глава 13 (2/2)
— Может быть, он драматичный только рядом с ним? — предполагает с улыбкой Ямамото, вглядываясь острыми светлыми глазами в пустынную трассу. — Кстати, сообщений от него не было?
— Ммм, он писал, что встретил другого аркобалено в городе, это все, — пожимает плечами Луссурия. — Если это был Реборн, то он наверняка встретился и с Савадой.
— А если нет до сих пор сообщения о том, что он схвачен, значит, он их отпустил, — заканчивает мысль Ямамото.
Луссурия задумывается, взгляд под цветными очками меняется, убираются доброжелательные лапки в уголках глаз. Он хмыкает:
— С его решениями будет разбираться босс. Нам главное исполнить приказ.
***
У мафии в Италии позерские развлечения, делает вывод Фонг, когда ей приходится как части Триады присутствовать во время долгой и невыносимо унылой игре в бильярд кучки мужчин, одетых в одинаковые костюмы.
— Ты могла бы проявить чуть больше внимания, — кидает вскользь Верде, точно так же не смотря в их сторону, и Фонг иронично изгибает брови:
— Не тебе говорить, оторви голову от своего телефона.
— Я не часть огромной азиатской кампании, торгующей наркотиками и людьми, — переводит плечами Верде. — Не столь значимо, и мое внимание не столь ценно.
— У тебя настроение принижать свои заслуги? — Фонг практически мурлычет, придвигаясь ближе — и напарывается на ироничный взгляд холодных глаз:
— Не неси чушь. Твое внимание Вонголой котируется иначе. Поговори хоть с кем-нибудь, чтобы вас перестали бояться.
— Нас должны бояться, — Фонг закатывает глаза, но поднимается с места плавным движением, потягиваясь. Ее красное ципао не скрывает движущейся по ноге татуировки — от колена и все выше, пока не исчезнет в вырезе на бедре. Когда она приближается, все взгляды переводятся на ее ровную высокую фигуру.
Ни у кого из них не хватит смелости опустить взгляд туда, куда не стоит. В этом привилегия ее как женщины, быть одной из сильнейших людей в теневом мире.
— О, госпожа, вы хотите к нам присоединиться? — спрашивает хранитель одной из союзных Семей.
— Нет, просто посмотрю, — качает головой Фонг, опираясь бедром на бильярдный стол. — Мне можно так стоять?
— Госпожа, вы не знаете правил игры в бильярд? — ей неловко улыбаются. — Если одна ваша нога на полу, вы можете даже присесть. Хотя, извините меня, если это был риторический вопрос, а я принялся объяснять…
— Нет, — прерывает его Фонг. — Он не был риторическим. Я не заинтересована в этой игре. Но посмотрю.
Между мужчин идет шепоток, что раз не игра, то Триада заинтересована в ком-то из них, и хочется, так сильно хочется, ударить себя по лицу ладонью.
Игра продолжается. Кого-то поздравляют с победой. Кого-то хлопают по спине в знак сочувствия. Лицо Фонг неизменно скучающее, лишь иногда, когда шар под определенным ударом, летит по непонятной ей траектории, ее взгляд оживляется и становится пристальным. Верде наблюдает за этим из угла с довольным хмыком: для той, кто прожил столько лет на этой земле, она была поразительно несведуща в некоторых простейших вопросах физики. Но так же можно было сказать и в сторону Верде — она была настолько несведуща в культуре и литературе, особенно Азии, что находиться там без какой-либо помощи было проблемным.
В какой-то момент игра прекращается — и начинается новая. Вызови наибольший интерес у женщины, наблюдающей за мячами. Шары заставлют крутиться по полю, менять путь, с прыжком останавливаться и откатываться назад — и это нравится Фонг гораздо больше, чем то, что происходило прежде, окутанное непонятным пафосом и витиеватыми фразами. Она позволяет себе довольную улыбку и распускает руки с груди, опирая их по обе стороны бедра на край стола.
— Вы не подойдете? — звучит голос сверху Верде. Она поднимает взгляд на секунду. Фыркает. Опускает обратно:
— Семья Кавалонне должна была прибыть с опозданием.
— Дино с ним явится, — рядом садится Хибари Кея, в таком же скучном костюме, как и большинство здесь. — Я предпочитаю появляться вовремя.
— Хорошее качество, — кивает Верде. — Если ты хочешь сразиться, можешь пригласить ее, — кивает в сторону Фонг, — она как раз казалась скучающей.
— Эта… — он обрывается из уважения к Семье учителя своего наставника. — Эта раздражающая хищница не кажется скучающей сейчас.
— Погоди немного, и ей перестанет нравиться тот факт, что она просто за чем-то наблюдает, и ей захочется движения, — на непонимающий взгляд разводит руками. — Она Ураган. Это в их природе.
Хибари задумчиво отводит взгляд в сторону:
— Напомните, что в природе Облаков?
— Занимать место, — по ноге бежит разряд тока, неболезененный, но ощутимый. Колени приходится немного сдвинуть. Верде не выглядит веселой, когда это произносит, она спокойна, как и в большинстве моментов, когда приходится кому-то что-то объяснять. — Заполнять пространство. Расширять территорию. Поэтому вас часто назначают во Внешние Советники.
Тот кивает, соглашаясь: такая тенденция у боссов в мафии опреленно была. Но его задумчивое состояние не длится долго. Вместо того, чтобы задавать вопросы, он пялится и спрашивает:
— А Вы не хотите сразиться со мной?
— Нет, я не люблю драться.
Для Хибари это звучит настолько возмутительно, что у него вытягивается лицо.
— Но Вы одна из Аркобалено.
— Это не имеет значения, то, что я сильнее других Гроз не значит, что я люблю сражения.
— Но как определить, что Вы сильнее других, если у вас нет постоянной практики.
Наглец, думает Верде, смотря в серые юные глаза. И отворачивается, не желая отвечать на очевидную провокацию. Кея практически давится воздухом-возмущением от такого игнорирования. И охает, когда раздается звонкий щелчок.
Верде думает, что эти бедра слишком близко к ее лицу.
— Если ты хочешь драки, малыш Хибари, тебе стоит просить о ней меня, — Фонг убирает руку, которой отвесила затрещину, прежде, чем за нее успевают схватить. Кея поднимается на ноги, недовольный:
— Не хотелось тебя отвлекать, — практически рычит он сквозь сжатые зубы.
— О, ты никогда меня не отвлечешь, — мило улыбается женщина. — Не доставай людей из моей Семьи, пока в пределах твоего зрения есть я.
— Раздражающая хищница… — ворчит Хибари. И, почти хвастаясь, добавляет. — Реборн обещал мне битву с ним взамен на помощь с вылетом наследника из Японии.
Верде закидывает ногу на ногу, отводя пятку в сторону ото всех людей в помещении, и мрачно-весело произносит:
— Это если ему времени хватит.
Хибари хотел бы возмутиться, но Фонг подозрительно бледнеет от этих слов — и пинает тонкую ногу, говоря, что еще все время мира впереди.
Тут явно разговор идет не о том, что кто-то чрезвычайно занят.
***
Тсунаеши не думает, что Реборна выведет из себя работник туристической части катакомб, поэтому сейчас, уже полчаса спустя, когда они просто стоят на дороге в отдалении от вокзалов, он со смехом слушает причитания под нос.
— Успокойся, — с смешком предлагает ему Тсунаеши уже который раз, и в ответ получает только долгий-долгий вздох. — Почему мы вообще стоим здесь, а не на кассе?
— Потому что только полный придурок будет покупать билеты с паспортом, зная, что как только его имя засветится в списках пассажиров, к нему сразу припрется половина теневого мира, чтобы грохнуть, — огрызается Реборн. Тсунаеши принимает тот факт, что его назвали придурком с полным смирением. Из всех вариантов, какими его крыли в жизни, этот — самый безобидный. Поэтому он продолжает спрашивать:
— А как мы узнаем, безопасно ли быть в автобусе, вдруг там враг?
— Мы доверимся твоей интуиции, — пожимает плечами Реборн. — Скажешь ехать — едем, не скажешь — не едем.
— То есть, ты хочешь довериться моей интуиции после того, как она меня чуть не угробила? — недоверчиво спрашивает Тсунаеши.
— Ну да.
Окей, после того, как его назвали придурком, это даже льстит.
Они пропускают несколько автобусов, потому что они идут не в ту сторону, потом пропускают еще один, потому что Тсунаеши не нравится водитель, и это не похоже на проявление интуиции, но Реборн лишь соглашается и отмахивается рукой, мол, не, мы с вами не поедем. Сгущаются сумерки, фары изредка подсвечивают дорогу, заставляя щуриться и моргать. Тсунаеши полусонно мычит, когда к нему, сидящему на рюкзаке, под бок присаживается теплое тело. Прямо на землю. Тсуна вздыхает, но не уверен, что с его советами в данной ситуации его не пошлют к черту.
— Если будет совсем поздно, мы найдем место, где переночевать, не волнуйся, — мужчина подтягивает под себя ноги, восприняв вздох по-своему.
— Я не из-за этого. Можно и тут подождать, существуют же ночные рейсы?
— Существуют, — кивает Реборн.
— Ну, значит, остаемся здесь и ждём, — кивает Тсуна и приваливается головой к плечу. За спиной лесные посадки, поэтому в воздухе запах пыли и остывающего асфальта смешивается с приятным ароматом хвои. Не так плохо, как могло бы быть. — Не грустно так праздновать День рождение?
— Тебе же уже отвечали, что нет, — цокает языком Реборн. — Подрастешь еще немного и, может быть, поймешь.
— Мне не нравится тот факт, что лет в тридцать я перестану радоваться дню своего рождения и отмечать его как-то особенно, — бурчит Тсуна.
— День своего старения.
— Старение демонизировано.
— Повтори это, когда у тебя появится миллион и одна проблема со спиной и зубами просто потому, что у них возраст наконец дошел до того, чтобы болеть, — косится на него Реборн. Пришуривается в полумраке, стараясь разглядеть, что за автобус выехал со стоянки.
— Ты же сам сказал, что я стану боссом и у меня будет достаточно денег для решения таких проблем? — спрашивает Тсуна — и Реборн смеется. Не над ним, а открыто и искренне, поднимается с места — и улыбка продолжает находиться на его лице.
— Сказал, — кивает он. — Чувствуешь что-то неправильное от того автобуса?
Тсуна, честно, задействует все свои силы, чтобы осознать хоть какую-то эмоцию от приближающейся махины. И надеется, что не выглядит, как какой-нибудь шарлатан-экстрасенс.
— Ну… ничего плохого нет?
— Тогда поднимайся, подсядем сюда.
У Реборна есть определенная привычка — замечает Тсунаеши — или же он делает это намеренно, но при гражданских, когда ему что-то от них нужно, он старается вести себя и выглядеть как можно более безобидно. Тсуну практически сносит внезапным дружелюбием и улыбкой, которая буквально пару минут назад была настоящей, но сейчас она веселая от того, что Реборн знает, что может добиться своего, что водитель уже купился на образ и что, конечно же, он довезет, только заплатите, как за билет, вон там, в дальних рядах еще есть места, занимайте их, ребята.
В автобусе люди дремлют — или просто лениво косятся на новеньких. Реборн зависает перед местом, не зная, как будет лучше — если он сядет у окна или если Тсуна наоборот, и в итоге Тсуне приходится сидеть у прохода.
— Это нечестно, — ворчит он, в отместку скидывая рюкзак на чужие колени. Реборн не возражает физически, но возражает словесно:
— Это честно. Если будут стрелять снаружи, меньше шансов, что в тебя попадут.
— Но я не могу упереться лбом в стекло!.. — Тсунаеши смотрит на то, как Реборн закрывает шторки, закрепляя их покрепче. — Ясно.
— Ты всегда можешь лечь на меня, а не биться лбом о стекло, — говорит Реборн, сползая чуть вниз и прикрывая глаза. Под ресницами они остаются ясными и настороженными, но он явно позволяет себе чуть больше спокойствия, чем тогда, когда они были… в недвижимом месте. В недвижимой цели? Тсуна кивает, соглашаясь с мнением, и укладывает голову обратно на плечо. С этой стороны немного неудобно, но это лучше, чем пытаться каким-то образом уместиться в кресле, не потревожив соседей позади и спереди, поэтому он замирает так.
— Сколько нам ехать? — тихо спрашивает он на выдохе перед тем, как провалиться в сон после короткого дня, полного бега.
— Семь часов. Спи, Савада, пока можешь это сделать.
Автобус приятно укачивает, поэтому нет желания возражать даже просто из вредности.
Ему снится что-то, наполненное огромными костями и внезапно приятным запахом — и несмотря на напряженность сна, где он вынужден перебираться через завалы, разгребать себе путь руками, идти куда-то во мраке, не видя конечной цели или просто света впереди, просыпается он вполне полным сил. Тяжело вздыхает, потягиваясь всем телом, и ворчит, потому что все-таки затекла шея. Когда болит шея — болит голова, портится в общем восприятие жизни, людей вокруг и себя в том числе.
— Ты вовремя, где-то через полчаса выходить, — хмыкают над ухом, и Тсуна согласно мычит, потирая глаза. И снова тянется, жалея о том, что сейчас не лежит или хотя бы стоит. — С Днем рождения? — неуверенно добавляют. — Не то чтобы есть какой-то подарок и подготовка, но поздравляю с тем, что тебе двадцать один.
— Хм-м-м? — озадаченно моргает Тсунаеши. — О. — Замирает. — О, уже следующий день! Спасибо, — и благодарно широко улыбается.
— Не то чтобы здесь было, о чем благодарить, — фыркает Реборн под нос и отводит в сторону шторку. — Мы в Женеве. Снова будем пересаживаться.
— Какой Женеве?.. Ками, почему мы не можем просто поехать прямо туда, куда нам нужно, без пересадок? — закрывает лицо ладонями Тсуна. Реборн фыркает:
— Для этого нужен личный самолет, — и, подождав пару секунд, добавляет, — не вздыхай так тяжко, в Женеве продают отличный шоколад. У тебя сегодня есть право у меня его выпросить.
— Выпросить?.. Или получить подарок?
Реборн щурится недовольно, Леон, успевший за это время превратиться и забраться в рюкзак на его коленях, высовывает голову — и тоже щурится. Весь в хозяина.
— Выпросить, — решает Реборн.
— Ну, несмотря на то, что это мой праздник, я готов строить глазки, ничего страшного.
Мужчина стопроцентно решает, что в очередной раз ввязался в проблему. Но раз по собственной вине, то у него нет права возражать. Автобус останавливается, люди выгружаются, им приходится снова отойти подальше от вокзала, благо, на этот раз, есть лавочки, это во-первых, и вокруг куча магазинчиков, это во-вторых. Тсуна заходит в первый же, указывает на горячий шоколад и шоколадную булочку — и пристально внимательно смотрит, когда Реборн вновь намекает, что он может просить больше, если ему позволяют, но при этом не берет ничего для себя.
— Ты точно не ешь уже слишком долго, чтобы это было нормальным, — говорит Тсунаеши.
Реборн делает глоток из небольшой бутылки (Тсуна цепляется взглядом за движение кадыка) и утирает губы тыльной стороной ладони:
— Мне стоит повторить тебе, что я не тот человек, за рацион которого тебе стоит волноваться… — мимо проносится первый автобус, брюнет провожает прищуром, — на него могли бы сесть. Жаль, что упустили.
— Я сам могу решить, за кого волноваться, — Тсунаеши впивается зубами в мягкую горячую булку. — А если ты ослабеешь от того, что ничего не ешь, твое задание не будет выполнено.
Реборн закатывает глаза:
— Мое Солнце выдержит то, что я решаю пару дней ничего не поесть.
Тсуна не знает достаточно о Пламени, чтобы возразить. Это раздражает. Он уверен, что в словах Реборна больше лжи и сокрытия, чем он может представить, и у него нет достаточного кредита доверия, чтобы требовать.
Он агрессивно сминает стаканчик из-под шоколада, выкидывая его в мусорку в тройке шагов от себя — и невольно радуясь от попадания в цель. Не настолько сильно, чтобы перебить горячащую кровь нелогичную обиду, но достаточно, чтобы коротко улыбнуться — и перевести взгляд с противного темноглазого лица на дорогу, куда уезжают все автобусы. Широкая, ровная, уходящая в густые деревья, в темноту леса.
Он не понимает: страх, который зарождается в его груди, — это проявление той самой гиперинтуиции или просто беспокойство от темноты и очередной предстоящей долгой дороги?