глава 14 (1/2)

Реборн вздыхает, наклоняя к нему голову. Над сиденьями мерно горит желтый свет ночных ламп, прохладный воздух дует из приоткрытых решеток в макушку. Тсуна переводит непонимающий взгляд:

— Что?

— Спи, — произносит Реборн, как приказ.

— У меня нет желания спать, — брови непонимающе сходятся на переносице. Мужчина, не стесняясь, прикладывает ладонь к лицу:

— Мы собираемся попасть в Италию, в место, где тебя будет пытаться поймать каждый куст и коробка, сейчас едва ли не последняя ночь, когда можно действительно ощутить себя в безопасности и подремать, но вместо этого ты пялишься в чужое, — палец тыкает в сидения напротив, где спят незнакомые люди и где сквозь незакрытые шторки светит диск луны, — окно. Совсем тупой? Пользуйся возможностью, пока она есть.

— Тупой? О, спасибо за разрушение стереотипов об азиатах, — закатывает глаза Тсунаеши, вызывая фырканье. — Куда мы должны прибыть?

— Коммуна Оменья, — прикрывает глаза Реборн. — Там до любого крупного города — и в Сицилию.

— О, так рассказы о том, что на юге Италии находится мафия не были ложью.

— Должны же гражданские заметить хоть что-то.

Тсунаеши продолжает спрашивать. О том, что именно замечают гражданские, о том, что неужели из-за всяких (Реборн неодобрительно на него смотрит), кто выпендривается Пламенем, люди начинают верить в магию? Реборн отвечает неохотно и лениво, явно предпочитая проводить поездку в дреме, а затем тянется к одному из набедренных карманов, выуживая телефон. Тсуна смотрит озадаченно. Телефон не его. Черный, матовый чехол и какой-то странный отблеск на экране. Он переводит взгдяд на мужчину, по лицу которого отлично видно, что решение дается нелегко, слишком нелегко, но желание комфорта и тишины перевешивает.

— В честь твоего Дня рождения, — Реборн протягивает телефон ему. Экран загорается, снимается блокировка.

— Ты откупаешься от меня телефоном? — моргает Тсунаеши.

— Да, — кивает Реборн.

— Отлично, — тот выхватывается из рук. Мужчина фыркает:

— Я продолжаю смотреть за тобой, так что позвонить ты не сможешь, как и связаться с кем-либо, но у тебя есть возможность посмотреть что-нибудь, пока мы едем.

Тсунаеши мычит, соглашаясь, пока что интересуясь больше самим гаджетом. Он не видит фирменных знаков на нем, интерфейс легкий, но непривычный, он не видел такого ни на андроиде, ни на айфоне, а еще — он не может заблокировать экран. Сразу же высвечивается окно с просьбой пароля.

— Здесь ловит? — он проводит пальцем сверху вниз, нажимая на значок мобильных данных.

— У меня практически везде есть связь.

Тсуне косится на него, не уточняя. Реборн, прикрывший один глаз и следящий за ним другим, открытым, напоминал птиц. Те тоже так делают, когда рядом опасность, а спать хочется.

— И куда мне можно заходить?

— Всюду, пока я наблюдаю за тобой и вижу, что ты не пытаешься кому-либо сообщить, что за тобой гоняется мировая мафия, — жмет плечами. Тсуна кивает. Задумывается. И поджимает смешливо губы, прищурившись.

Реборн думает, что для того, кто болтает и обживается в стрессовой обстановке путем бесконечных воспросов, Савада как-то слишком быстро затихает, но спихивает это на то, что мальчишка просто углубляется в чтение новостей. В мире может произойти страшное буквально за одну ночь. Третья мировая может развернуться на другом конце земного шара, пока ты здесь пытаешься сохранить себе жизнь… надо было самому проверить новости. На массовые сообщения о смертях, если таковые есть, даже негражданские частенько реагируют истерикой от собственного бессилия, что уж говорить о людях вне преступного мира. Реборн переводит взгляд снова на экран телефона, чтобы проверить, чем там занимаются — и его брови взлетают вверх, когда он видит экран загрузки приложения.

— Тик-ток, серьезно?! — вырывается у него. Даже общая сонливость проходит.

Савада смеется. Он точно смеется.

— Что плохого в тик-токе? — улыбается он. Иконка из загрузки сменяется на установку. Реборн закатывает глаза. — Лучший способ убить время.

— Я буду это игнорировать.

— Ты же следишь за тем, чтобы я никуда не влез?..

— То, что я буду смотреть, не значит, что я не могу это игнорировать, — упрямо отзывается Реборн. Леон, до этого скрывавшийся в рюкзаке, высовывает голову, словно почувствовав недовольное настроение хозяина. Впрочем, не поняв причины, он прячется обратно.

— Даже моя мама не против тик-тока, — замечает Тсунаеши. — А моей маме будет сорок пять. И она очень традиционная японская женщина.

Реборн ничего не отвечает. Ну и ладно.

Конечно же, сначала его выкидывает на стрейт сторону. Он чувствует на себе пристальный ехидный взгляд, мол, что, собрался смотреть на вот это?

— Я могу создать аккаунт? — поворачивается он к Реборну. — Через почту или номер?

Тяжелый вздох: — Можешь. Дай сюда.

От мужчины сквозит смирением, как от многих людей старшего поколения, которые о тик-токе слышат впервые, но уже его ненавидят, и это действительно забавно. Когда в руки Тсуны возвращается телефон, он едва удерживается от того, чтобы сказать что-то по типу «спасибо, что переступил через себя ради меня, я запомню это навеки», но его наглости не хватит — никогда не хватало. Он спокойно проматывает ленту, блокая неприятные аккаунты, замирает на новостях, вчитываясь в быстрый текст, но чужой палец пролистывает дальше:

— Я, конечно, всегда за то, чтобы быть в курсе происходяшего, но сейчас твоя жизнь буквально на грани, — внимательный черный глаз не моргает. — От того, что ты узнаешь что-то травмирующее, тебя снова может ударить истерикой.

— Но если я не узнаю сейчас, потом мне будет плохо, что я не был в курсе, — хмурится Тсунаеши. Реборн вздыхает:

— Когда на кону не стоит твоя жизнь, ты должен следить за происходящим и анализировать происходящее. Признак инфантильности — игнорировать мир вокруг и думать, что на тебя это не влияет, — рука убирает и так зачесанные назад, со лба, волосы. — Но пока ты в розыске и пока твоя цель — добраться до места, быть в безопасности и, ну, знаешь, спасти свою мать, мир может и подождать.

Тсунаеши молчит, обдумывая, а потом вздыхает.

— Быть вне событий страшно.

— Я понимаю, поверь мне, — кивает Реборн. — Но будет страшнее, если сейчас твое внимание и нервы начнут распыляться на разные ситуации. Найди приоритет.

Реборн следит за экраном — и не говорит ни слова, когда вместе с откровенным кринжом Тсунаеши не блокирует, но просто пропускает новостные тиктоки. Несколько минут спустя он торжествующе усмехается:

— Настроил алгоритм!

— Mio Dio… — Реборн смиряется с тем, что ему придется слушать какую-то чушь на протяжении ближайших часов, но. Внезапно. Все даже не так плохо.

Ну как, неплохо, исключая то, что он теперь, как и Савада, знает, что в теории человечество получило ВИЧ, когда какой-то мужчина изнасиловал шимпанзе, а сифилис, когда какой-то другой изнасиловал ламу. Почему-то Саваду, однако, поражает не это (Реборн в это время сидит и думает, что рождаться мужчиной было ошибкой), а то, что билетеры в кинотеатрах знают и видят через камеры, что происходит на всех местах, в том числе на самых дальних, куда уходят парочки.

— Это же нарушение личного пространства!

— Это всего лишь камеры. Они есть везде, даже в самых потрепанных магазинах, — парирует Реборн, подпирая щеку ладонью. — Странно, что ты не думал о том, что в кинотеатрах они тоже есть.

— А вдруг… — Тсунаеши краснеет. — А вдруг люди там целуются? А на них просто пялятся с камер?

Реборн прищуривается:

— Ты явно хотел сказать не «целуются».

— Нет! Я ничего такого не имел в виду!

— Однако ты понял, о чем я говорю.

Тсунаеши стонет, откидывая голову и стукаясь затылком об обивку кресла. Потом резко опускает голову назад, надувшись, и открывает комментарии. Реборн успевает уловить тот, что звучит примерно как «боже, надеюсь, они просто думали, что я лежу на коленях парня» — и смеется даже не с него, а с того, как стремительно лицо напротив заливается краской.

— Ура, что-то хорошее, — говорит Тсуна, перелистывая и видя там рецепт японских капкейков. Реборн не признает вслух, но это даже увлекательно — смотреть короткие видео, не загружающие мозг, когда там нет бесконечно танцующих или странно шутящих людей. Савада, кстати, не реагирует так активно даже на пирсинг, даже на неудачные истории о нем, даже на инструкции о нем на интимных местах, как на факт о том, что в кино за вами следят, так что можно подозревать, что этот мальчишка занимался чем-то подобным на задних рядах. Но на подколы тот не отвечает, настолько показательно игнорируя, что пытаться задеть спустя уже пару попыток становится неинтересно.

Тсунаеши косится на него — и победно щелкает пальцами:

— Наконец-то психологическая сторона тик-тока.

— У тебя профессиональная деформация, и ты смотришь только ее? — лениво тянет Реборн. Тсуна щетинится:

— До этого ее не было. Сам же видел.

Короткое видео с смотрящей в душу девушкой, рассказывает о теории некоего или некой Реми Акварон, в которой говорится, что ребёнок, чтобы справиться с переживаниями о пережитом стрессе, перестает ассоциировать себя с тем, кто пострадал, то есть, разделяя себя на несколько частей: одна при этом хранит воспоминания об ужасе пережитого, а другая как бы родилась позже и не затронута им. Реборн хмыкает:

— Звучит как логичный защитный механизм.

— Но это им не является, — морщится Тсунаеши. — Ссылаться на Реми Акварон и думать, что это авторитетный источник — относительно позорно, несмотря на его бытие директором. Он все исследования, а их мало и подтверждены они слабо, сводит к тому, что у людей раздвоение личности.

— Ты смотришь психологическую сторону тик-тока, чтобы критиковать людей с высоты своего образования? — Реборн приподнимает брови, его губы подрагивают в широкой улыбке.

— Даже если и так, — защищается Тсуна. — Критиковать то, что неверно, — тоже хорошая практика.

— Нет-нет, я тоже обычно этим занимаюсь, но в разговорах с реальными людьми, никакого осуждения, — смеется мужчина. Их ещё пару раз толкает на сторону, где визуализируют прохождение депрессивного эпизода и попытки из него выбраться (на этот раз Савада молчит) и где визуализируют состояние мании (снова молчит) (Реборн считает это одобрением).

А затем он видит то, что Тсунаеши обзывает «эдиты» с мафией из медиа, и кривится.

— Да не может быть все настолько плохо! Смотри как хорошо накладывается музыка!

— Кроме того, что хорошо накладывается на музыку, мне в этом ничего не нравится.

— Настолько кринж?

— Я могу прямо сейчас ошибиться в значении слова, но — да.

Тсунаеши смеется — это напоминает ему время, когда он рассказывал матери об интернет-слэнге, начиная обычными сокращениями и заканчивая обзывательствами, чтобы она могла себя комфортно чувствовать в интернете. Почему-то от воспоминаний о матери нет тоски или беспокойства. Что-то внутри говорит о том, что с ней все в порядке, и если Реборн говорит, что у него гиперинтуиция, предсказывающая чуть ли не будущее (на вопрос о буквальном предсказании будущего Реборн качал головой и говорил, что на это способен другой клан, — Тсуна, просто ждавший шутку в ответ, тогда охренел), возможно, сейчас нужно верить этому умиротворению. Оно, правда, пошатывается, от мелькающих новостей и хэштегов, даже под неинформирующими видео, о войне, но Реборн все еще пристально следит за тем, что он делает в телефоне, и вчитаться не выходит.

Может, и правда к лучшему.

Когда он встретится с матерью, когда Реборн его доведёт до места, наверное, будет очень и очень страшно узнавать, что случилось за такое короткое время, пока он был вне сети.

— Сколько там времени? — Реборн забирает телефон к себе, проводя пальцем вниз по экрану. Тсуна ворчит о «Вообще-то который час», но это не его телефон, так что просто кладет голову на чужое плечо и смотрит. И хмурится.

— За все это время у тебя потратилось всего четыре процента?

— Целых четыре процента?! — реакция Реборна радикально противоположное. — Ясно, твоим коварным планом было лишить нас связи.

— Тут еще 95 процентов! — возмущается Тсунаеши. — Как будто тебе не хватит! Как он вообще так держится заряд?

Реборн смотрит на него, как на неразумного:

— Мафия, особенно оперативные ее части, как я, не закупается техникой в гражданских сетях. Их отслеживают. Это опасно.

Звучит логично. Тсунаеши возвращает телефон, потому что Реборн всегда держит слово, и сегодня он может быть с ним столько, сколько хочет. Он пару раз поворачивает экран к мужчине (бессмысленно, но это его проявление вежливости), чтобы спросить, возможно ли такое: одним разом было видео, где на измельчителе уничтожаются ножницы, а парень спрашивает, могут ли маньяки использовать подобное, чтобы скрывать тела своих жертв. Реборн жмет плечами, отвечая «Возможно», а на уточнение, делал ли так он, морщится — «Я, что, похож на маньяка?».

На горизонте светлеет. Это означает, что они приближаются к пересадке, что они уже в Италии, и Тсунаеши поражается вновь, насколько просто пересеклась граница, поднимая голову и пытаясь уловить, может, какое-то отличие в природе или в воздухе за окном. Когда не выходит, он обратно падает в кресло, листает вниз — и изо рта вырывается панический писк.

Тикток всегда слишком хорошо определял ориентацию и предпочтения. Быстрее, чем многие семьи и друзья.

На следующем тиктоке — не менее компроментирующая вырезка из фильма.

Он листает так быстро, как может, обновляет ленту, чтобы — чтобы! — в итоге напороться на шутку «хочешь увидеть, как я съем этот банан за два укуса? это первый» и стукнуться обреченно затылком о сидение. Реборн долго смотрит на него:

— И что это было?

— Пытался перелистать.

— С такой скоростью?

— Выкинуло на ЛГБТ-сторону тик-тока, так бывает, — пытается объяснить Тсунаеши. Реборн изгибает бровь:

— Ты имеешь что-то против?

Тсунаеши ступорит:

— Нет.

— Тогда в чем проблема?

Он так много слышал о патриархальных устоях в мафии, из медиа и в том числе от самого Реборна, что у него в голове сложился образ нетерпимой ко всему подобному организации. Или она таковой и была. Япония тоже не славится самым толерантным отношениям к меньшинствам, однако вот он перед вами, вполне живой и забуленный в свое время лишь за оценки. (Может, они были настолько плохие, что хватало только их, чтоб уцепиться и не отстать). Поэтому, сейчас, слыша вопрос, что не так, Тсуна немного подвисает. Не отвечает. Возвращается к тик-току, на этот раз ничего не перематывая, кроме, как было обещано, новостей.

Ему хватало превью или пары секунд, чтобы понять, что в мире, пока они катятся где-то на другом конце света от дома в автобусе, происходит что-то совершенно невменяемое.

Солнце начинает клониться к закату, когда Реборн тянется к экрану телефона, сдвигая пальцем верхнюю часть экрана, и говорит, что скоро будем, еще минут тридцать. За окном все еще деревья, они не редеют, все такие же густо-зеленые. Тсуна кивает, Леон выбирается из рюкзака, снова переливаясь перламутровым, вытягивась, изгибаясь, цепляясь за толстовку Реборна на плече темным рукавом.

Они должны быть совсем близко, когда Тсунаеши чувствует, как паника подступает к его горлу, стискивая так, что он начинает сипеть и задыхаться. Все происходит настолько быстро, что Реборн не успевает его ухватить — а он уже оседает на пол между сидений и слышит над головой взволнованные испуганные голоса. Автобус резко тормозит — от этого горлу легче, проще, хотя бы удается вдохнуть в себя часть воздуха, получается, правда, с каким-то омерзительным влажным хрипением; затем его под руки выносят на улицу. Реборн приседает рядом, удерживая рукой поперек груди и похлопывая по спине, словно он давится. От этого хочется возмутиться, но сил нет. Над головой обмениваются фразами. Женский взволнованный голос. Усталое хмыканье водителя. Хлопок автоматической двери и скрип шин по дороге.

Автобус скрывается за поворотом. Автобус едет-едет-едет, и требуется времени, ну, примерно столько же, сколько ушло бы на прибытие на конечную станцию, чтобы получилось снова ровно дышать.

Воздух кажется таким невообразимо вкусным.

— Ты же не астматик, да?

Тсунаеши закатывает глаза. Похлопывание ладони по спине сменяется коротким поглаживанием с нажимом — и только смущение от такого внезапного ласкового жеста спасает Реборна от того, чтобы на него огрызнулись.

— Дальше… нельзя… — он откашливается, отпихивая от себя руки и упираясь локтями и лбом в траву, словно молясь. Так хоть проясняется паника в мыслях. Вдох. Выдох. Когда он поднимает голову, он видит, что Реборн стоит, вглядываясь в глубину деревьев, а Леон уже в форме пистолета на взводе в руках.

Тогда он тоже вглядывается, прищуривается, чтобы увидеть «это».

Вытянутые темные фигуры, околочеловеческие, с длинными конечностями, каким-то образом выделяющиеся слишком ярко своей темнотой в тени деревьев. И глаза точно есть. Один, два, три, у каждого «это» по-разному, глаза мерцающие, горящие, смотрящие на них неотрывно.

У Тсунаеши сердце заходится от страха. Снова.

Когда тебя пугает человек, ты всегда почему-то до конца надеешься, что сможешь выбраться, победить, перебороть. Человек чувствует боль, он смертен, ему можно навредить, — он такой же, как ты, какими бы омерзительными и ужасными не были его поступки. Это люди. Их можно сломать, их можно ударить в ответ. И иное, иррациональное, — это страх перед несуществующим.

Когда-то давно кто-то вывел теорию, что неплохо было бы создать в ужастиках что-то, похожее на человека, но которое не будет дышать. Ведь это испугает человеческий мозг. Он не поймет, как что-то живое, что-то, похоже на него, способно выжить без дыхания. Со временем это эволюционировало. Просто отсутствие дыхания показалось недостаточным: «люди» на экранах переставали истекать кровью, их суставы изгибались под невозможными углами, продолжая шевелиться, они переставали умирать, переставали чувствовать боль — переставали иметь свою волю. Из теории об испуге появились зомби и призраки, фильмы о которых до сих пор расходятся по миру с огромной прибылью, потому что люди всегда хотят объяснить себе и перестать бояться.

Это на экранах.

Что делать, когда видишь подобное своими глазами? И когда нет времени на объяснение самому себе, что такого существовать не может?

Реборн кажется равнодушным. Он склоняет голову, прищуривается — и делает шаги навстречу околочеловеческим существам, словно совершенно не боится.

— Погоди!..

— Просто оставайся на месте, — обрывает его Реборн, оружие все еще при нем, но он опускает курок, чуть ускоряясь. Существа стоят на месте — и с пшиком света исчезают, как только он оказывается в паре шагов от них. — Иллюзии, самые обычные, — он хмыкает, пожимая плечами. Тсунаеши видит, как он все-таки немного, но расслабляется. — Кажется, кто-то действительно ждет нас там.

— Получится ли обойти? — предлагает Тсуна, подходя ближе. Ему скидывают его рюкзак — и, на удивление, Леона, перебегающего с чужой руки ему на плечи. Леон кажется тяжелее, чем лямки на плечах, но он этого тактично не будет говорить.

— Савада, на будущее: если у тебя когда-нибудь без навыков выживания возникнет желание переться сквозь лес, лучше отбрось его.

— Но у тебя они есть, — приподнимает брови Тсуна.

— Одного человека в данном случае недостаточно.

Он в задумчивости прижимает пальцы к подбородку, смотрит вниз, прищуриваясь, потом переводит строгий взгляд на Тсунаеши:

— Пообещай мне прямо сейчас кое-что.

— Что именно?

— Если я скажу тебе бежать, ты побежишь.

***

Брать трубку совсем не хочется. Вайпер из тех людей, которые предпочитаю переписки, может быть. Или вообще телепатию. Не разговоры с ужасно громкими людьми/ужасно злыми людьми/ужасно властными людьми — нужное (все) подчеркнуть.

— Внимательно слушаю, — вздыхает он, все же смахивая значок звонка вправо. Тот подсвечивается классическим зелёным и растворяется.

— Не кажется ли, что это я должен внимательно слушать, какого черта произошло, Вайпер? — раздражение скрипит сквозь трубку.

— М-м, насчёт Савады Тсунаеши планы изменились.

— Это уже все поняли, мне интересно, почему.

Вайпер косится в сторону девчонки Докуро в позе медиума, у той пот по виску течет и челюсти стиснуты наверняка до боли. Ничего. Пускай учится. Иллюзионистам жизненно необходимо привыкать к трудностям и боли.

— Появился Реборн, — говорит Маммон.

— Ты хочешь сказать, что это было просто заранее проигрышное столкновение Тумана и Солнца? — на фоне слов слышится «пок» от пробки и мягкое журчание густой жидкости по стеклянным стенкам.

— Нет, у нас не было столкновения.

На том конце слышится звон и треск.

— Тогда в чем причина?

Стоит отдать Занзасу должное, несмотря на свой нынешний статус, на Маммона он не огрызался. На Маммона в Варии вообще никто не огрызается, если уж совсем честно; кем нужно быть, чтобы рявкнуть на того, кто по факту воспитывал и держал их всех в устойчивом состоянии — сначала шайку агрессивных подростков, а потом и Отряд независимых убийц. И остался позже, несмотря на то, что была собственная Семья, чтобы наблюдать и вмешиваться, если того требовали события.

— Если верить моим источникам, Ноно Вонгола связал его Клятвой, что Реборн притащит мальчишку к сиденью босса. Цена клятвы — его жизнь.

Хриплый вздох.

— Я так понимаю, с этого момента ты не собираешься вмешиваться, если я попрошу ему помешать? — в голосе Занзаса смешивается вселенская усталость и нечеловеческое презрение.

— М, нет.

— Это было ожидаемо, когда ты просто произнес его имя, но все равно стоило спросить.

— Семья защищает Семью, ты знаешь это, Занзас, — жмет плечами Вайпер, даже если его не видно. — То, что я забочусь о Варии, не отменяет того, кем я являюсь на самом деле.

Аркобалено, может быть, и вынуждено, но были связаны слишком долго друг с другом, чтобы не привязаться хотя бы из-за привычки. На том конце тишина, и Маммон обрубает звонок, поворачивая голову к Хром, пытающейся отдышаться:

— Я не могу найти их, — хрипит она, имея в виду сбежавших из разрушенной лаборатории.

— Это не мои проблемы. Ты получила мои объяснения, что делать, и я могу повторить их, но дальше все зависит только от тебя.

Она цокает языком, кинув страшный взгляд на мужчину, и снова закрывает глаза. Мукуро, ощущая себя бесполезным, сидит рядом, занимая меньшую часть дивана. На вопрос, почему он не может заменить девушку и попытаться искать, он уже получил насмешливый ответ: «Видимо, по тем же причинам, по которым она может зомбировать людей, а ты нет. Смирись с вашим разделенным Туманом и жди».

Вайпер вообще считал, что они должны гордиться тем, что он из интереса к ним обоим не содрал сумму поприличнее за запрос и был по своим меркам очень даже дружелюбным, но это другая история.

***

У Солнц есть свои проблемы. Главная и первая из них — они всегда фонят, всегда ощутимы, только если не вмешается Дождь, возможный повлиять лично на них, или Туман, умеющий влезть в мозг всему окружению и отвести глаза. Реборн и Тсунаеши не имеют в наличии ни того, ни другого.

Глубже в лесу оказываются еще существа. Когда Реборн делает шаги в сторону от него, У Тсуны замирает сердце, потому что ему кажется, что он сейчас умрет, они кинутся, сожрут его, как бывает в хоррорах. Потому что увы, своей единственной защитой в этом мире в нынешних реалиях он видел только брюнета, все дальше и дальше отступающего от него. Когда существа шевелятся — он слышит это, не видит, он взгляда отвести от Реборна не может, — замирает в груди сердце.

Но кидаются они, приманенные ярким Пламенем, не на Тсунаеши, а на мужчину, растворяясь при сближении больше, чем пара шагов.

Поэтому, недолго думая, после Леона и рюкзака, Реборн вручает ему еще и свой телефон. На этом Тсунаеши совсем подвисает.

— Что я должен с этим делать? — сдавленно спрашивает он.

— Позвонить по экстренному номеру или кому из знакомых контактов, если случится такое, что мы разделимся, и я не смогу тебя найти, — закатывает глаза мужчина. — Я не собираюсь тебя терять, но жизнь по-разному складывается.

Тсуна сглатыыает.

— Вглубь не идешь, понял? — разворачивают его за плечи. — Держишься дороги. Тут пара часов пешком до города. Должны ездить машины. Доверишься какому-нибудь придурку? Хорошо, если интуиция позволит, но не лезь — понял? — кого-нибудь там спасать или чинить, это уже однажды плохо кончилось.

Тсунаеши невольно хихикает от нотации, но все равно бледнеет.

— Все равно, знаешь, разделяться перед опасностью — не самый логичный вариант. В хоррорах так обычно умирают.

— Никто сегодня не собирается умирать, — закатывает глаза Реборн. — Я разбираюсь с очередным туманником и присоединяюсь к тебе. Потом мы добираемся спокойно до Милана и в конце концов до Сицилии. Это путешествие скоро кончится, — он скользит ладонью по боку, приподнимая толстовку, и достает из поясной кобуры огнестрел, проверяя его на патроны. Тсунаеши не пялился эти короткие секунды, куда не надо, честно. Ладно, вперед, in bocca al lupo.

— Что? — спрашивает Тсунаеши. Реборн вздыхает:

— Просто ответь «crepi».

— Crepi.

— Отлично.

Оставлять Саваду, учитывая его способности влезать в проблемы, действительно кажется не самым безопасным решением, но раз работает неопытный (или неумелый) Туман, этим нужно пользоваться. Если вместо настроек на Небесное Пламя случились настройки просто на Пламя, и иллюзии выбирали то, что помощнее, это отличный шанс. О том, что выбирали то, что посильнее, не позволяла думать гордость: одно дело признать при Саваде, что его Небо огромное, и другое — признать, что и другие люди могут предположить подобное. Лес понемногу сгущается. Реборн пару раз кидает внимательный взгляд за спину, просто чтобы убедиться, что мальчишке (уже нет? хотя сейчас первый день совершеннолетия, не считается) не пришло в голову последовать за ним.

Иллюзии отвратительные. Если бы не Солнце в груди, он уверен, испуг они могли бы вызвать не только внешним видом — отдаленно напрминавшем то, что начинаешь видеть на третий день без сна. Но они рассыпаются раз за разом при приближении, и он перестает обращать на них внимание. Весь лес фонит Туманом. Там, где он сгущается, более активные силуэты, более четкие, и Реборн, следуя логике, увы, не всем досталась нечеловеческая интуиция, движется туда. Это кажется простым.

Хрустит под ногой ветка. Глаза рефлекторно на мгновение смотрят вниз, реагируя на источник неожиданно громкого звука.

В этот момент иллюзия, прежде не сумевшая приблизиться на метр, шагает вперед, и вот между ними уже сорок пять сантиметров.

Вот между ними пять.

Все тело напрягается в ожидании контакта: кажется, что он будет влажным или холодным, или все вместе. Рука с пистолетом убирается за спину, не стоит давать себе соблазн бесполезно потратить пули. Их лучше пускать в живых.

Рука обхватывает запястье, и Реборн не успевает ощутить, какое оно, потому что иллюзия — крепче, сложнее, продуманнее, стоит отдать должное, — все равно распадается при прямом контакте с Солнцем.

— Фух, — срывается нервное с губ. Не хватало еще Туманов ему, способных одурачить Солнце, и так проблем по горло.

— Детки становятся настолько талантливыми, что могут напугать даже нас, опытных бойцов, правда?