глава 12 (1/2)

Это точно определенный вид юмора от вселенной: Тсунаеши все это время постоянно пропадал из поля зрения Реборна, и сейчас он просыпается — и все наоборот. Он на месте. Реборна нет. И он не в своей комнате, не в своем доме, все происходящее не было бредовым долгим сном. Окно плотно закрыто жалюзи, так, что не проникает солнечный свет, под потолком — желтоватая лампа.

На соседней стороне кровати раздается нечеловеческое кряхтение — и Тсунаеши слетает на пол быстрее, чем успевает посмотреть, что за чертовщина издает такие звуки.

Чертовщина смотрит рыжими глазищами в разные стороны и перебирает когтистыми лапами одеяло.

— Леон? — облегченно спрашивает Тсунаеши. И — нет, ему не кажется, — ящерица смотрит на него совсем, как его хозяин: презрительно, с интонацией «а кто еще?».

Хамелеон передвигается к нагретому месту, сворачиваясь клубком, по-кошачьи. Тсуна думает, что он сошел с ума — никто бы не удивился, если бы это произшло так-то, — но подходит ближе, осторожно садится на край и толкает пальцами в горячий покрытый чешуей бок. Раздается ворчание.

— Где Реборн?

Он реально рехнулся, если спрашивает об этом ящерицу. С другой стороны, Реборн называл Леон своим напарником и другом, и когда он с ним разговаривал, ничего не казалось неправильным. Ну, подумаешь, общается с хамелеоном, а тот в ответ кивает и слушается приказов (не всегда), совсем ничего удивительного.

Хамелеон поднимает крупную голову, вздыхает совсем по-человечески и хвостом указывает в сторону стола у кресла, в котором вроде как ночевал Реборн.

— Спасибо, — Тсунаеши не уверен, что благодарить ящериц уместно, но ему кивают — реально кивают — в ответ, прежде чем опустить голову обратно и задремать.

Он подходит к креслу и опускает ладонь к сидушку, потому что ему всегда хотелось понять, действительно ли можно определить, как давно кто-то где-то сидел, как делают в фильмах. Под пальцами остатки тепла. Тсунаеши вздыхает: не то чтобы это много дало, но он точно знает, что здесь сидели и ушли не так давно, как могло показаться.

Может быть, Реборн пошел за завтраком? Живот на эту мысль отзывается громким урчанием, напоминая о том, что вчера в его рту было только кофе. Не стоило, честно! Тсуна и без того отлично ощущает слабость и боль в желудке.

Или, может быть, что-то снова произошло? Более вероятный вариант, учитывая события последних…

Сколько прошло дней?

Леон возмущенно ворчит, когда видит, как этот мальчишка в очередной раз тянется к сумке со своими вещами, и вздрагивает всем своим семидесятисантиметровым телом, пародируя смех, когда мальчишка не находит того, что ему нужно.

— Он выкинул мой ноутбук? — ошарашенно спрашивает пустоту Тсунаеши, садясь рядом с разворочанной сумкой. Поворачивает голову на Леона. Тот кивает. — Ты умеешь только кивать?

Тот качает головой.

— Значит, реально выкинул, — потирает виски Тсунаеши. Обидно, вообще-то, он воспользовался за все это время им единожды — и то, чтобы стереть последние данные о себе. Можно было и оставить. — А почему? — решается он еще на один вопрос, и хамелеон смотрит в ответ… сложно. Делает какие-то жесты хвостом. Тсуна все равно не понимает. — Ладно, это слишком сложно.

Они сидят в тишине какое-то еще время, и Савада пробует снова спросить. Леон, который только попытался снова улечься, выглядит вполне по-человечески задолбавшимся.

— А какое сегодня число?

У хамелеонов нет плеч — Тсуна в этом уверен на сто… нет, все же на восемдесят процентов, однако этот словно бы пожимает ими. В общеизвестном жесте «понятия не имею».

Ладно. Окей.

Они встретились с Реборном… если считать именно первую встречу, то восьмого числа. Потом был перелет, Тсуна зажимает два пальца на руке, и встреча с тем громилой в доме госпожи Фэн. Это девятое число. В Францию они прибыли десятого, встреча с Хром была тоже десятого… а сколько времени он провел в лаборатории и сколько времени ушло на лечение? Савада стряхивает руку, признавая бесполезность занятия. У него есть предположение, что сегодня тринадцатое. Но может быть и четырнадцатое?

Хотя толку от этого знания не будет: никто не собирается с ним праздновать День рождения, пока тут погони и преследования, и он умудрился уже дважды чуть не умереть, приятно было бы знать, что ты полностью правоспособен и дееспособен.

Он изучал, что раньше возраст полного совершеннолетия был на несколько лет ниже, однако с появлением красных точек, когда в мире внезапно оказалось больше убийц, чем могли представить все социологи и юристы, его подняли. Подняли и поставили ряд ограничений для людей, которые были младше. Политика запретов не работала особо эффективно, когда человек вырастал и пытался наверстать упущенное, но правоохранительные органы действовали более эффективно, когда понимали, что у них множество возможностей для контролирования чужих жизней.

Конечно, все это делалось после того, как убийц, об убийствах которых не было известно или произведенных не при исполнении, вышвырнули из этих самых органов.

Тсунаеши был рад, что родился позже. Жить в хаосе и перестройке буквально целого мира не очень… удобно.

Кстати, Реборн говорил, что он застал время, когда красных точек не было. Если сегодня четырнадцатое число, то можно попробовать вытребовать себе в подарок обычный рассказ. Учитывая любовь мужчины к тому, чтобы делать вид, что он самый умный и всезнающий, отказа быть не должно.

— Что? — спрашивает Тсуна, поднимаясь с места и делая шаг к двери. Хамелеон недовольно трескочет. И повторяет звук, когда нога снова отрывается от пола — приходится экстренно вернуть ее обратно. — Что не так?

Нога снова поднимается. Шипение. Снова опускается.

— Мне нельзя выходить?

Хамелеон устало поднимается на лапы, переползая через кровать к креслу, с кресла на стол и хвостом показывает на листок. На него, скорее всего, он показывал и в прошлый раз, только Тсуна почему-то проигнорировал его существование. Он виновато потирает затылок, приближаясь снова к столу. На листе понятно и разборчиво, на двух языках (от этого почему-то стыд приливает к щекам) написано «Не выходи из номера».

Леон торжествующе трещит, когда Тсунаеши кивает ему и говорит, что все понял, и сворачивается в кресле, слишком ленивый, чтобы доползти обратно до кровати.

Тихо. Лампа над головой горит, жужжа от нагрева от долгой работы.

Тсуна сначала собирает вещи обратно в сумку. Когда никто не приходит, он заправляет кровать и ловит на себе ироничный взгляд хамелеона.

— Что? — он разводит руками. — Что я должен делать?

Тсуна уверен, что в этой маленькой голове ящерицы его только что назвали придурком. Но он действительно не знает, что делать. Каким образом его состояние растерянности понимает хамелеон, конечно, неясно, воспринимать его просто как зверушку точно больше не выйдет, но он показывает хвостом на смежную дверь. За которой душ.

И отворачивается всем телом от человека, чтобы игнорировать его постоянные проблемы и наконец уснуть.

Тсуна на мгновение думает, неужели от него так плохо пахнет и он настолько плохо выглядит, что животное сказало ему валить помыться, но он отгоняет эту мысль от себя. Животному вроде как все равно. Надо наоборот радоваться, а не возмущаться, раз ему придумали, каким делом можно заняться, пока ждёшь.

(Леон в отчаянии накрывает голову хвостом, когда этот неразумный человек, только-только убравший вещи, снова забирается в сумку, чтобы их достать).

***

—  В рубашке выглядишь немного приличнее, хотя наверх стоит все же еще что-нибудь надеть, чтобы скрыть лицо, — вот что встречает Тсунаеши, когда он выходит из душа в свободной рубашке и джинсах, и, честно, он не понимает, зачем унижать футболки, если это действительно удобная одежда. Он вздыхает, закрывая дверь, оборачивается, чтобы ответить, что рубашки и костюмы — это не то, в чем ходят нормальные люди двадцать четыре на семь, и замирает. — У тебя вроде должна быть кофта с капюшоном, так что вперед, ищи, в темпе вальса все делаем.

— Почему ты в толстовке? — возмущенно бурчит под нос Тсунаеши. — Я только хотел сказать, что ты из костюмов не вылезаешь.

Мужчина за спиной смеется.

Тсунаеши ойкает, славливая спиной что-то легкое, но жесткое. Рядом с ногами валяется рюкзак.

— Сокращай количество вещей, — кивает в сторону сумки Реборн, подходя к кейсу и раскрывая его тремя легкими нажатиями. Опустошает он его не в три нажатия, но тоже довольно быстро: все оружие, которое было внутри, невероятным образом практически незаметно прячется а карманы штанов, под кофту, за пояс. Тсунаеши чувствует, что у него приоткрывается рот от такой ловкости, и он спешит его закрыть. — Ну, чего застыл?

— Я думал, мы хотя бы позавтракаем прежде чем сорвемся с места, — поднимает руки в жесте «сдаюсь» Тсунаеши, и натягивает толстовку поверх рубашки. Реборн явно неодобрительно смотрит на ярко-красный цвет, но не возмущается — не до возмущений, когда особо выбора нет.

— Если тебя это успокоит, я тоже не ел, — Леон забирается на чужую руку, видоизменяясь и обхватывая поверх ткани плотными зелёными ремнями. — Попадем в более безопасное место, куплю что-нибудь перекусить.

Тсунаеши застегивает рюкзак и закидывает на плечо:

— Более безопасное? Что произошло, пока я спал?

— Ну, за исключением того, что если мы выйдем через главный вход, есть вероятность, что могут пристрелить на месте, потому что все знают, что ты тут, ничего особенного.

— Если выйдем через черный вход, ситуация будет такой же, я правильно думаю?

— Абсолютно.

Тсунаеши ойкает, когда его властным жестом хватают чуть ниже плеча и притягивают ближе прежде чем открыть дверь:

— Если ты потеряешься сейчас, это я восприму уже как личное оскорбление, — ворчит себе под нос Реборн, и это даже забавно.

В коридоре никого нет. Еще бы кто-то был, Тсуна косится на часы, висящие на стене, сейчас даже не обед, те, кто на отдыхе — разошлись или спят, а горничным еще рано приниматься за обслуживание номеров. Не то чтобы он часто жил в гостиницах, чтобы судить. Реборн тянет его за собой к лестнице и наверх. Два пролета. Четыре. В голове наконец-то появляется понимание, каким образом они будут выходить из гостиницы, если нормальные выходы опасны.

Последний этаж. Его руку отпускают. Чувствуется легкое онемение.

— К окнам близко не подходи, — приказывает Реборн, проходясь вдоль дверей и проверяя каждую на запертость.

— Могут застрелить?

Мужчина замедляет шаг в задумчивости. Качает головой.

— Центр города. Хорошего киллера вряд ли бы успели нанять, чтобы попал в тебя, пока ты со мной, без лишнего шума. Просто не свети головой, она сейчас слишком популярна.

Одна из дверей открыта. Почти в самом конце, внутри кто-то есть, Реборн заглядывает через щелку, проверяя, где тот человек, который находится внутри. Тсунаеши подпирает стену в ожидании, скользит взглядом, желая заметить, может быть, где-нибудь не только часы, но и календарь, — и внезапно замечает, вполне логично, кстати, камеру, висящую на стыке потолка и стены.

— Эм… — он осторожно тянет руку перед тем, как ткнуть мужчину в бок пальцами. Тсуна не видит этого, но лицо Реборна искажается в самом чистом ахуе от того, что кому-то хватило наглости так потрогать. — Тут камеры. За нами следят. А еще ведь тут есть охрана.

— Не успеет, — отвечает Реборн.

— Что?

— Не успеет.

Он рывком распахивает дверь и мужчина, стоящий в халате возле кровати, испуганно падает на матрас. Его вид становится еще более жалким, когда он видит оружие в чужой руке.

— Мы выйдем через окно, — миролюбиво сообщает Реборн, поднимая дуло к потолку. В ответ отчаянно кивают. — Отлично.

Тсунаеши думает, чем это окно отличается от тех, к которым ему запрещали подходить. А потом видит буквально в паре метров другие окна, только уже жилого дома.

— Будем прыгать, — говорит Реборн, убирая оружие за пояс и раскрывая окно шире. — Полезли на выступ, тут места хватит.

— Я не допрыгну! — возмущается Тсунаеши, делая шаг назад.

— Ты же вроде рассказывал, что в школе неплохо это делал? — изгибает бровь Реборн, вылазя из комнаты, просто перешагнув через подоконник. — Отличное время, чтоб доказать.

— Нечего доказывать, я не допрыгну!

Реборн вздыхает. Смотрит на него. Потом на мужчину, который до сих пор в ужасе, а сейчас явно в ужасе вдвойне, когда из всех языков, которые можно было услышать, слышит японский. Потом снова на него:

— Я прыгну первым и поймаю тебя, если тебе не хватит расстояния.

— Ты думаешь, я доверюсь такому обещанию?

— Ты думаешь, у тебя есть выбор?

Хороший вопрос. Тсунаеши подходит к окну, и в принципе нет проблемы вылезти из него. Проблемы начинаются, когда он оказывается на выступе от нижнего окна, который меньше, чем его стопа, а под ним — дорога, по которой ездят машины, до которой падать несколько этажей. Он сглатывает, невольно сжимая пальцами подоконник и желая ввалиться обратно внутрь.

Реборн слишком спокойно для человека с соседом на выступе разворачивается, оказываясь спиной к улице:

— Ну, раз отсюда ты прыгать не согласен, пошли на крышу.

— Я все равно буду прыгать, какая разница?  — обреченно посматривает на него Тсунаеши. Реборн жмет плечами:

— Если что, там есть место для разбега.

А потом подтягивает себя наверх, словно это ничего не стоит.

Тсунаеши верит, что люди, которые занимаются всю жизнь побегами из одного странного места в другое, перетаскивают тела и прочие ненормальные для большинства простых людей вещи, должны быть в хорошей форме. Но увидеть вблизи, как человек, повиснув на пальцах, поднимает все свое тело, а потом еще и оборачивается, опуская руку вниз, спокойно и уверенно, зная, что точно поднимет к себе, — это немного другое. Достойно того, чтобы зависнуть ненадолго.

— Хватайся давай, — напоминает ему о связи с реальностью Реборн, и, дождавшись, пока в руку вцепятся покрепче, хватается другой ладонью за чужое запястье и тянет наверх. Тсуна морщится от жжения в руке в одну секунду — а в другую сидит на карнизе. Мужчина переводит плечами, сбрасывая напряжение, и не отпускает руку. — Если ты упадешь, я не уверен, что соберу тебя из состояния блина обратно в человека, — поясняет он, когда взгляд Савады задерживается на чужих пальцах.

— Если бы ты не держал, я бы сам ухватился, — хмыкает Тсунаеши, закатывая глаза от чужого тихого смеха.

Крыша здания плоская и ровная, как только они отходят от края, Тсунаеши чувствует себя увереннее, но его руку все равно не отпускают. Сверху отлично видны другие здания, светлые, красивые и ухоженные, а в далеке — Эйфелева Башня. Реборн молчит, давая возможность насмотреться в тишине, пока снизу, со стороны окна, не начинают слышаться разборки охранников. Тсуна недоуменно косится вниз, не понимая французского.

— Нас все-таки успели заметить?

— Я не говорил, что нас не успеют заметить, я говорил, что нас не успеют поймать, — саркастично отзывается мужчина.

— Descendre! Nous avons vu comment vous êtes entré dans cette pièce avec un pistolet à la main!

Тсунаеши разбирает разве что слово пистолет. Реборн вздыхает:

— Они же все равно сюда не заберутся, — говорит он себе под нос без какой-либо вопросительной интонации. Потом поворачивается лицом в сторону голосов:

— Nous ne comprenons pas le français, merci de répéter en anglais ou en japonais! — и кричит.

— Salopes arrogantes!.. — раздается в ответ.

Тсунаеши моргает:

— Ты… попросил их говорить на японском?

— Что-то типа того, — довольно усмехается Реборн. Воздух разрезает звук выстрела. — Но их скорее взбесило то, что перед этим я попросил их говорить на английском.

Повторный выстрел. Ругательства на французском продолжаются, становясь длиннее и, наверняка, грязнее.

— Зачем?.. — все-таки спрашивает Тсуна.

— Они все равно сюда не залезут, — пожимает плечами Реборн.

— Ты ведешь себя, как ребенок.

Брюнет устало стонет:

— Не ты первый, не ты последний, кто мне это скажет.

Он не двигается с места, и Тсунаеши невольно приходится стоять рядом. Наблюдать за тем, как на крыше появляется чья-то ладонь. Потом ругательства. Потом шаги, жалостливые просьбы постояльца — явно того, на кого Реборн до этого направил пистолет, — и вместо ладони на крышу цепляется лестница.

— Ой, — резко тянет Тсунаеши за руку Реборн, ускоряясь в противоположную сторону. — А может быть и залезут.

Тсуна ускоряет шаг, оборачивается, чтобы заметить, как мужчина в синей форме забирается на крышу ногами.

— Не смотри туда, лучше следи за тем, чтобы не споткнуться, — одергивает его Реборн. — На твое счастье, мы не будем прыгать в чужие окна.

Они делают шаг, переступая с территории крыши отеля на другую. Эта — покатая, ноги невольно скользят, съезжая в сторону края.

«Вместо этого пробежимся по крышам, пока нам пытаются выстрелить в спину, отличный план», — стонет в своей голове Тсунаеши.

***

Здание Альянса раздражающе-аляповатое.

Возможно, Фонг просто раздражает тот факт, что ей после разборок с варийскими офицерами, вручили дополнительного ребенка, с которым пришлось разбираться. Дополнительный ребенок — Гокудера Хаято, — был взрывным, умным, и несмотря на второе достоинство, все же немного тупым, потому что утверждал, что Савада Тсунаеши — его Небо. Фонг не была Небом сама, поэтому не могла говорить, насколько он был прав. Зато этими словами очень заинтересовались вонгольские солдаты, поэтому, когда женщина приземлилась в Италии, на следующий же день, ребенка, за которым чисто теоретически ей надо было следить, забрали, и вестей о нем больше не было.

И-Пин периодически сбегала в первый день на территорию Вонголы, чтобы проверить, не появился ли Хаято в коридорах, и Фонг пришлось приказать ей перестать самовольничать. Ламбо, оказавшийся рядом и тоже попавший под горячую руку, кидал обвиняющие взгляды до сих пор и недовольно кричал, когда его или его подругу, перехватывал Ричи при попытках покинуть комнаты и закидывал обратно.

Буквально закидывал. Ричи хватало наглости и озорства для того, чтобы испортить жизнь тем, за кем ему сказали приглядывать.

Иногда он кого-то Фонг напоминал.

— Ты завела себе детский сад? — доносится с хрипотцой из коридора. — У них есть оружие, если хочешь быть хорошей воспитательницей, стоит его отнять, — на свет выходит высокая зеленоволосая женщина в медицинском халате. Фонг вздыхает: она садилась в самый далекий угол этого кафе на первом этаже гостиницы для членов Альянса не для того, чтобы кто-то к ней подходил, — но в этот раз вышло приятное исключение.

— Одна из них моя ученица, а второй — мальчишка из Бовино с Базукой Десятилетия, можешь забрать сама.

Верде косится в сторону детей, сидящим за отдельным столом, с явно возросшим интересом, и все равно присаживается на соседний стул рядом с Фонг.

— Не будешь забирать? — улыбается Ураган.

— Не в этом смысл моего визита.

Фонг отставляет от себя чашку с чаем и вздыхает:

— Я уже успела удивиться, что ты вышла из тени, чтобы поговорить со мной. Причина в Реборне?

— Скорее в том, во что он ввязался.

— Он всегда ввязывается во что-то, никто этому уже не удивляется.

— Правда? — прищуриваются острые зеленые глаза за стеклами очков. — Ты же знаешь, что он связался с Вонголой по долгу Пламени? Он умрет, если не выполнит это задание.

Фонг хмыкает, складывая руки на коленях:

— Это простое задание. Он справится с ним.

— А что, если нет?

— А что, если да?

Верде цокает языком:

— Я пришла не к тому человеку, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию. Прошу прощения за беспокойство, если будет какая-то другая информация, я сообщу.

— Стой, — перехватывают ее за руку, не давая встать. — Я… — Фонг вздыхает. — Когда он сказал мне, почему взялся за это дело, я была испугана и в ярости, — пальцы расслабляются, отпуская. — Сейчас я не вижу смысла волноваться о том, что от меня не зависит. Тсунаеши Савада явится сюда и станет Дечимо Вонголой. Реборн хорошо работает, когда на кону его жизнь.

— У него буквально суицидальные мысли, — Верде отмахивается от подошедшего ближе официанта. — Были. В прошлом.