глава 14 (2/2)

Реборн переводит взгляд на Хранителя Солнца Варии и вздыхает:

— Я пока что самое пугающее, что есть в этом лесу. Думаю, ты это понимаешь, Луссурия, и не будешь нападать на меня, как сделал твой товарищ.

— Солнце против Солнца звучит слишком интересно, чтобы меня отпугнуть, — мужчина пожимает плечами, скидывая цветастую шубу сперва на локти, а затем на траву. Он показательно принимает стойку — и, если честно, это начинает раздражать. Бровь дергается.

Луссурия быстр, так, как быстры все пользователи Солнечного Пламени. Он рывком приближается к убийце, сокращаясь и вытягиваясь, как пружина, собирающаяся ударить в неприкрытый живот, и почти ойкает, когда понимает, что рука мажет, проскальзывает мимо. Он почти ощущает прикосновение чужой одежды на вытянутом предплечье. Нога выкидывается вперед, чтобы затормозить и изменить траекторию атаки — и в итоге приходится не атаковать, а уворачиваться: пуля разрезает воздух по ирокезу, а потом — в направлении его коленей, трижды, заставляя отскакивать все на большее и большее расстояние. Луссурия смотрит в чужое лицо — красивое лицо, может, поэтому и жалко бить, — и замечает желтые-желтые глаза.

Приятно, когда с тобой серьезны.

— Ты не сможешь меня победить, и когда я попаду в колено, есть шанс на невозможность восстановления, — произносит он после очередного выстрела, не давая сделать даже попытки напрячься, чтобы рвануть вперед.

— Когда? — растягивает губы в улыбке Луссурия. — Обычно говорят «если».

— Я не мажу.

— Пули кончаются.

Реборн приподнимает брови. Насмешливо. Снисходительно.

— Когда кончатся пули, я проломлю тебе колено обо что-нибудь другое.

Луссурия снова движется вперед — и снова вынужден увернуться от пули. Помимо того, что с тобой серьезны, приятно и то, что тебя не пытаются убить. Всего лишь покалечить, может быть, навсегда в коляску, но не убить. Можно ли назвать это милосердием?

— Сколько.?

— У тебя тринадцать попыток на побег осталось, — пожимает плечами Реборн. И стреляет вновь. Луссурия считает — двенадцать. Заменить обойму тот точно не успеет, каким бы профи ни был. Еще один выстрел, приходится пригнуться, на секунду кажется, что он ошибся и здесь умрет, но выражение лица Реборна не меняется, все такое же желтоглазое, все такое же раздраженное.

Серия из трех. Луссурия умеет бегать. Раз-два-три, главное примерно предугадать куда хотят стрелять, в какую сторону собираются гнать. Это похоже на интуицию, только для этого нужно не слушать мифический внутренний голос, а раз за разом встревать в драки, — боевой опыт, который подсказывает лучше всякого гуру, как надо выживать и какими способами.

Остается девять. Выстрел у плеча. Выстрел у бедра. Семь.

Серия из четырех задевает, металл ожогом скользит по коже на руке, задев, но это не имеет значения: всего лишь задело, едва повредило кожу, слишком мало, чтобы отвлекаться на вспыхнувшую боль. Как показывает практика: чем сильнее болит, тем меньше травма.

Реборн смотрит на него, сводя брови недоверчивым домиком и вздыхает. Устало так. Склоняет голову к плечу. Выпускает две пули по траектории ему прямо в голову.

Луссурия уворачивается — и в теле вспыхивает адреналин хлеще, чем от раны, потому что нихуя себе, повезло.

Луссурия уворачивается — у него сбивается дыхание, ему хочется набрать в легкие воздух и, может быть, весело спросить, с чего вдруг поменялись планы по поводу коленей.

Он не успевает, потому что в этот момент на колено обрушивается удар.

— Какого?.. — когда он успел подобраться так близко?

К своей чести, он остается стоять на ногах. Реборн хмыкает. Наверное, одобряюще. И, развернувшись на носке, ударяет по нему же второй ногой. Мажет — Луссурия пытается отскочить — и в итоге нога врезается в икру. Все равно неприятно. Цоканье срывается сквозь плотно сомкнутые зубы. Он протягивает руку к чужой груди, чтобы подтянуть ближе (Реборн странно не сопротивляется, лишь закрывает лицо, поднимая локти на уровень груди) и перекинуть через себя.

Реборн глотает внезапно ставший разрезанным воздух.

Луссурия отводит ногу, чтобы ударить в живот. Это было бы хорошим решением, если бы Реборн дрался честно. Увы, Реборн так не дерется, и отведенная нога — и открытый пах, — это не то, что нужно показывать противнику, который может в пах пнуть.

Когда кроссовок врезается между ног, Луссурия думает, что это позор.

Он оседает со скулением: довольно тяжело избежать его, когда тебя ударяют в самое чувствительное место. Следующий удар, снова, из положения лежа, приходится пяткой по шее, и Луссурия, к своей чести, хотя бы перехватывает ногу. Когда та уже ударила и задержалась наверху.

— И что ты собираешься с этим делать? — изгибает бровь мужчина. Луссурия стискивает ногу крепче. — Да блять, — он приподнимается на руках — и вторая нога врезается в голову. Боль ослепляет. Боль притупляет рефлексы. Луссурия отпускает ногу, позволяя Реборну подняться.

Есть очень важное правило в любом бое: никогда не делать паузу перед последним ударом. Реборн соблюдает это неукоснительно, будь то дружеский спарринг, драка с целью покалечить или убийство.

Дело в том, что он просто не успевает повторно достать пистолет и выстрелить.

Тяжелый коробок с машинными инструментами прилетает прям в руку, и Реборн надеется — надеется, правда, — что не сломал ту же руку, что заживил меньше двадцати четырех часов назад, потому что он слышал хруст.

— Да сука! — он остается стоять на ногах. Оглушенный, правда, поворачивает голову в сторону, откуда прилетел коробок: мальчишка, фонящий туманом. Низкий, тощий, с зелеными волосами. — Ты серьезно? Какой дальше план?

— Я надеялся, что это прилетит Вам в голову, — лениво отвечает пацан.

— Охуенно, — Реборн промаргивается, потому что в глазах начали скапливаться слезы — естественная попытка уменьшить боль. Ровно такая же, как мат, который так и рвется сейчас.

— Может, не надо в колено Луссурии?

Реборн тянется к поясу вновь, игнорируя вопрос, щелкает предохранителем и выстреливает. Не в колено. Чуть выше

— Не в колено, как и просил, — пистолет возвращается на место. Фран выглядит так, словно проглотил кусок лимона. Реборн повторяет его выражение лица, и от этого пацан только сильнее морщится. — Он не слабак, сможет заживить.

— Ммм.

Реборн убирает упавшие на лицо волосы, вздыхая. Осторожно ощупывает сквозь ткань руку. Поднимает глаза к небу и все же спрашивает:

— В чем был смысл подпускать ко мне — вы же точно знали, что буду я, — другого с Солнцем и ребёнка с Туманом?

Фран озадаченно втягивает голову в плечи.

— Дядь, с чего ты решил, что нас двое?

***

Как иронично получается, думает Ямамото, сначала хотелось встретиться и поговорить, потому что общая история из детства, теперь стоит встретиться и поговорить, потому что история из детства каким-то образом переросла в связь Неба и Дождя. Истинного Неба и его Хранителя Дождя.

Скуало его задушит.

Или Занзас. После Маммона на нем точно терпение лопнет.

— Nan nen buri deshita ka, Тсуна! — он выходит из тени к бредущим по кустам юноше. Тот оборачивается: огромные глаза, наполненные Пламенем Неба. Все, как в детстве. — Давно не виделись. Со средней школы.

Он не очень знает, о чем можно сейчас говорить. Знаешь, Тсуна, я увидел кучу городов за свою короткую жизнь? Или, знаешь, после того, как ты помог мне выбраться, меня утянул в мафию другой человек и там оказалось мне самое место? Или «вообще меня послали тебя убить, у меня работа убивать, но я не могу убить тебя»?

Тсунаеши же вроде из гражданских выдергнут. Напасть на буквально беззащитного? Бред.

— Неловко вышло: оказаться по эту сторону баррикады при встрече с тобой, — он неловко улыбается. Так уж получается в жизни, что чаще всего люди становятся теми, кеми боятся стать в детстве. — Но так или иначе рад встрече.

Тсуна хмурится. Но пока Такеши не предпринимает попыток приблизиться, не так страшно.

— Ohayo, Ямамото-кун, — он неуверенно улыбается. — Действительно не то место, где я ожидал тебя увидеть. Но рад, что ты в порядке.

«Не то место, где я ожидал тебя увидеть» — разочарование собственного Неба режет не хуже лезвия по коже. В мафии забота Небес была привычной, те старались ограждать другие элементы от опасностей, но никогда их не пресекали, зная, что без этого невозможна жизнь. Некоторые Небеса о заботе забывали, такие тоже были: отправляли Хранителей в опасные точки и словно бы не чувствовали боли от их потери.

Гражданские Небеса отличались ото всех. Он не мог назвать Тсуну, несмотря на то, что он был наследником Вонголы или разыскиваемым по теневому миру, каким-то другим словом. Оказаться перед ним было… стыдно.

— Я собираюсь отпустить тебя, если что, — когда затягивается тишина, неловко добавляет Ямамото.

— Ты первый человек за все это время, который говорит подобное, — устало улыбается Тсунаеши.

— Ну, я не смогу атаковать свое Небо, — пожимает плечами Такеши.

— Ну, меня уже атаковал тот, кто в итоге назвал меня Небом и сказал, что будет служить, так что, вообще-то, сможешь, — потирает переносицу Тсунаеши. У Ямамото холодеет взгляд:

— Кто-то напал на тебя под защитой одного из аркобалено?

— Это было не раз и по моей вине, но если про этот случай, то я просто решил отойти в самолете без сопровождения, — Тсунаеши говорит неожиданно открыто и честно. Ему легко и просто с Такеши. Интуиция молчит, молчит Леон, не высовываясь, свернувшись где-то в капюшоне.

Ему легко и просто. Ему спокойно.

Леон питается Пламенем Солнца.

Ему спокойно.

Осознание приходит позже, чем должно быть, но достаточно быстро, чтобы он начал понемногу увеличивать расстояние. Такеши, который только хотел спросить, кто напал, чтобы знать имя этого идиота, непонимающе следит за короткими переступками спиной вперед.

— Тсуна, я не собираюсь причинять тебе вред.

Тот продолжает улыбаться:

— Я верю, Ямамото-кун. Просто подозрительно спокойно.

— Я Дождь, — моргает он. — Я твой Дождь, я буду тебя успокаивать, это мой долг.

— Очень тяжело поверить в добрые намерения любого, кто воздействует на тебя Пламенем.

Ямамото думает, произнесется ли сегодня хоть одна фраза, которая не заставит взреветь его защитные рефлексы и желание наказать виноватых.

С другой стороны, то, что сейчас Тсуна осторожен — это хорошо. Он не препятствует отступлению и, кажется, завоевывает обратно часть доверия. Савада выдыхает, приблизившись к одному из деревьев, смотрит на него, внимательно, изучающе, и спрашивает:

— Ямамото-кун, тебе хорошо на этом месте?

— Однажды человек мне сказал, что я родился убийцей. Так что это мое место.

— Это не ответ на вопрос, Ямамото-кун.

Что-то есть в этой фразе родительское, смеется про себя Такеши. Его отец звучал подобным образом.

— Да, мне хорошо на этом месте. Лучше, чем наверное могло бы быть среди нетеневого мира, — признаться вслух, что ты просто не подходишь для нормального общества и потому закрываешь себя от него тысячью заветов омерты, требует честности и какой-никакой осознанности. Тсунаеши реагирует так, как он и ожидает: смиренно качает головой, но не осуждает.

— Тогда, возможно, так и должно быть.

Снова повисает долгая пауза. Ямамото понимает, что Тсуна не уйдет первым — просто чтобы не подставить спину.

— Откажись от места Десятого Вонголы. Развернись сейчас и уйди. У Вонголы есть тот, кто может занять это место.

Тсунаеши выглядит так, словно хочет согласиться, но отчего-то качает головой:

— Моя мать там. Мне нужно встретиться с ней. И…

— И?

— И Реборну нужно выполнить свое задание. Привести меня туда, вроде как.

Оу. Он не может сказать вчерашнему гражданскому идти против желаний и планов аркобалено. Если честно, такого не скажешь и многим опытным мафиози: мало кому хватит сил, возможностей и храбрости, чтобы пойти против названных сильнейшими.

— Будь в порядке, — говорит Такеши. — Мы скорее всего встретимся на церемонии. Тебя или Занзаса. Или кого-нибудь еще, сейчас все так непредсказуемо, — он устало вздыхает, потягиваясь в плечах.

— Ты действительно отпускаешь меня?

— Это было моим изначальным намерением.

Тсунаеши благодарно улыбается и отвешивает поклон, — «Спасибо», — а Ямамото ощущает себя неправильно. Небу не стоит склонять голову перед своими Хранителями. Разве что только в знак доверия.

Ему приходится развернуться первым, несмотря на то, что ему хочется — невыразимо хочется, — проследить хотя бы до горизонта, а, может, и до самого города, тут не так много, — как Тсуна доберется. Не окажутся ли на пути такие же, как он, как Вария, которые захотят его схватить? Когда он решает повернуть голову и проверить, однако, не видит никого на прежнем месте. Это логично, и это немного ранит, хотелось, может, чтобы посмотрели вслед, пока он не растворится в деревьях. Пока не тот уровень отношений, качает головой Ямамото.

Он принимает это за знак, что не надо пытаться нагнать, и разворачивается обратно, к высоченным хвойным.

Теперь главное при возвращении самому на Реборна не наткнуться.

***

Занзас должен был явиться на собрание Альянса, раз уж он возглавлял Отряд Независимых Убийц Варии, несмотря на то, что это с его подачки начались попытки убрать последнего наследника Ноно. Должен — не хотел — и явился. Никто в теневом мире так или иначе прямо его не осуждал за предпринятую попытку, все скорее просто боялись спросить Вонголу, чем они думают, решая забрать на пост того, кто о мафии услышит впервые.

Конечно, все знали, чем они думают. Поставить ничего не знающего мальчишку и управлять из-за его спины. В истории Италии, в истории мира были такие прецеденты, что там говорить о мафии, в которую стекается самая темная и нелициприятная часть человеческой жизни.

По крайней мере, чувствуя поддержку со стороны определённой части Альянса, можно было расслабиться. Они были слабы и трусливы, чтобы выступить против, но они молчали — а молчание всегда можно интерпретировать так, как захочешь, и никто никогда не сможет возмутиться.

Так думал Занзас, а потом перед ним остановился мальчишка, на голову ниже, с светлыми волосами. Чем-то отдаленно напоминающий Скуало. Тот, кстати, должен будет вернуться на частном самолете в ближайшие дни, гражданская медицина не способна помочь ему и Леви восстановиться в положенные сроки. Так вот, перед ним остановился мальчишка.

— Поверьте, тот, кто встанет на пост Вонголы, будет хорош на нем. Возможно, стоит перестать сражаться прямо сейчас, — и сказал вот это.

Занзас почувствовал, как у него потемнели шрамы и налились красным глаза. Стоило отдать мальчишке должное: тот не пошатнулся. Даже лицом не повел. Словно был точно уверен в своих словах.

— С чего вдруг такая смелость, мусор?

Гокудера нахмурился:

— Я видел его. Я его Хранитель.

А теперь стоило отдать должное Занзасу, потому что он не рассмеялся этому малявке в лицо. Положил крупную темную ладонь на светлые волосы, похлопав, как собаку, и прошел дальше:

— Если ты его Хранитель, то это очередной аргумент, по которому от него надо избавиться.

На сборах Альянса уже присутствовали Аркобалено. Он видел их взгляды — недалеко, нескрытно. Конечно, чего им бояться и скрывать наблюдение.

— Но идея его убивать пока что отложилась, — решает добавить Занзас, заставляя глаза Гокудеры, уже начавшего краснеть от возмущения и копящегося гнева — какой типичный Ураган — изумленно распахнуть глаза. — Внезапно выяснились обстоятельства, что Ноно Вонгола своим решением и нынешними действиями подставляет не столько Семью, сколько весь теневой мир. Альянс услышит мое заявление, когда все прибудут.

Он не удивляется, когда, отворачиваясь от мальчишки, встречается с лицом аркобалено Урагана. Женщина смотрит прямо и холодно:

— Что ты знаешь?

— Что ваша Семья оказалась неспособной защитить от Клятвы на смерть. Насколько я знаю, это случается не в первый раз.

Она не шевелится, это опасно. Все его рефлексы напрягаются в предвкушении.

Он моргает, когда другая рука, костлявая и тонкая, которая явно не должна иметь такой силы, останавливает кулак Величайшей Мастерицы боевых искусств в паре сантиметров от носа Занзаса.

— Не ввязывайся в неприятности, — чеканит аркобалено Грозы, и переводит взгляд на варийца. — Скайрини, ты должен знать, как реагирует какое Пламя. Научитесь не предъявлять обвинения Семьям, когда с тобой разговаривает Ураган. Тем более, если это Ураган, способный сломать одним ударом тебе шею.

— Все в порядке, это был бы просто профилактический удар, — Фонг, уже пришедшая в себя, улыбается. — Интересно же, откуда у тебя такие сведения.

— От вас же, — хмыкает Занзас, спокойно сдавая Вайпера, зная, что ему точно ничего за это не будет. — В данной ситуации мы на одной стороне. Не надо провоцировать раздоры драками.

— О, если бы мужчины не открывали рот, никаких бы раздоров не было, — продолжает улыбаться Фонг, отталкивая руку Верде и снова приближаясь. Верде вздыхает, устало, но не пытается одернуть: жест великодушия, раз уж задели, пускай хоть как-то отыграется. — Знаешь, несмотря на то, что Триада согласилась со мной поддержать тебя в случае победы, я всегда могу поменять их решение. Все зависит от того, что ты успеешь наговорить и наделать, или не успеешь.

Занзас выдерживает взгляд — в нем искрит красное.

— В данном случае мы на одной стороне. У вас цель спасти часть своей Семьи, у меня цель — дискредитировать Ноно до того, как он совершит непоправимое.

— Саваду Тсунаеши я бы не назвала чем-то непоправимым, — приподнимает брови Фонг.

О, так значит, с ним повстречались уже все, кроме него, думает Занзас.

— Посмотрим, как отреагирует мир мафии на подобные заявления.

— Триада всегда меня поддержит, а другое не столь интересно. Никто из вас не выступит против нас напрямую, — Фонг даже не улыбается. Она говорит честно. Никто не пойдет против Китая в одиночку. И потребуется слишком много времени и сил, чтобы объединить против них целый мир.

Занзас перекладывает ладонь на револьвер на поясе:

— Я надеялся, мы обойдёмся без конфликтов.

— Их бы не было, не затронь ты ее рефлексы, — руку прошибает зелеными искрами тока. Фонг дергается от того же. Оба отступают на шаг назад. Верде возвышается между ними, тонкая и вымотанная. — Никаких гребанных драк. Ты учишься не лезть на рожон, — она сверкает зелеными глазами на Занзаса, — а ты учишься не реагировать на все так категорично, — переводит взгляд на Фонг. — Завтра должны прибыть еще двое аркобалено, тогда соберемся и поговорим. В более полном составе.

Фонг выглядит недовольной. Занзас тоже. Напряжение, которое скопилось за короткое столкновение, хочется выплеснуть.

— Если я дам ему пощечину за оскорбление Семьи, это же не будет дракой? — спрашивает Фонг, и Верде правда устала. — Видимо, нет.

— Твои слова не лишены смысла, Скайрини. Просто заключи их в то, что не заденет других людей. Главное правило дипломатии, ты наверняка должен его знать, если претендуешь на место Босса боссов.

— Лар Милч и Колоннеелло скорее всего тебя поддержат, — внезапно к словам Грозы добавляет брюнетка. Подбираясь под чужой локоть и оттягивая прочь, не желая продолжать этот разговор и не желая проявлять вежливость, прощаясь.

Ну и что это было?

Аркобалено Урагана переняла мысль аркобалено Грозы? За такое короткое время? Что между ними за отношения?

— Кстати, это было смело. Хоть и бессмысленно, — кидает Занзас застывшему на месте Гокудере. Если у него хватило воли сказать свое мнение уже сейчас, будучи никем, можно быть уверенным, что когда из него что-то да вырастет, оно будет взращено на определенных принципах, а не на крови.

Хотя перепалка вышла из их короткого диалога откровенно дурацкой. Старая часть мафии оказалась слишком зацикленна на принципе «сначала защищай своих, а потом разберемся».

***

Тсуна доходит до города в одиночестве. Ладно, в компании Леона. Это заставляет беспокоиться, с одной стороны, с другой — не прошло даже трех часов, наверняка Реборн только разобрался с проблемами и сейчас должен идти в его сторону. По крайней мере, город — или, точнее, коммуна, он загуглил, — был красивым. Небольшое, всего на семь тыся  человек, поселение, с красными крышами каменных домов, в окружении леса и невысоких гор, — Гравеллона-Точе. Насколько он помнил, они должны были прибыть не сюда, но Оменья располагалась южнее, еще несколько километров, а Реборн говорил дойти до города по дороге, то есть, идя по прямой, поэтому он не собирался шагать еще несколько часов.

Вообще-то он может уставать, да.

И хотеть есть.

Поэтому когда на глаза, среди милых, но абсолютно одинаковых домиков попалась надпись Penny's Market, а на витринах оказалась еда, ноги сами собой потянули его в продуктовый магазин. Аккуратный, небольшой, с белым полом и стенами и ровными рядами стеллажей и полок. Тсунаеши может быть наглым, чтобы тратить чужие деньги без спроса, но он недостаточно наглый, чтобы тратить много, поэтому выбор падает на бутылку воды — и его взгляд прикипает к полукруглым вафлям на витрине выпечки. Женщина, одетая в белый халат, шапочку и перчатки, начинает активно рассказывать на итальянском, вероятно, о них, она же увидела его взгляд, но проблема в том, что Тсуна ничего не понимает.

Ему приходится очень неловко прерывать ее, кивая, как болванчик, на ее слова, и начать говорить на английском.

Видимо, эта коммуна совсем мала и непопулярна, иначе почему у нее так вытягивается лицо?..

Так или иначе, с трудом и переводчиком (в основном с переводчиком), он узнает, что вафля называется Гофри Пьемонтези (не удивительно, учитывая, что они в Пьемонте), а внутри у нее либо салуми (это тоже пришлось гуглить, кто бы знал, что итальянцы придумают цельному куску мяса отдельное название) с сыром, либо шоколад, и на упоминание сыра даже Леон вылез из капюшона, показывая зеленую морду.

Женщина за прилавком была просто в восторге.

Тсуна, осознавший, что не знает, как оплатить, нет.

У него был на руках телефон, Леон из щедрости или желания получить вафлю даже сдал пароль от автоматической карты, но здесь не было бесконтактной оплаты! Что неудивительно, это была очень маленькая коммуна, здесь наверняка хватало налички, но все-таки…

Продавец покачал головой на предложение перевести ему деньги на карту, чтобы он оплатил, потому что якобы здесь везде камеры и так делать нельзя, Тсуна, честно, не понял, почему нельзя, но предположил, что каким-то образом у него тоже может не быть налички, поэтому остался стоять ждать, пока не появится какой-нибудь еще покупатель.

Женщина с ребёнком его оттолкнула сразу.

К детям он обратиться не рискнул, у них может не быть счетов.

Живот неумолимо заурчал. Вафлю пришлось спасать еще и от языка Леона. Не ты один здесь ждешь и мучаешься!

— Ha bisogno di aiuto? — звучит над головой. Эту фразу Тсуна даже знал. Его спрашивали, нужна ли помощь и, конечно, конечно, нужна… однако в нос ударяет сильный запах алкоголя и это заставляет насторожиться.

Тсунаеши все равно объясняет ситуацию, снова с использованием переводов слов, но ему кажется, что его не слушают. Смотрят как-то пусто в лицо, а затем просто выкладывают деньги на кассу, расплачиваясь за него.

— О, — обмирает Тсуна, когда на попытки перевести от него отмахиваются. — Grazie mil… — он не успевает договорить слова благодарности, потому что в этот момент рука, чужая, горячая, омерзительная, обвивается вокруг него, пересекает спину, обхватывает за плечо и выводит из магазина.

Это хорошо, думает Тсуна, стараясь дышать. Если устраивать скандалы, то не в помещении. Если вырываться, то тоже не там, а то еще разобьется что-нибудь, придется платить, а он просто физически это сделать не может. Он напрягается всем телом, когда его притягивают ближе, и пытается сделать шаг в сторону, предлагая — на английском, других вариантов особо нет, — расплатиться и разойтись.

Цепкие пальцы продолжают удерживать.

Почему-то в этот момент думается о Реборне. Ну, как почему. У него был хотя бы карт-бланш на насилие. Леон рычит (хамелеоны умеют рычать? Тсуна не уверен, что это нормально), трескочет, выбираясь из капюшона и вцепляясь челюстями в чужую руку.

Это наверняка небольно. Хотя, его никогда не кусал хамелеон… и никогда не кусал Леон, который точно не был нормальным представителем хамелеонов… так или иначе, пальцы вокруг его плеча размыкаются — и Тсуна шарахается прочь. И замирает, чувствуя себя виноватым, что воспользовался чужими деньгами. И бежит дальше, выкидывая эту мысль из головы. Что за бред? Он же предлагал расплатиться с ним? Предлагал. Если человек добровольно потратил на него деньги, то это не стоит таких волнений. Сердце, правда, все равно стискивает потуже стыдом, потому что сердце глупое, но это пройдет.

Он останавливается у какого-то отеля? Кто знает, похоже на него, и плюхается на лавочку поблизости. Леон тут же вылазит к нему, добираясь наконец до вафли, и Тсуна отдает ему треть ровно. Он не может читать эмоции у рептилий, но ему кажется, что Леон ошеломлен. Тсуна фыркает, что это за спасение, и впивается зубами в свою часть.

Как приятно есть что-то теплое и вкусное, и сытное, невыносимо.

Когда он был в школе, мама ему тоже запаковывала только горячее в бенто, чтобы он мог поесть рис или моти, или мясо, или что-нибудь еще в школе теплым. И всегда от этого по-особенному нагревались внутренности, не столько от того, что еда была домашней и только-только сделанной, сколько от того, что кто-то заботился о нем настолько, что вставал раньше и тратил время на то, чтобы сделать что-то вкусное, что-то красивое, и подписать это так, чтобы даже худший учебный день перестал быть таким невыносимым.

Он действительно скучал по ней.

Что он должен сказать при встрече? Мама, сожалею, что ты вышла замуж за Емитсу? Мама, мне кажется, я ввязался во что-то очень опасное и не знаю, смогу ли выбраться? Мама, что ты скажешь, если я перенял твой вкус в мужчинах и меня потянуло на наемника?

Вот последнее точно не надо говорить.

Где Реборн? Может, он уже здесь, просто ищет его?

Он делает глоток из бутылки — и чуть ли не стонет от обреченности, когда интуауия звякает, заставляя обернуться и встретиться с красными глазами, смотрящими на него. В упор. Тут не может быть ошибки. Неужели ему нельзя просто спокойно посидеть и поесть, ворчливо думает Тсунаеши, закручивая крышку и позволяя Леону залезть обратно в капюшон. Реборн прибьет его, если сейчас ищет, потому что он не остается на одном месте, но сейчас немного нет выбора.

— Стой, подожди! — внезапно окликают его на японском, и, о, это плохо, это первая мысль в его голове, потому что Реборн успел вдолбить ему в голову, что если подозрительный парень знает японский, то очень велика вероятность, что он из мафии. Слишком велика. — Стой-стой-стой! Это же… агрх, — Тсуна на самом деле думает, что этот голос ему знаком, — «чихуахуа мировое зло»? У нас был общий чат. Мы пару раз скидывали фото!

Что за хрень происходит в его жизни?

Тсуна медленно оборачивается, видя крестообразные зрачки и красные-красные волосы:

— «фанат тоф бейфонг»? — предполагает Тсуаеши, и видит, как юноша начинает усиленно кивать. Да быть того не может.

Интуиция вопит о том, что надо бежать.