глава 13 (1/2)

Под ногами снова хруст.

Тсунаеши передергивается всем телом, повисая на чужом локте. Реборн перекидывает в другую руку фонарик-Леона и встряхивает пацана за шкирку:

— Ты уже седьмой раз шарахаешься, перестань, пора уже привыкнуть.

— Никогда. Нельзя. Привыкнуть. К тому. Что под твоими ногами хрустят чужие кости! — огрызается Тсунаеши. И ворчит от тихого смеха над головой.

— Ragazzo, успокойся, эти кости лежат здесь долгие-долгие годы. Это не недавние трупы, окей? Ты идешь по улицам городов и буквально так же наступаешь на чужие тела, но ты же не дергаешься от каждого своего шага по вероятной могиле?

— Это, — хмурится Тсунаеши. — Это не то же самое, когда ты видишь. Куда наступаешь.

— Закрой глаза, — переводит плечами Реборн. — Я тебя так и так тащить буду, дороги-то ты не знаешь.

Звучит заманчиво, если честно, но споткнуться и улететь носом в кости тоже не особо хочется.

Катакомбы — как объяснил ему Реборн, простирались под большей частью города и только часть из них была приспособлена для того, чтобы туристы могли зайти внутрь, побродить и выйти. Остальные бесконечные прохладные подземные коридоры не имели даже полной карты. Мафиози пользовались ими, когда нужно было перебраться с одного места на другое, но из-за слухов о всяких духах, призраках и мрачной атмосфере даже с знанием, куда можно идти, а куда нельзя, не каждый решался залезть с тайного входа внутрь.

— Конечно же, никаких призраков тут нет, — подпихнул его тогда в бок Реборн, заметив побледневшее лицо. — Там просто очень темно, — и подпихнул первым внутрь.

Темно — это было слабо сказано, Тсуна не видел своих пальцев, поднеся их впритык к лицу. Леон в очередной раз спасал ситуацию.

Сейчас, снова же, по словам Реборна, им нужно было пройти часа полтора пешком до туристического места, сбросив с себя возможную погоню, и оттуда уже решать, как выбираться из города. Время в катакомбах тянулось невыносимо медленно — и невыносимо напряженно — пару раз они натыкались на повороты, засыпанные костями так, что дальше не пройти, пару раз Тсуна задевал ладонью скелеты, оставшиеся в стенах.

— Не могу понять тех, кто спускается сюда добровольно, — он все-таки нарушает молчание, вздыхая — и снова спотыкаясь об чьи-то кости. Такими темпами он предаст свои собственные слова, и окружающая обстановка перестанет его пугать и начнет невероятно бесить. — Что тут такого интересного?

— Комната страха, но с историческим подтекстом, — хмыкает Реборн. — Когда хочется одновременно и выпендриться и выброс адреналина получить, знаешь?

— Не знаю, никогда не стремился ни к чему подобному.

— Можешь радоваться тому, что какой-то из зависимостей у тебя точно нет.

— У меня вообще нет зависимостей! — вытягивает шею Тсунаеши, чтобы хоть как-то сравняться по росту, и возмущенно хмурится. У Реборна от фонарика глаза сверкают желтым, словно от Пламени, и щурятся хитро-хитро:

— Делаю ставку, что у тебя есть зависимость от похвалы.

— Что?.. — опешивши, чуть не отступает назад Тсуна — и снова торопится нагнать, цепляясь за руку.

— Ну, знаешь, назовешь тебя «молодец», — Тсунаеши ненавидит его прямо сейчас так сильно за то, что интонация на этом слове сменяется на спокойно-ласковую, — или «умница», — а сейчас почти воркование, — и ты пропал в человеке навсегда за пару хороших слов.

Возможно, доля правды в этом есть. Но это ранит гордость, поэтому:

— Это не так, — упрямо отвечает Тсуна

— У тебя щеки прямо сейчас настолько красные, что даже этот пещерный сумрак не спасает тебя, не отрицай, — Реборн смеется — самодовольно — и это самодовольство хочется хоть как-то выбить.

— Это не так, потому что похвала не входит в перечень зависимостей, — добавляет Тсуна. — То, что нам приятно слышать в свою сторону что-то искреннее и доброе, — это нормально. Не только же плохое от людей воспринимать, — он разводит одной рукой, потому что отпускать острый локоть в этом месте он не намерен.

— Есть небольшое отличие между тем, чтобы радоваться похвале и подсаживаться, — уклончиво отвечает Реборн. Тсунаеши смотрит прямо в его лицо. Долго смотрит, пока они продолжают идти. Реборн вздыхает: — Ты реально не понимаешь, да.

— Что я не понимаю?

— У тебя кинк на похвалу, Савада.

Тсунаеши не может контролировать то, что у него заливается лицо краской. Снова. Реборн тянет его вперёд, как ни в чем не бывало, на поворотах дергает, чтобы не занесло. А на вопрос, как он вообще додумался до такого, отвечает:

— Я тебя отвлекал от твоего непрекращающегося страха, и это сработало.

Тсунаеши буквально чувствует, как у него чешутся зубы, чтобы укусить этого человека. Желание явно не самое нормальное, он сглатывает его, дожидается того, когда лицо перестанет гореть.

— Давай продолжим говорить о чем-нибудь, но не об этом, чтобы меня отвлечь? — предлагает Тсунаеши. — Или поиграем в города, не знаю.

— Фу, какое скучное развлечение ты придумываешь, — цокает языком Реборн. Тсуна сдерживается… не сдерживается в итоге и тоже цокает. — О чем говорить?

— Ну, можешь пожаловаться? — жмет плечами Тсуна. На него удивленно косятся:

— Пожаловаться?

— Ну, знаешь. У тебя День рождения. У меня нет подарка. Могу побыть тем, кому можно рассказать все, что надоело.

Молчание какое-то некомфортное. Хочется от него поежится. А Реборн ему еще и отвечает, как совсем дурному:

— Рассказывать, кто бесит, тому, кто не является частью твоей Семьи, — это опасно, это первое, — фонариком выводят круг по коридору. — Второе, незнакомым людям подарки дарить не обязательно. Успокой свое желание быть хорошим, — теперь фонарик на секунду светит в лицо Тсуны, заставляя жмуриться.

— Это не желание быть хорошим, — качает головой Тсунаеши. — Можешь просто мне что-нибудь рассказать тогда? Из того, что мне стоит знать, а я не знаю.

— Это запросто, — кивает Реборн.

Лёгкий осадок от недоверия и скрытности, — такой внезапной, на самом деле, думает Тсунаеши, после признания возраста и силы ему казалось… что рассказать что-то подобное не будет сложно, — все равно остается, но Савада прислушивается к каждому слову. Интуиция мирно спит, раскинув лапы, и не подает никаких признаков того, что рядом опасность.

***

Ноно Вонгола — олицетворение уверенности. Гокудера, когда впервые его видит, думает, что неудивительно, что Вонгола остается на своем месте, несмотря на волнения, и не теряет своего авторитета, не смотря на то, что погибли все прямые наследники. Ноно Вонгола не улыбается ему, но смотрит мягко:

— Так ты утверждаешь, мальчик, что являешься Ураганом Савады Тсунаеши, того, кто должен занять мое место в ближайшее время?

На самом деле, признавать это перед лицом того, кто может разрушить твою жизнь по одному щелчку пальцев, страшно. С другой стороны, Гокудера уже успел сказать это в глаза Реборну, когда у того было явное намерение его убить, поэтому, он кивает, замирая с опущенной головой:

— Да. Это так. Я готов понести наказание от Кольца Урагана, если я сейчас ошибаюсь или вру.

— Вы, молодые, недостаточно сильно цените свою жизнь, — после паузы продолжает Тимотео. — Возможно, настолько же недостаточно, насколько мы обыкновенно не готовы с этим расстаться. Испытание Кольцом Урагана будет только тогда, когда Тсунаеши Савада будет здесь. До тех пор можешь оставаться в здании Альянса. Тебе выделят комнаты, если ты не захочешь вернуться к Аркобалено Урагана.

Госпожа Фонг — точнее, ее опасный взгляд, — возникают в голове быстрее, чем любые другие рациональные мысли:

— Если можно, то я бы хотел отдельную комнату, — торопливо выпаливает он. Тимотео смеряет его странным взглядом:

— В этом и был смысл предложения. Если захочешь, они будут выделены. Забери свои вещи и подойди к любому из работников. Они поймут, если ты скажешь, что приказ поступил от меня.

Гокудера краснеет, это наверняка видно даже с его опущенной головой, потому что у него невероятно — невероятно — сильно горят уши.

— Да, тогда я пойду. И соберу вещи.

— До свидания, Гокудера Хаято.

— До свидания, — он быстрым шагом, не поднимая головы, идет к двери, чтобы, когда распахивает, увидеть чужое незнакомое ошарашенное лицо. Юноша с длинными волосами — и фонящим Дождем. — Прошу прощения! — Хаято не любит моменты, которые заставляют его испытывать стыд или смущение, а сейчас происходит два в одном, и он готов провалиться на месте прямо на пару этажей вниз и под землю.

Незнакомец моргает. Улыбается:

— Va tutto bene, ничего страшного не произошло.

Ничего страшного не произошло, но Гокудера торопится его обогнуть, чтобы выйти в коридор. Ему еще надо придумать, как забрать свои вещи, чтобы Аркобалено этого не увидела, потому что когда его уводили, Фонг выглядела очень взволнованно. Он не думает, что это было волнение о нем, как о человеке. Он думает, что это было волнение о нарушенном обещании, что он не остался в безопасности, как того требовалось.

— Базиль, не стой на пороге, мне нужно передать тебе некоторые указания от Емитсу… — звучит за спиной, и Хаято невольно притормаживает, чтобы уловить чуть больше слов, но дверь захлопывается — и теперь бесполезно даже пытаться узнать что-то еще. Этот парень в подчинении у отца Десятого? Может, это будущий Хранитель? Тогда им бы стоило подружиться — для общего блага.

Ноно посмеивается над оставшимся изумлением на чужом нежном лице. Базиль промаргивается, оборачивается на дверь, возвращает свой взгляд на Тимотео:

— Кто это? Он… кого-то очень сильно напоминает.

— Не кого-то, — жилистый старческий палец указывает на гобелены на стене. — Он настолько похож на Джи Арчери, что сомнений не остается.

На гобелене, за правым плечом Примо Вонголы, стоит красноволосый мужчина с обрывистой меткой, тянущейся по лицу. Базиль щурится:

— У этого мальчика похожее… — он подбирает слова, — родимое пятно. На шее.

— И это только подтверждает вероятность родства, — кивает Тимотео. — Ты всегда настолько внимательный, Базиль, иногда я сомневаюсь, что мне нужны глаза и уши, если ты и сам все можешь приметить.

Базиль улыбается — спокойно и смиренно — его учили, нет, его растили таким, чтобы он мог выполнять сложнейшие задания и всегда был настороже, не уступая своим старшим товарищам. Похвала от Девятого Вонголы приятна — но обыденна. Когда хвалят навыки, которые в тебя забивали с самого раннего детства: внимательность, осторожность, постоянный контроль и расчет, ты перестаешь воспринимать их как похвалу. Констатация факта. Ты хорош в бою и слежке? Констатация факта. Ты справляешься с стрессовыми ситуациями, сохраняя абсолютное спокойствие? Констатация факта.

Каким еще ему быть, если его растили, чтобы он стал именно таким?

— Что по поводу указаний от господина Емитсу? — спрашивает он, сохраняя улыбку.

— Я хотел передать его слова, что он прибудет на церемонию, — отвечает Ноно. Базиль распахивает глаза:

— Господин Емитсу будет здесь лично?

— Не только он, наши знакомые союзники CEDEF тоже будут здесь. Аркобалено, — уточняет он, видя на юношеском лице недоумение. — Все-таки, от того, что в дело передачи власти был ввязан Реборн, у них не осталось особого выбора, кроме как поприсутствовать здесь.

Базиль вспоминает Лар Милч и Колоннелло, тех, с которыми он тренировался в Мафияленде, с теплотой. Лар Милч была серьезной и суровой, она не давала поблажек, но никогда не была излишне жестокой. Эталон тренера, как отзывался о ней господин Емитсу, было странным, что при всех ее заслугах, звание репетитора среди всех ушло не к ней. Колоннелло наоборот иногда становился слишком серьезных в дружественных спаррингах, но вполне мог поддаться в другие моменты и подбодрить. За поддавки он частенько получал по шее, но это другая история. Одна из самых известных женатых пар в теневом мире.

Если они знают (Базиль косится в сторону Ноно без особой теплоты, тот либо игнорирует, либо не замечает), что на одном из членов их Семьи висит долг, нарушение которого равняется смерти, будет ли разумным подпускать их настолько близко? Несмотря на всех их заслуги и приятные качества как людей.

И это еще не все, ведь две других Аркобалено уже здесь…

— Не думай так усердно, Базиль, — прерывает его напряжение Ноно Вонгола, — оставь размышления тем, кому кроме них больше нечем заняться.

***

Когда отец Ямамото был жив, они были в Намимори.

Это было время средней школы, когда устраивают всякие концерты, миллиарды кружков и занятий, лишь бы детям не было скучно и лишь бы они не ввязались в какую-то плохую компанию. Такеши среди всего многообразия выбора, пошел в бейсбол, и сейчас, годы спустя, он понимает, что означал тот взгляд отца — печаль и облегчение.

Тогда, в Намимори, было несколько людей, слава о которых выходила за пределы их маленького городка.

Рехей и Киоко Сасагава — прекрасный боксер и королева школы, старший брат и сестра, известные тем, что никогда никому не отказывали в помощи, одни из самых приятных людей, которых Такеши мог вспомнить из своего детства.

Хибари Кея — оставшийся после окончания средней школы здесь и организовавший Дисциплинарный Комитет, в какой-то момент разросшийся до того, что им начала интересоваться полиция.

Сам Ямамото Такеши, со временем завоевавший такую популярность своими талантами в бейсболе и приветливостью, что не получалось остаться в одиночестве, даже когда хотелось спокойно дойти до дома в тишине.

И Тсунаеши Савада, тот, чей отец был схвачен службами за огромное количество красных точек на теле. Старший класс средней школы, который внезапно решил вытянуть отметки и уйти в учебу так, как никогда прежде. Учителя шептались, Ямамото слышал, что ему пошла на пользу ситуация с отцом, хотя бы появилась ответственность, и не понимал.

Что хорошего в том, что Тсуна, которого и без того дразнили всю жизнь, потерял что-то хорошее и у себя дома?

Однажды ему удалось выловить момент, подойти ближе с улыбкой — которой вообще-то все всегда верили, — и поприветствовать. Ямамото сочувствовал ситуации и прежде, но в успеваемости и отношении класса к Тсунаеши, который, тем более, был его на пару лет старше, он помочь ничем не мог. Однако сейчас, — он знал об этом после смерти матери, — человеку может не хватать просто одного хорошего слова. И может, наоборот, хватить для рокового решения пары фраз.

Тсуна тогда тоже поздоровался. Потом прищурился, глядя в его лицо, и попросил не улыбаться, если ему не хочется.

Он не сказал ни слова о жалости, не сказал развернуться и уйти, но Ямамото отчего-то почувствовал себя настолько пристыженно, что хватило сил лишь на извинения и позорный побег.

Школа славится не только тем, что дает всем занятия, — школа травит неугодных.

Ямамото никогда не думал, что попадет в эту категорию, но случился перелом руки и… и это показалось почти концом жизни.

Отец не видел, как он сидел в отчаянии в комнате, не зная, что делать, если подвижность руки, так необходимая в бейсболе, не вернется. Не видел того, как Ямамото чуть не ввязался в плохую компанию, и остановил его от этого лично Хибари — взглянул презрительно-жалостливо и не стал бить, в отличие от всех тех старших, кто попытался подсадить его на вещества. Отец не заметил поначалу скатывающейся успеваемости, потому что у Ямамото наступило такое бессилие: он смотрел на книги и не понимал, зачем, не понимал, почему, не понимал, за что. Детские мечты, рушащиеся с таким крахом, — очень опасное явление. Становящееся еще более опасным, когда в голову ребенка стукает вина перед родителем, и теперь они вдвоем с бессилием сгрызают его изнутри, пока не появляется на месте человека пустота.

Пустоте существовать сложно. Ямамото долго наблюдал за тем, как копится мусор в комнате, в голове, как он появляется в отношениях с людьми. Как отец начинает смотреть все более взволнованно.

У депрессии есть разные стадии. И к попыткам самоубийства приводит не та глубокая, когда у человека нет сил подняться и поесть. В таком состоянии люди живут — функционируют — долгие-долгие годы. Самыми опасными стадиями считаются те, в которые человек погружается в депрессивный эпизод, и стадия выхода из него во время терапии. В первом случае человек в ужасе от того, что с ним происходит, и, поскольку, он не знает, как из этого происходящего выбраться, он решает все закончить. Во втором случае, человек осознает, в каком кошмаре жил эти годы и сколько сил, которых и так мало, потребуется для того, чтобы вернуть себя к нормальности, не выдерживает, и прерывает и терапию, и собственную жизнь.

Ямамото стоял на крыше школы, потому что прямо сейчас он не справляется, и если дальше, по заверениям всего мира, будет только тяжелее, то зачем пытаться. И в тот момент, когда он сделал шаг, его дернули назад.

Человеку нужно, чтобы в него верили, в его силы верили.

— Ямамото-кун, давай не сейчас… давай поговорим и уйдем отсюда… — заливался слезами у него в плече Тсунаеши, и… тогда Ямамото почувствовал что-то кроме пустоты за долгое-долгое время.

Так в его жизни появилась психотерапевтка, которая помог пережить и этот момент, и, в дальнейшем, смерть отца. Такеши жалел о том… что Тсунаеши Савады, выпустившегося и уехавшего, нет рядом, чтобы его поддержать в такой момент, и это казалось таким глупым, ведь они толком не общались. Психотерапевтка смотрела сочувственно и говорила, что ничего страшного в том, чтобы желать рядом с собой кого-то в такие моменты, нет.

Ямамото хватило сил, чтобы отпустить отца.

Хватило сил, чтобы закончить школу.

А потом появился Скуало Суперби.

«Этот мальчишка, Савада, с Реборном, будь осторожен», — приходит сообщение от него, Ямамото вчитывается и в очередной раз думает, как необычно складывается судьба. Он бы никогда не подумал, что столкнется со своим спасителем в префранцузском регионе Италии.

— Такешик, ты чего такой задумчивый? — воркует над ухом Солнце Варии. — Ооо, сообщение от Скуалика.

— Даже я придумываю не такие омерзительные прозвища, — стонет в окно невысокий мальчишка с зелеными волосами. — Но на меня обижаются, а на него нет!

— Потому что это не прозвища, Франчик, это выражение моей привязанности, — нисколько не расстроенно отвечает Луссурия. Фран снова страдальчески стонет. Словно он умирает. — Ученик Маммона слишком драматичен для самого Маммона, ты так не думаешь, Такешик?