда она действует сама, когда случайно нейтрализует враждебные им Семьи, когда ловит маньяков, не чтущих Омерту.

— Джули, подойди ближе, — произносит Энма, и у Като шарахается на полшага назад. Но он не может не подчиниться прямому приказу. Козато временами мог быть убедительным и мог быть пугающим. Он опускает тонкую бледную руку на его плечо, и Джули видит в красных глазах ничего, кроме сочувствия. — Если Виндиче прознают о том, что ты решил напрямую связаться с хранителями правопорядка, то ты же знаешь, что обязанность босса — защитить Семью, даже ценой одного из его членов?

Джули кивает, паника поднимается в его горле, когда рука на плече сжимается чуть крепче.

— Да… конечно.

— Не делай больше опрометчивых решений, от последствий которых никто не сможет тебя защитить, — Энма отворачивается от него, не замечая синеватый всполох в серых глазах. — Савада Тсунаеши отказался от сотрудничества. Это означает, что с этого момента, любой из вас, кто его увидит, имеет право на убийство. Я ожидал от него более разумного решения.

— Если повезет, его просто схватят полицейские вместе с Реборном. Их сейчас здесь слишком много, — складывает руки на груди Аоба. — Как и наших.

— Тогда нужно скрыть вот это, — Энма приподнимает руку с красными пятнами, — и убираться отсюда, пока не вспыхнул локальный конфликт.

— Собирайте вещи, нам нужно переместиться ближе к Сицилии, мы встретимся с Савадой там, если он останется в живых, — командует Адельхейд, хватая Козато под локоть, проигнорировав его усталое выражение лица, и утаскивая в направлении занятой ею комнаты, чтобы убедиться, что никто позже не сможет увидеть свидетельства убийства на чужой коже.

***

Реборну требуется время, чтобы решить: бежать сейчас или повременить, но иногда обстоятельства складываются так, что они не дают людям выбора. Поэтому сейчас они в одной из подворотен, Реборн, словно магией (наукой, проворчала бы на это Верде), убирает с лица красное (многое остается под одеждой, и он надеется, что ему не придется снимать ее до того момента, как они доберутся до места, где можно будет остановиться и не ожидать вылетающего на тебя человека с огнестрелом в любую секунду.

Он нервно постукивает по прохладному камню стены. Леон, наведший хаос, вернулся несколько минут назад и сразу сунулся к Саваде, как кот или собака, пытаясь успокоить. Реборн бы приревновал в любом из случаев, но не сейчас, когда мальчишка выглядит совершенно разбитым и на автомате гладит ящера дрожащей рукой.

— Нам нужно срочно выбираться с город побольше, — больше для себя говорит Реборн и встречает в ответ тихое «Угу». — Ближайшим будет Милан. Если своровать машину, то это максимум полтора часа.

И снова «Угу». Реборн хочет огрызнуться, но сдерживается. За это его стоит как минимум поблагодарить.

Он просто знает, что недостаточно просто быть сильным на миссиях по сопровождению. Нужно, чтобы человек, который рядом, хотел быть сопровожденным, спасенным — и так далее по списку. В противном случае легче вырубить и тащить на себе. С Савадой такого делать не хотелось, не после хоть какого-то установленного доверия за эти короткие дни.

Слишком много событий. Даже для него. Он привык принимать хиты — и для большинства из них не было даже особых критериев. Богатые люди неоригинальны в выборе мести.

Он рывком поворачивает голову на скрип шин. На машину сразу же накидывается женщина средних лет с бутылкой воды. Сначала просто обхаживает, ругаясь и тараторя, затем выливает воду — на это бровь Реборна недоуменно приподнимается. Савада, заинтересованный причиной изменений в его лице, подбирается ближе и тоже выглядывает из-за угла. Как раз в тот момент, когда незнакомка, отчего-то разъярившись только сильнее, кидает пустую пластиковую бутылку в лобовое стекло. Только тогда человек внутри выходит, приподнимая в растерянности руки… и идет прямо по направлению к их переулку.

Леон тут же скользит между пальцев Реборна, почувствовав настроение хозяина.

— Эй, Реборн! — зовет его человек — и рука уже дергается, чтобы выстрелить. — Стой-стой-стой! Это я! Моретти-мертвец! Мне кажется, у меня отличный шанс вернуть тебе должок!

— Какого черта ты вообще здест делаешь? — выпрямляется Реборн все еще с оружием в руках и задвигает Тсуну себе за спину.

— Вообще, как и все, ждал тут Десятого Вонголу, — мужчина вытягивает голову, пытаясь разглядеть того, кого от него прячут. — Но потом увидел тебя — и его с тобой, и понял, что тут надо выбирать сторону победителя. А я не знаю моментов, когда ты не побеждал. Поэтому могу вернуть долг и вывезти отсюда. Я знаю дорогу лесом, там есть неглубокое место в реке.

Реборн косится на Саваду, но у того настолько убитое выражение лица, что рассчитывать на его интуицию нельзя.

— Да ладно, Реборн, я же… Воу! — он поднимает руки, когда мужчина делает шаг к нему, и пистолет оказывается прижат дулом к его лбу. — Это необязательно. Еще скажи мне клятву дать, что у меня никаких злых намерений.

— А ты подаешь хорошие идеи, — хмыкает Реборн, коротко усмехаясь уголком рта. Моретти держит на лице неловкую улыбку. Клятва никогда не была обыденным явлением, обычно ею просили, ну, он не знает, умереть за кого-нибудь, выстрелить в близкого человека, предать Семью, хотя, честно, ему кажется, что выжить ради кого-нибудь и продержаться до конца — это немного более серьезное заявление. А тут… чтобы безопасно отвез. Этот мальчишка правда настолько важен? У них же есть еще кандидат, так почему Реборн печется конкретно о нем?..

— У него нет в планах чего-то, кроме того, чтобы вывезти отсюда, — доносится тихий голос. Реборн — Моретти в ужасе, на самом деле, — отрывает от него взгляд, вместо того, чтобы продолжать угрожать, и переводит его на пацана. — Я серьезно.

— Ты это чувствуешь?

— Чувствую полное отсутствие злых намерений. Не думал… что такое в принципе возможно, — Савада морщится, прикладывая к голове ладонь. Черный взгляд мечется, Моретти благоразумно не открывает рот, не вмешиваясь, и Реборн все-такие цокает языком, Леон возвращается в виде хамелеона ему на плечи:

— Хорошо, твой долг списан.

— Да! — он победно вскидывает кулак. — Поторопимся, они постепенно оцепляют весь город, надо успеть.

Моретти явно увлекается саморекламой, думает Тсунаеши, потому что за пару минут, как они двинулись между деревьев на машине, он услышал так много о чужих достижениях, что ничего не запомнил. Мужчина явно не воспринимает его обреченный вид близко к сердцу, заявляет в который раз, что он профессионал, и после этого делает то, от чего у Тсуны, законопорядочного гражданина вообще-то, замирает сердце. Он отрубает фары.

Если при этом он в ужасе вжимается в бок Реборна, потому что фара почти сразу же целяется за дерево — и их заносит в сторону, чтобы чуть не вписаться в другое дерево, то у него есть оправдание.

Он ощущает, как чужие пальцы мимолетно поглаживают по плечу, удерживая на месте и успокаивая, и от этого становится хуже.

Лес совершенно одинаковый, особенно в темноте, но каким-то образом Моретти действительно находит реку и наиболее ее мелкое место, и когда они ее пересекают, он даже замедляется, говоря, что теперь можно просто выехать на дорогу до Милана, расслабляемся. Тсуна не расслабляется, потому что замедляемся явно не означает снижаем скорость до адекватной, чтобы не было прыжков по пол-метра на каждой палке, которых в лесах дофига.

— Савада Тсунаеши! — посреди своего воодушевленного монолога, прерывается Моретти, выкатываясь на асфальтированную дорогу. — А как так ты… почувствовал полное отсутствие злых намерений?

Тсуна моргает, видит краем глаза, как Реборн прикладывает ладонь к лицу, вздыхая, и переводит плечами:

— Интуиция? Мне рассказали, что это нормально: чувствовать что-то плохое, что может мне угрожать.

— Мне, конечно, приятно, что ты меня выделил, но, если честно, описание походит на тревожность! — он оборачивается, и в вечернем сумраке плохо видны черты лица, но очень хорошо — блестящие зубы, открытые улыбкой. — Знаешь, как та, которую испытываешь, ломая спагетти перед кем-то из коренных итальянцев, мне иногда кажется, что они могут мне переломить шею за это…

— Тебе не кажется, — с недовольством вставляет Реборн.

— Вот, видишь! А я всего лишь ускоряю процесс! Но эта вечная угроза, во времена охоты за головами не так страшно, как в такие моменты.

Тсунаеши невольно смеется: Моретти выглядит достаточно расслабленным для того, кто смог раздражить Реборна, и после его смеха — достаточно довольным, чтоб продолжить:

— Вот, Дечимо Вонгола, или когда добавляют соусы в пасту. Я вообще считаю, что верхушка мафии, несмотря на то, что мы все, конечно же, знаем японский, мы говорим сейчас по-японски, она слишком итальянская, — он кивает, взвизгнув, когда Реборн хватает его за голову и поворачивает ее вперед, чтоб смотрел на дорогу (Тсуна тайно ему благодарен, потому что от аварии их наверняка спасало только отсутствие других машин). — Нас же много по всем странам и континентам! Надо позволить привносить и что-то чужое! Например, пить не только вино на официальных встречах Семей, я уже ненавижу его вкус, что белого, что красного…

Реборн выглядит усталым от чужой разговорчивости или в целом, кто его знает, Тсунаеши не знает, как реагировать, когда его называют Десятым Вонголой, но ехать, пока кто-то заполняет тишину, гораздо приятнее. Моретти еще и сообщает каждый раз, как сокращается расстояние до Милана.

На десятой минуте болтовни Тсуну утягивает в сон, и рука, оставшаяся на его плечах, теплая и тяжелая, не помогает сопротивлению.

— У тебя максимум тридцать минут на сон. В городе придется вновь бежать, — тихо произносит Реборн над ним. Тсуна встряхивает головой:

— Предпочту потерпеть.

— Я могу подвести и дальше!.

— Нет, спасибо, — Реборн раздраженно потирает виски пальцами одной ладони, задаваясь вопросом, как при всей тряске и резких поворотах он еще не умудрился удариться о стекло или стенку. Он он считает это заслугой Моретти. — Хорошо бы, чтобя о наших передвижениях знали, как можно меньше.

— Но ведь о них знают все? Как только вас палят, сразу разносится весть, где вы.

— Именно поэтому, слышишь, лучше, чтоб знали, как можно меньше.

— Понял-понял, не бесись.

На горизонте уже виднеется город, небо над ним — белое зарево, как над любым местом, где проживает больше сотни человек. На горизонте уже виднеется город, когда интуиция Тсунаеши орет — и он бы отдал слишком многое, чтобы это была тревожность.

— Направо! — он цепляется за водительское сидение. — Срочно направо!

— Что? Парень, там деревья! — смеется Моретти, продолжая ехать вперед.

— Нам нужно направо! — Тсуна кидает отчаянный взгляд на Реборна, тот выругивается, Леон вцепляется в чужое лицо, заставляя отцепиться от руля, и мужчина протягивает руку вперед, делая резкий поворот.

Скрипт шин.

Глухой удар от столкновения с деревьями.

Шорох накреняющейся машины.

— Уф… — сдавленно вырывается из Тсунаеши, когда на него приземляется тяжелое тело, выбивающее весь воздух из легких. Реборн шипит, уперевшись в потолок машины руками — и замирает, остро прищурившись и смотря за спину. Тсунаеши не хочет спросить, он не дурак, он понимает, что сейчас не время подавать голос, но нервное икание рвется из него, и ему зажимают рот. Леон замедленно перетаскивает длинное тело по спинкам сидений, забираясь на Реборна, взгляд Тсуны удерживает серое тело. Моретти. Он не шевелится. Он не может доверять своему зрению. Нет, он не дышит! Он не может верить себе, когда у него слезятся глаза. Но он не дышит! Нет вздымания плечей! Он пытается приподняться, чтобы взглянуть, но на него надавливают, прерывая, как оказалось, судорожный рывок наверх.