глава 12 (2/2)

— У многих из нас они были в прошлом, — вздыхает Фонг. — Я понимаю твое волнение, но я не в силах помочь или что-то изменить. Я и так избила офицеров Варии, когда они пытались забрать мальчишку.

Верде недоверчиво скользит взглядом по ее лицу, вычисляя вероятность лжи, и весело фыркает. Фонг задерживается взглядом на чужой улыбке — меньше секунды.

— Я потеряла их с камер. В Париж сейчас прибыло множество наших, они прознали о местоположении Савады Тсунаеши, Реборн с ним вышел на крышу отеля и исчез из виду. Буквально. Они прошли едва ли два магазина, и я не могу больше их найти.

— Вряд ли Реборн бы стал лучшим убийцей, если бы он не смог скрыться от камер, уж прости меня, — переводит плечами Фонг, возвращаясь к чаю.

— На моих камерах мог бы держаться на виду, — Верде смотрит на то, как женщина делает глоток, и поднимает руку, подзывая к себе до этого отогнанного юношу. — Я задержусь в Италии, пока все не разрешится.

Фонг сверкает довольным взглядом исподлобья.

***

— Это было страшно!

— Я держал тебя за руку, чего ты боялся?

— Ты говорил, что мы не будем прыгать!

— Неправда, я говорил, что мы не будем прыгать в чужие окна, это не означало, что мы не спрыгнем вниз на улицу! Как ты собирался спускаться другим образом, когда нас преследовала охрана?

— Может быть, надо было не бесить их, чтобы нас не преследовали?

Тсунаеши чувствует себя отомщенным, когда Реборн отводит взгляд и все-таки признает, что это было лишним. И перестает чувствовать себя отомщенным, когда тот добавляет:

— Зато это было весело! Веселее, чем те часы, которые мы провели с туманниками уж точно.

— Побеги — это невесело, — закатывает глаза Тсунаеши.

— Побеги по крышам — это весело, — возражает Реборн. — Я готов поспорить, что ты никогда не бегал по крышам.

Тсуне на это нечего ответить. Точнее, есть, он бы сказал сейчас, что бегать по крышам ради удовольствия немного отличается от бегать по крышам ради выживания, но его прерывает урчание живота и боль в голодном желудке.

— Точно, ты же не ел, — звучит над головой. Они проходят вдоль дома, мимо Jinmi, ресторанчика корейской кухни, перебегают улицу, чтобы снова попасть в тень, мимо Jinchan Shokudo (у Тсунаеши в этот момент очень тоскливый взгляд в сторону японской кухни, которую спокойно поедают посетители за стеклом), мимо сквера. Тсуне хочется сказать, мол, может быть, развернемся, еда находится в другой стороне, но Реборн в этот момент подводит его к небольшой забегаловке со словами «Ну, здесь точно не должно быть особых камер», поэтому Тсуна в итоге ничего не говорит.

Он вдыхает полной грудью пряные запахи и думает, что может насытиться только ароматом.

— Ле бèрбе?

— Ле бербè, там же ударение на последний слог обозначено, — поправляет его Реборн.

— И что это значит?

— Берберский, — Тсунаеши делает сложное лицо, ничего не поняв, и возмущенно ворчит, когда над ним смеются, заходя внутрь: за дверьми желтые стены, округлые столики и небольшое количество людей. Женщина за стойкой сонливо приоткрывает глаза — и торопливо одергивает себя, когда видит посетителей:

— Добро пожаловать, — говорит она на английском, оценивающе окинув их взглядом, и Тсуна чувствует себя спасенным. — У вас заказан столик?

— Нет, мы зашли поесть по дороге, — отвечает Реборн, и женщина кивает, проводя рукой в сторону, предлагая выбрать столик. Тсуна садится на ближайший к выходу и терпит неодобрительный взгляд. А еще терпит, как Реборн хватается за спинку стула и оттаскивает его так, чтобы Савада сидел спиной к стене, а не к улице.

— Чуть больше осторожности, — шипит мужчина на японском.

«Не тебе говорить», — возмущенно смотрит в ответ Тсуна.

Меню кладут перед ними сразу же. И, несмотря на надежду Тсунаеши, оно все, полностью, абсолютно, на французском. Реборн наблюдает за его замешательством, а затем просто начинает переводить каждую позицию. Женщина рядом наблюдает за ними с каким-то очень подозрительным выражением лица, но интуиция молчит, Реборн не нервничает, — и Тсунаеши в итоге тоже начинает игнорировать.

— Курица с абрикосом и корицей? — недоверчиво вскидывает бровь Реборн. Кивок. — Ле бербè? — Кивок. — И филе тунца?

— Я просто хочу узнать, что такое ле бербе, — кивает Тсунаеши.

— Это алкоголь, — поднимает брови Реборн.

— Мне двадцать, — поднимает их в ответ Тсуна.

— И ты мог выбрать что-то более сытное, учитывая, что нам еще выбираться из этого города и не факт, что следующий перекус будет сидя, — Реборн поднимает брови выше и, ладно, тут Тсуна проиграл. Он вздыхает:

— Я не хочу слышать ничего о сытности от человека, который из всего этого заказал себе американо.

— Оно с ликером.

— Это все еще просто американо.

Женщина забирает заказ, уходя с ним на кухню. На самом деле, от обилия желтого и красного немного рябит в глазах, но грешно жаловаться, когда тебя куда-то приводят и кормят за свой счет. Не то чтобы у Тсунаеши была возможность воспользоваться своими деньгами сейчас. И в последствии. Если Реборн в итоге избавился от его ноутбука, то от его счета в банке избавились пару дней назад еще быстрее.

Кстати.

— Реборн, — мужчина отрывает взгляд от открытых на телефоне карт, — какой сегодня день?

— Тринадцатое октября, — отвечают ему и возвращаются обратно к изучению улиц. — Запутался в днях?

— Что-то типа того. Знаешь, довольно сложно ориентироваться во времени, когда попадаешь в неприятности без телефона, — с нажимом заканчивает фразу Тсуна. Реборн стреляет в него взглядом:

— Даже не думай, я его тебе не верну сейчас.

«О, то есть, его ты сохранил и держишь при себе», — делает вывод Тсунаеши. Потом задумчиво осматривает мужчину — тот явно чувствует чужое пристальное внимание, но нарочно игнорирует, сдвигаясь… куда-то в сторону Эйфелевой башни, Тсунаеши вытягивает шею, чтобы увидеть, и ойкает, когда резким пинком его стул отталкивают к стене:

— Эй!

— Не высовывайся сильно, мало ли кто может быть на улице.

— Ты говоришь что-то об улицах, когда мы бежали от охраны по крышам, потому что ты решил их подразнить?

Реборн поднимает взгляд. Устало вздыхает:

— Слушай внимательно, Савада, когда я контролирую ситуацию, она для тебя безопасна, ты меня понял? Тебе могут в лицо наставить дробовик, пока я контролирую то, что происходит, в тебя не выстрелят или выстрелят так, что я смогу вновь тебя залечить. Как только я теряю контроль, ты оказываешься на грани смерти каждую секунду. Как ты прекрасно понимаешь, я не могу, — делает паузу Реборн, — контролировать, — снова пауза, — гребаную улицу.

Тсунаеши совсем немного страшно и совсем немного смешно от чужой раздраженной интонации.

Знаете, появляется какое-то особенное самомнение, когда до мозга наконец доходит, что убийцу послали не чтобы убить, а чтобы защитить, и тот действительно кидает все силы на выполнение своего задания.

— Мсьё, может, вы хотите что-нибудь сладкое к своему кофе? — доносится с кухни.

— Нет! — раздраженно отзывается Реборн. Блокирует экран, пряча телефон в один из многочисленных карманов штанов. Устало вздыхает, поднимая лицо к потолку и нервно постукивая пальцами по столу.

— Eh bien non, alors non, pourquoi crier si fort…

Приносят курицу, и Тсунаеши совсем не стыдно от того, как у него урчит живот. Женщина улыбается ему, подмигивает и ставит кофе перед Реборном. И печенье. Или пирожное. Оно круглое и желтоватое, явно с цедрой.

— Это мскута. За счет заведения, — подмигивает она уже Реборну. Тот провожает ее таким взглядом, будто только что застал пик человеческой наглости, а не щедрости.

— Видишь, не только я считаю, что ты заказал мало, — говорит, жуя, Тсуна.

— Не всем людям требуется много еды.

— Ты не завтракал, как и я. Одним кофе жив не будешь.

— От кофе щеки не растут, — фыркает недовольно Реборн. Тсунаеши кажется что-то совсем неправильным в этой фразе, но он только наблюдает, как невинную мскуту рассматривают со всех сторон, отламывают небольшой кусок и пробуют на вкус. — Ладно. Сносно.

Тсунаеши весело щурится, но удерживает себя от ехидного ответа. Женщина выносит рыбу и просит подождать напиток. Удивительно, но на факт того, что им придется задержаться, Реборн реагирует спокойнее, чем на факт, что ему бесплатно предложили еду.

Если бы не эта странная фраза про щеки, Тсуна бы почувствовал себя достаточно наглым, чтобы утащить чужой якобы нежеланный десерт. Сейчас ему наглости хватает только на вопросы:

— А когда твой День рождения?

— С чего вдруг интересуешься? — отпивает кофе Реборн, смотря свозь ресницы.

— Ну… мой завтра. И мне стало интересно, когда твой.

— Сегодня, — жмет плечами мужчина.

Тсунаеши замирает. Поворачивает по-птичьему голову, присматриваясь. Недоверчиво склоняет подбородок, вскидывая брови:

— Ты шутишь.

— Нет. Я родился тринадцатого октября. Если не ошибусь, ближе к ночи.

— Я впервые вижу человека, который родился бы настолько близко ко мне.

Реборн смотрит иронично:

— Учитывая примерное нынешнее население планеты, а это около семи миллиардов человек, у тебя совпадет день чуть больше, чем с девятнадцатью миллионами людей. Примерно восемьсот тысяч разделят с тобой один час. Тринадцать тысяч с остатком совпадут минута в минуту. Это довольно большое количество. Не стоит удивляться, что мы случайным образом оказались рядом.

— Ты… — Тсуна прикладывает ладонь к лицу. — Ты сейчас это посчитал в голове?

— У меня высшее математическое, конечно, я должен уметь считать, — закатывает глаза Реборн.

— Теперь я в принципе могу представить тебя преподом. Ты бы был из тех, кто каждую сессию заставлял несчастных студентов проливать горькие слезы.

— Скорее из тех, кто не приходил бы на пары вообще. Я не люблю студентов в принципе.

— Никто не мешает совмещать эти два дела.

Тсунаеши чувствует себя невероятно гордым, когда слышит чужой веселый смех. Реборн доедает свое печенье, когда Тсунаеши наконец выносят его напиток. В большом бокале, ярко-оранжевый.

— А ты празднуешь День рождения? — спрашивает Тсуна, делая глоток и довольно мыча, чувствуя на языке приятную сладость.

— Чем старше становишься, тем меньше желания это делать. А я уже говорил, что мне довольно много лет.

— На самом деле звучит не то, как ты бы это сказал, — подпирает голову кулаком Тсунаеши.

— Я работаю в свой День рождения уже много лет. Так что это точно то, что я бы сказал.

На это выходит только закатить глаза. Не скажешь же прямо человеку, который ответственнен за сохранение твоей жизни и который уже пару раз успел спасти ее, что он походит на того, кто создает проблемы и радуется этому факту? Тсунаеши снимает с стеклянного края кусок красного апельсина, выкладывая его на тарелку. Он смотрит на Реборна, сканирующего задумчивым взглядом улицу. Его взгляд, помимо лица, цепляется за что-то зеленое.

— Леон? — спрашивает Тсуна, встречаясь с рыжими глазищами. Реборн вздрагивает, поворачивая голову. Как тот, который привык к такому весу на своем плече и который от этого просто не замечает таких изменений:

— Чего вылез? — спрашивает Реборн, поглаживая по носу пальцем. Леон довольно стрекочет, спускаясь по чужой руке к тарелке с апельсином. — Серьезно?

— Впервые вижу, чтобы ящерица ела фрукты.

— Леон — не простая ящерица, он может есть все, что даст ему энергию. Но можешь спросить, почему из всего он предпочитает кислятину.

— Не любишь кислое?

— Я этого не говорил.

Хамелеон равнодушно жует мякоть, потом с не менее равнодушным видом съедает и корочку. Поворачивает голову к Саваде и ворчит.

— Что? — наклоняется к нему Тсунаеши. — У меня нет больше апельсинов, — когда коготь задевает бокал, он изумленно вытягивает лицо. — Нет, алкоголь я тебе не дам, по крайней мере, не тогда, когда твой хозяин сидит прямо передо мной.

Реборн скрещивает руки на груди, со сложным взглядом наблюдая за диалогом перед собой:

— Вы когда сплестись успели?

— Мы не сплелись, — отвечает Тсуна. Мужчина недоверчиво мычит и подзывает хамелеона к себе, обратно на руку. Тот строит самый независимый вид и медленно возвращается обратно на плечо, обвиваясь вокруг суставов и мышц, превращаясь в ремни. — Как он превращается?

— Понятия не имею.

Очень содержательный ответ, ничего не скажешь.

Тсунаеши допивает, Реборн расплачивается — все это под все таким же странным взглядом женщины за стойкой, он невообразимо нервирует, а потом все возвращается на круги своя: Тсуну крепко хватают за руку прежде чем выйти и тянут сквозь узкие улочки подальше от людей в неизвестную сторону. Тянут долго, Тсунаеши в итоге привыкает к быстрому темпу, почти что бегу, и оглядывается по сторонам на незнакомые надписи на незнакомом языке. Он угадывает, наверное, три за все это время, к сожалению, возможности спросить не представляется. Одна узкая улица, вторая. «О», — невольно срывается с его губ, когда они выходят на широкую, многолюдную, но его тут же заталкивают обратно.

— Что-то не так? — спрашивает Тсунаеши. Реборн недовольно прослеживает расстояние от них до… это мост? — Нам нужно на тот берег?

— Просто к мосту.

Тсунаеши тоже прослеживает расстояние:

— Здесь не так далеко. Можно пробежаться.

— Слишком много открытого пространства.

— Не можешь «контролировать гребаную улицу»?

Реборн кисло смотрит на него, после такого Тсуне даже стыдно. Его все так же держат за предплечье, не отпуская дальше, чем на шаг, поэтому он просто склоняет голову, рассматривая улицу и ища подходящие варианты. Доехать на автобусе он отметает сразу, но вон та толпа…

— А что если смешаться с ними? — он тыкает в сторону ярко одетых людей с плакатами. — Они против чего-то бастуют, думаю, будут не против новых людей.

— Французы всегда бастуют, — ворчит Реборн, тоже присматриваясь. — Но мы так или иначе туда не пойдем.

— Мне казалось, что скрываться в большом скоплении людей — это классика, — Тсунаеши подпирает стену спиной. Реборн мычит что-то невразумительное прежде, чем ответить:

— Скрываться от гражданских в толпе или от единичного киллера — да, хороший выход. Скрываться в толпе в ситуации, когда любой в этой толпе может на тебя напасть, потому что ты не знаешь врага в лицо? Сомнительное развлечение.

— Звучит немного параноидально, — замечает Тсуна, и прежде чем Реборн что-то ответит на это, сам добавляет. — Да-да, хотя бы к незнакомым дамам в беде ты не попадаешь, я понял.

Брюнет задерживается на нем взглядом на долгие-долгие секунды — и весело хмыкает:

— Наглеешь.

Он говорит это без какого-либо порицания, поэтому Тсуна воспринимает это исключительно как комплимент.

***

«У всех ли Солнц такое помешательство на ящерицах?», — Фонг скучающе подпирает голову рукой, рассматривая татуирочку в виде рептилии на бледной щеке и выслушивая сообщение от Бару Ни Младшего, Хранителя Тимотео, что в скором времени должна прибыть Семья Джиг. И что Семья Кавалонне прибудет к концу месяца из-за обстоятельств. Будь здесь Реборн, он был бы недоволен, Дино повезло не нарваться на гнев своего учителя.

— Всегда было интересно, в какой момент Вонгола смогла подружиться с русскими, — тихо замечает Верде, листая костлявым пальцем многостраничный доклад на тонком планшете. — И в чем выгода для русских от этого союза?

— Ты можешь просто спросить, — скашивает взгляд Фонг.

— Это неинтересно, да и мне не ответят.

Бару Ни продолжает, сообщая о том, какие этажи будут занимать на этот раз гости. Довольно скучно и ничего важного, поэтому Фонг смещает свое внимание полностью в чужой отчет. Что удивительно, он очень понятный. Слишком понятный. Женщина придвигается ближе:

— Это передвижения Реборна?

— Да, мне приходят сообщения. Хочу понять, куда он мог пойти после того, как пропал.

Гостиничный номер. Крыша. Движение по крыше в сторону реки. Верде хмурится, Фонг практически видит, как высчитываются возможности и вероятности того, куда мог бы пойти их общий знакомый. Прерывает ее легкая вибрация и всплывающее уведомление. Гроза листает документ в самый низ, читая новые сведения, подведенные красным.

«Объекты вошли в катакомбы через тайный вход у моста Остерлис. Продолжать наблюдение внутри было невозможным».

— Какая сволочь, — выдыхает Верде. — Нельзя было найти место, где хотя бы я смогу наблюдать?

— Я тебе говорила, что Реборна бы не назвали лучшим, если бы он не смог скрыться от своих людей, — чуть толкает плечом Фонг. Верде мрачнеет:

— Он завел мальчишку в темные холодные коридоры на триста километров, в которых всюду кости. Можно было найти место получше.

— Ты волнуешься за Саваду?

— Насколько я знаю, он малолетка. Невольно начинаю.

Фонг тихо смеется. Верде недоуменно поворачивает к ней голову.

— Твои рефлексы Грозы на самом деле впечатляют, но за Саваду Тсунаеши волноваться не стоит. Я не буду говорить о надежных руках, но, — Верде фыркает под нос от этих слов, — он не боится Реборна. Он даже может ему дерзить. Если что-то произойдет из ряда вон, он не будет молчать. Он будет в порядке.

Верде переводит плечами, не сильно успокоившись. Планшет блокируется.

Куда хочет попасть Реборн через катакомбы? И как он собирается покидать Париж? Воображение уже подкидывает варианты, где крадется машина или захватывается автобус, но это привлечет слишком много внимания. А выходы и входы из города наверняка проверяются своими.

Зубы нервно цепляют нижнюю губу.

Верде почему-то уверена, что это задание кончится плохо, но пока Фонг, воплощение видимого спокойствия, находится рядом и говорит, что все в порядке, она давит бурлящее в груди беспокойство.