глава 11 (2/2)

— Это немного не соотносящиеся понятия, знаешь, пирог и чья-то жизнь, — резко отвечает Тсунаеши. Плеча касается горячая ладонь. Плечо тут же кажется раскаленным, и весь жар поднимается к лицу. Реборн растирает мазь по коже — и даже так чувствуется, что она не совсем обычная, словно сковывает движения и мышцы в первые секунды, — а потом говорит:

— Большинство среди тех, кого ты убил, посчитали бы свой пирог важнее твоей жизни, чуть что случись.

— Большинство — не все.

— Господи, блять, какой же ты упрямый, — ладони скользят по ребрам. Под ребрами сворачивается клубок из затаенного дыхания. — Это была самозащита. Ты бы умер там, если бы твое Пламя не защитило тебя. И ты не убил всех, там точно были живые, Вайпер обсуждал это с этими двумя на кухне, когда мы спускались. Этого достаточно для того, чтобы перестать винить себя в том, что ты не смог бы никогда предотвратить?

Тсуна поворачивает голову в сторону, скашивает взгляд, чтобы видеть чужое лицо. Оно упрямое. Тсуна тоже упрямый. Но возразить ему нечего. Он вздыхает, опуская голову:

— Просто… тяжело.

— Рад, что ты хотя бы не говоришь, что лучше бы умер в той лаборатории, — Реборн говорит с таким сарказмом, что непохоже, что он рад. — Все, натягивай обратно и пошли.

Тсунаеши думает, что с ним не так. Он не дурак, он прекрасно знает, что если тебя торкает от человека, появляются мурашки и прочее, что считается романтическим знаком в обществе, но на деле является знаком опасности, то с этим можно работать. В первую встречу с Реборном он почувствовал именно это: серотониновый взрыв, резкая перемена места, времени и общества, куча всего, что заставило бы его мимолетно привязаться, и эта привязанность прошла бы с первыми негативными эмоциями, потому что человеческий мозг, несмотря на всю его сложность, работает по вполне определенным алгоритмам. Но они говорят уже дважды… трижды за время, когда Тсунаеши невероятно хреново, и бабочек в животе нет. Теперь он чувствует себя в безопасности (он знает, что на самом деле для него сейчас безопасного места в этом мире нет), теперь он чувствует себя спокойно, когда рядом этот человек. И он все еще не может назвать это хорошим знаком.

— Ты подвисаешь, — сухо констатирует факт Реборн, дожидаясь его и нервно поглаживая крупную рептилию по носу.

— Извини.

— Нет… а, ладно, проехали, — закатывает глаза мужчина, толкая дверь. — Мы уходим, надеюсь, что больше не встретимся, — сообщает он на французском и со смешком в голове замечает, как Хром и Мукуро оживляются. Он искренне думает, что они все друг друга заебали, — но оказались они в такой ситуации не по его вине, поэтому пускай терпят.

Но нет, его просто спрашивают, не давая спокойно уйти:

— А… можно вопрос?

— Я, вроде как, не похож на энциклопедию, — раздраженно дергается бровь.

— Но в Пламени вы знаете явно больше, чем мы.

Ладно, это факт.

— Ну?

— Все ли… носители Пламени Неба могут подавлять чужую волю? — задает вопрос Мукуро. Реборн щурится:

— Они не Туман, чтобы проводить манипуляции с сознанием, ты явно в чем-то ошибаешься.

— Нет, — упрямо мотает головой. — Сознание чистое. Но воля подавляется.

— Ты имеешь в виду подчинение прямым приказам?

— Да.

У него холодок бежит по коже.

— А… — приподнимает руку Реборн. Опускает. — Это Савада отдал какой-то приказ, и вы на него отреагировали?

— Да, он сказал не смотреть на него, и у меня опустилась голова…

Реборн, честно, не слушает, что дальше. Туманник явно хорошо понимает свое тело, он описывает реакции, чтобы было понятнее. Он просто не знает, что тут и так все ясно. Провинившийся Хранитель всегда особенно сильно реагирует на свое Небо, когда то что-либо говорит. Знать им это явно не надо. И Саваде тоже не надо.

— Такое бывает. Но так может не каждое Небо, — он решает умолчать часть правды. Мукуро не задает больше вопросов. Саваде не везет с Хранителями от слова совсем, нужно будет посоветовать, когда он будет в Вонголе, подбирать не по связи с ними, а… кого-то более надежного. Не тех, кто может, наверняка же чувствуя, что что-то не так, если Тсуна — их истинное Небо, должно же было что-то в голове щёлкнуть, да?, кинуть тебя в чужое тело.

— Что-то обсуждали? — Савада выглядит как тот, кому надо поспать. Или как тот, кто упадет прямо сейчас на траву и уснет. Или все вместе. Хотя наверняка кофеин его немного, но бодрит.

— Подрабатываю учителем для всех подряд, — фыркает Реборн. Хамелеон забирается под пиджак, прячась в кобуре. Тсуна внимательно следит за ним, никак не свыкнувшись с тем, что то, что гражданские называют… магией и мистикой, так, наверное, существует в определенных проявлениях.

— Это вроде как часть твоей профессии, — склоняет он голову к плечу. — Репетитор-киллер. Даже, получается, основная часть, киллер лишь приставка.

— Я потом выскажу все мафиозному сообществу за то, что они посмели поставить это слово первым и вызвали неверные ассоциации со мной, — Реборн закатывает глаза. — Идем уже.

Иногда ты не понимаешь, насколько мало у тебя сил, пока они не кончаются от небольшой прогулки.

Иногда ты не понимаешь, насколько устал, пока твоё тело не коснётся кровати, и ты больше не пожелаешь ее покидать.

— Тебе так удобно лежать? — хмыкают над головой.

— У меня нет сил, чтобы перевернуться, — бурчит Тсунаеши в ответ, и у него невольно алеют уши, когда он слышит короткий смех. Реборн не ложится рядом. Не падает на соседнюю кровать. Он садится в кресло. — Ты не будешь спать?

— О, я не буду высыпаться до тех пор, пока не закончу миссию, так что если ты за меня волнуешься, то в твоих интересах не попадать больше в неприятности.

Тсуна скользит взглядом по нему, не видя признаков лжи ни в расслабленном лице, ни в вымотанной позе. А потом прикипает к рукам:

— Пальцы уже зажили?

— Практически. Солнце довольно быстро лечит меня, поэтому шины я снял. Оно сможет долечить меня и без них.

Тсунаеши вымотан, но у него отчего-то забита мыслями голова. Это странно, потому что до того, как он лег, она казалась ему совершенно пустой. Когда он открывает рот, он слышит страдальческий стон со стороны:

— Почему вы все не цените возможность выспаться, когда она есть?

— Почему ты не спишь, если хочешь?

— Отвечать вопросом на вопрос невежливо, — осаждает его Реборн, но это не звучит как поучение, скорее как попытка отбиться. — И я уже объяснял, почему. Если я усну достаточно глубоко, я потеряю чуткость сна и бдительность. Это опасно.

— Я очень хочу спать, но много всего в голове появилось, когда я лег, поэтому я ценю возможность, но мое тело — нет, — отвечает Тсуна.

— Звучит печально. Тогда просто лежи.

— Я надеялся на разговор.

Глубокий вздох. Мужчина откидывает голову, потирая здоровой рукой лоб:

— Ну давай поговорим. О чем? Надеюсь не о том, что ты снова чувствуешь себя виноватым в чьей-либо смерти. Потому что чем больше ты будешь это вспоминать, тем хуже тебе будет, а я не готов протаскивать тебя через весь путь к выходу из травмы, лучше потом найди специалиста, — он подпирает кулаком щеку. Теперь время Тсуны закатывать глаза:

— Я не всегда говорю о травмах, окей?

— Тогда что ты хочешь обсудить?

Тсуна переворачивается на спину. Сложно спать, когда есть свет, думает он, но почему-то не решается попросить такого же усталого, как он сам, Реборна, закрыть шторы.

— Сколько ты зарабатываешь?

Реборн смеется:

— Много. Люди дорого стоят. Чем выше положение и важность, тем выше цена.

— А примерно?

Мужчина задумчиво отводит взгляд. Или он просто считает в голове.

— Убийства — это как розничная торговля. Каждый магазин продает по своей цене. Но… цена среднего человека около четырехсот тысяч евро. Столько обычно еще полицейские платят, если пристрелят невиновного. Все, что выше, — это уже кто-то со статусом или кто-то, кого хотят убрать как можно скорее.

— Это… примерно пол-миллиона йен.

— Примерно так.

Тсунаеши не знает, почему у него нет никакого страха или никакого ужаса от того, что кого-то убивают за деньги. Наверное, его просто поражает цена.

— Я не могу представить… у кого есть такие деньги.

— Это среднее. Иногда идут заказы от гражданских. Там, логично, цены ниже, но… я этим не занимаюсь, это для новичков, которые только вступают в профессию.

— Убивать людей — не профессия, это ударяет по психике. И на тебе остаются метки. Не очень выгодно… с некоторых сторон.

Реборн вздыхает.

— Когда я начинал, никаких красных точек еще не было — это во-первых.

Тсунаеши иногда думает, что ему врут, потому что Реборн не выглядит, как старик, но если в мире есть вещи, способные лечить переломы за день, то, наверное, есть и вещи, сохраняющие людям молодость.

— Во-вторых, — мужчина продолжает, — представь, что ты находишься… в сложной жизненной ситуации. Тебе срочно нужны деньги. И у тебя есть выбор: торговать наркотиками, продавать тело или убивать людей. Что из этого кажется более приятным? Явно не продажа тела. Наркотики с каждым годом все сильнее попадают под контроль государства. Остается искать тех, кому нужно убийство и кто не хочет марать руки.

Тсунаеши долго молчит. Реборн думает, что он, наверное, уснул, и прикрывает веки, чтобы вздремнуть. И все равно в итоге слышит голос.

— В этом мире… довольно много людей попадают в сложные ситуации. Иногда мы их не видим, но у человека такие проблемы, что он кончает со своей жизнью. У кого-то разрушено детство, и его уже не спасти, и дети рано идут на работу, рано вступают в то, во что не должны вступать дети. Разрушенные мечты и планы, умершие семьи и друзья, падение курса, революции в стране, войны, несмотря на то, что сейчас их меньше, существуют. Существуют те, кто состоят в отношениях, которые их разрушают, и не могут уйти.

Реборн открывает один глаз и ждет продолжения.

— И самая главная опасность — это посчитать свою ситуацию достаточно страшной, пока эта ситуация не угрожает твоей жизни или жизни твоих близких напрямую, чтобы твоя жизнь показалась тебе дороже, чем чья-либо ещё. Потому что это ложь, и не тебе решать, кто достоин жить, а кто нет.

— Я не решаю это, Савада.

— Поэтому я не обвиняю тебя. Хоть ты и убиваешь людей, — он закатывает глаза. — И явно мыслишь по типу кто-то значимее, а кто-то нет. Выполнять приказы немного отличается от рандомного желания.

— Ты оправдываешь так и солдат?

— Я не оправдываю, а объясняю.

— Образование сказывается?

Тсунаеши смеется, тихо и спокойно:

— Образование сказывается, да. Спокойной ночи.

Он отворачивается, еще долгое время ощущая на своей спине взгляд. И когда он уже проваливается в сон, он слышит тихий-тихий выдох:

— Несмотря на всю твою приверженность своим принципам, Савада, ты все-таки мыслишь, как человек, который рожден в мафии, и, возможно, это к лучшему для тебя…

Он не успевает ответить.

И не помнит этих слов на следующее утро.