глава 10 (2/2)

— Ожоги?

— Не чувствую. Даже если есть, то слабые.

— Отлично, — устало выдыхают. Источник звука спускается вниз, к полу. — И все же, это заняло слишком много времени.

Тсунаеши шевелит пальцами. Кожу немного тянет... Как будто у него перепонки выросли. И он чувствует себя даже бодрее, чем в последние дни.

— Что заняло слишком много времени? — он поворачивается голову, свешивая ее чуть вниз, чтобы увидеть чужое лицо. Побледневшее и уставшее.

— Твое лечение. Мои пальцы явно не оценили.

Савада переводит взгляд на руку, лежащую на груди. И сглатывает. Пальцы синие, опухшие, словно их выдрать попытались.

— Зачем?..

— Иначе бы я не смог тебя залечить. Мое Солнце довольно капризное. Оно не любит делиться, — усмехается Реборн. — Когда вернем тебя в твое тело, я возьму наручники, и одной стороной прицеплю к себе. Чтобы у тебя не было желания бежать на помощь совершенно небезопасным дамам.

— Моя... моя интуиция молчала, — спустя паузу отвечает Тсуна. — Я впервые вижу, чтобы она настолько ошиблась.

Почему она не предупредила его заранее? Она, бывало, молчала в сложные моменты, но тогда его жизни ничего не угрожало. Предупреждение о том, что не стоит лежать прикованным черт знает где, когда он уже прикован черт знает где, — это не совсем то, что ожидается от шестого чувства. Подсказать надеть галстук другого цвета ведь явно не важнее, чем угроза сгореть заживо.

— Будет уроком, — приподнимает тело Реборн. — Не знаю, возможно, тебя не учили, но с незнакомыми людьми уходить нельзя.

— Я не ребёнок, — качает головой Тсунаеши.

— М, возможно, по факту, да. По сравнению со мной — нет.

— Если по сравнению с тобой я еще ребенок, тогда почему ты пытаешься пихнуть меня на пост Вонголы. Не думаю, что малолетка будет там достаточно органично смотреться, — с ироничным фырканьем срывается с губ. Нет сил даже на неловкий смех. Но злить того, кто вытащил тебя с того света — последнее дело. — Извини. Это стресс.

Мужчина молчит. Плохо. Надо было все же держать рот на замке.

— Я не могу отказаться от этого задания. Потому что я в долгу перед нынешним Боссом. Будь моя воля, я бы, возможно, даже взял заказ и переубивал тех, кто тащил бы тебя в Вонголу, — говорит в итоге Реборн, подпирая голову коленом.

— Почему?

— Что, почему?

— Почему бы переубивал? Из-за возраста?

— М, — хмурится мужчина. Тсунаеши замечает это краем глаза. Так чужое лицо выглядит еще более истощенным. — Нет, наверное... это будет странно слышать от меня, но у меня еще есть какая-то доля сочувствия к твоей ситуации, — он поворачивает голову и, встречая недоверчивый взгляд, поднимает здоровую руку и приближает пальцы: большой и указательный, пока между ними не останется маленький просвет. — Вот столько.

Тсунаеши фыркает, уже весело, прикрыв глаза.

— Этого бы хватило только на грустное похлопывание в конце моей истории.

— Это больше, чем ты думаешь, — переводит плечами Реборн. Вздыхает. — У меня был ученик, он... ему пришлось стать главой Семьи еще раньше, чем тебе. Его отец умер, когда ему было пятнадцать.

О. Ребенок, на которого сваливается слишком много ответственности. Свалилось.

— Я дал обещание его отцу — не такое, как сейчас, просто... без Пламени. Обычное, человеческое, — Тсуна снова весело фыркает. — И пообещал я, что его выращу достойным боссом, м-да. Как думаешь, получилось?

Савада смотрит в потолок, и все равно в итоге честно отвечает:

— Ты не похож на чью-то родительскую фигуру, извини. Это подросток... было бы слишком сложно. Ты иногда ведешь себя так, что это оставило бы на нем определенные травмы, которые пришлось бы долго прорабатывать.

— Верно, — на удивление, Реборн даже не думает отпираться. — Я его обучал. Это все, что я мог. А поддерживали его Хранители. Типа твоих Ламбо и Гокудеры, — он морщится. — Когда ему исполнилось восемнадцать, все они погибли при налете вражеской Семьи. Он тоже пострадал. И у меня получилось его вытянуть, — пауза. — Не волнуйся, на тебя я потратил больше своих костей, чем на него. Все было не так серьезно.

Тсунаеши думает, что эти шутки специально вставляются, чтобы ему помочь, и они действительно помогают, потому что перегруженный мозг реагирует на любое проявление юмора взрывом серотонина, и он благодарен за эти попытки.

— Он больше не нуждался в наставничестве, но... из-за того, что я довольно долго был с ним, возникло какое-то подобие привязанности. У меня не вышло его сразу оставить, — мужчина замолкает. — Я видел, как себя чувствует этот молодой босс в нашем мире, не имея никакой поддержки. У тебя не то чтобы она тоже есть.

— Мы похожи?

— Больше, чем можешь представить, — коротко улыбается мужчина. — Возможно, это... ассоциации, но я увижу и тебя, точно таким же, молодым и без поддержки, и, поверь это выглядит совсем невесело. Мафия держится на Семьях и связях. И очень тяжело оказаться вне этого и одновременно внутри.

Вне общества и одновременно внутри него. Типичная ситуация с изгоем. Тсунаеши понимает, что его мозг... не его мозг старательно пытается все рационализировать, чтобы просто отстраниться от негативных чувств, и что потом — когда он больше не выдержит искать во всем логику и соединять точки — станет хуже. Но лучше потом, в одиночестве, чем сейчас, в чужом теле, в чужой комнате, в присутствии другого человека.

— Как его зовут? — спрашивает он.

— Дино Кавалонне. Когда прибудем, я думаю, что познакомлю вас.

Реборн ни разу за все это время, — он перебирает в памяти моменты, — не сказал слова ”если” по отношению к миссии. Только ”когда”. Он либо слишком уверен, либо уверенности не хватает, и он пытается вызвать ее искусственно. Искусственное вызывание эмоций может кончится плохо, чувствовать поддельно пока это не станет реальным заглушает настоящее восприятие ситуации.

Он все еще слишком рационализирует.

— Ладно, я думаю, пора звать наших Туманов, чтобы они вернули все на место, — Реборн поднимается, пытаясь протянуть руки и отряхнуться от невидимой пыли на штанах, но вовремя себя останавливает. — Еще немного, и ты снова будешь в своем теле, — он звучит так, словно рад этому больше, чем сам Тсунаеши.

Когда дверь открывается, Савада точно слышит приглушенное:

— Какого хера с твоей рукой?..

А потом тишина.

Вайпер смотрит на чужие пальцы, на чужое лицо и выдает фразу, которую говорит всегда, когда Реборн кого-то лечит:

— У тебя тупое Солнце, это просто невозможно, — а потом добавляет: — Сколько теперь они будут заживать? — он кивает в сторону пальцев.

— Если зафиксировать, то не так долго, — расслабленно жмет плечами мужчина. Вайпер фыркает:

— Тогда не забудь это потом сделать. Если тебя пристрелят, потому что ты будешь защищать пацана и при этом без одной руки, то это будет идиотская смерть одного из сильнейших людей.

— Ты так восхитительно за меня волнуешься.

— Я сам тебя пристрелю, если скажешь это еще хоть раз.

Мукуро отворачивается в сторону, не сдержав фырка. Хром делает испуганные глаза. Мужчины оборачиваются к ним — и от прежней полушутливой перепалки не остается и следа. Реборн качает головой в сторону:

— Идите, меняйте все местами. Твое тело в порядке, — обращается он к Рокудо.

Странно все-таки смотреть на одного человека и понимать, что сейчас на его месте другой.

Не менее странно смотреть на самого себя — но не в отражении зеркала, а как будто близнец. Не-Тсуна подходит ближе — ему явно не очень комфортно, а за ним — Хром, та, из-за которой все это началось. Она старательно держит лицо, в нем нет того искреннего беспокойства и волнения, которое было при первой их встрече. А когда они встречаются взглядами, ее лицо искажается: поджимаются испуганно губы, мечутся глаза, изламываются брови.

Страшно смотреть на последствия своих поступков.

То, что она убеждала себя в голове, что смирится со своей совестью, если убьет человека, не означало, что она действительно смогла бы это сделать.

— Мне... мне нужно снова закинуть вас в подсознание, — тихо говорит она на ломаном английском. Всем ясно, что ей плохо, ей больно, она уязвима, будь Тсунаеши более жестоким человеком, он бы надавил сейчас сильнее, чтобы отомстить, но он лишь закрывает глаза, складывая руки на груди:

— Хуже уже точно не будет.

Хром дергается, как от удара. Неожиданно поняла его. Юноша садится на пол рядом. Потом поворачивает голову и все же представляется, его знание языков чуть лучше, чем у подруги:

— Меня зовут Рокудо Мукуро.

— Да, я знаю, — вздыхает Тсуна. — Меня зовут Савада Тсунаеши.

— Я тоже знаю. Но... рад познакомиться.

Странно получается.

Сознание проваливается в туман. Или, точнее, в Туман, и единственная мысль, которая появилась в его голове перед тем, как он открывает глаза уже сидя на полу, это то, что дрянные криминальные сериалы, несмотря на всю свою неточность и нелогичность местами, оказались правы. Если ты, даже находясь в ситуации, когда жизнь под угрозой, пытаешься быть добросердечным и помогать людям, это обернется не благодарностью, а только тем, что угроза жизни станет ближе, чем была до этого.

— В порядке? — опускается рука на плечо. Смуглая. Широкая. Теплая. Это Реборн.

— Мне нужно отойти умыться, — поднимается Тсунаеши на ноги, потирая глаза. В теле Мукуро он чувствовал себя чуть более энергично, в своем у него только слабость и какое-то неизмеримое истощение, у него словно нет сил даже не простейшие эмоции. — Можно? — поворачивается он к Хром, и та удивленно распахивает глаза:

— Да, конечно...

Когда Тсунаеши выходит из комнаты, он слышит отдаленный незнакомый голос:

— Этот мальчишка был слишком вежлив, я бы даже не спрашивал после такого, какого черта, меня чуть не угробили, конечно я имею право на душ!..

У него не было сил быть невежливым, но чужое возмущение заставляет его усмехнуться.

Не было сил быть невежливым, хотелось запереться в своей квартире, своем уголке и провалиться куда-то в сеть или в видеоигру, потому что его жизнь была похожа на катастрофу, и ему не хотелось эту катастрофу выбирать. Фантазия, чужая или своя, могла бы на время спасти его от ощущения того, что он на грани, от чувства, что у него пистолет у головы, что в горле какое-то чудовище, свернувшееся кольцами и желающее вырваться наружу. Сейчас у него нет возможности выбрать ее: даже физической, не то что нет телефона, ему просто не позволят зависнуть надолго, потому что постоянно куда-то надо двигаться. Тсунаеши хотелось двигаться. Возможно, лениво пальцем вверх и вниз, разгружая мозг короткими видео или твитами.

Он не был уверен, что это бы ему помогло, но хотелось чего-то, что не будет пытаться его убить и что не будет выжирать его энергию.

Этот дом действительно огромный. Он не смог оценить это в первый раз, но сейчас он стоит в ванной, и до нее он шел сквозь коридор и лестницу. Здесь могла бы жить семья в несколько поколений и все равно бы чувствовалась пустота и незаполненность.

Тсунаеши собирает воду в ладонях, опуская в нее почему-то горящее лицо. А затем прижимает пальцы к глазам, в которых такое жжение, словно туда попал перец.

Люди умеют себя обманывать, кто-то делает это лучше, кто-то делает это хуже, и все равно это в итоге приводит к тому, что они перестают понимать свои чувства. Сейчас Савада думает, что никогда не понимал себя вовсе. Что им двигало? Почему он принимал такие решения? Чего он хотел?

Мысли сдвигаются, и он спрашивает, хотя знает, что никогда не получит ответа, а что двигало его матерью. Знала ли она, за кого выходит замуж, или ее все это время обманывали? Почему в детстве, когда отца не бывало дома, она не возражала? Он оплачивал их счета, он обеспечивал их двоих деньгами, на этом строились их отношения, или она, до того, как узнала о том, что он убийца, действительно была достаточно наивной, чтобы спустя отсутствия по полгода, верить, что этот мужчина любит ее, ее ребенка и остается верным?

Что хуже, понимать, что его мать — глупая настолько, каких поискать, или понимать, что она пошла на это, потому что все было оплачено?

Если она пошла на это из-за ребенка, что выросший ребенок должен чувствовать?

Он чувствует желание разрыдаться и тошноту.

Ему хочется что-то разбить —

и кулак врезается в стену, чтобы потом он стек с болезненным скулежом по стене. Сломать руку сейчас было бы невовремя, но боль — физическая, а не та, что в голове, — становится причиной, по которой слезы могут течь по лицу, и это чуть-чуть облегчает ему возможность дышать.

Он приподнимается, держась за раковину целой рукой, и включает в ванне кран, просто чтобы шум воды заглушил всхлипы, если вдруг кто-то будет проходить рядом. Если кто-то все же зайдет, он все объяснит тем, что случайно поранил руку. Все продумано.

Господи, как же его тошнит.

Страх и усталость. Страх остаться в этом состоянии, без возможности что-либо поменять, понимая, что его судьба держится руками более влиятельных людей, и бессилие перед попытками что-то изменить и сделать самостоятельно. Последняя его чуть не угробила. Ему хочется, чтобы кто-то из друзей (остались ли у него друзья, что они думают о том, что он удалился из сети, вышел со всех аккаунтов и словно бы перестал существовать) был рядом прямо сейчас и отвлек его, но он не уверен, хватило бы его сейчас на разговор по душам, не превратилось бы все это в напряженное сидение в тишине с алкоголем, когда один не знает, чем помочь, а второй понимает, что ничего не поможет. Хватило бы его на разговор... пожелал бы он вообще общения? Пожелал бы он одиночества? Нет, в одиночестве прямо сейчас он сходит с ума. Не то чтобы он не сходил бы с ума, будь кто-то рядом, просто его воспитание удерживало бы его от подобных срывов.

Он задыхается от чувств, чтобы потом выпрямиться, посмотреть на себя в зеркало и не понимать, откуда они вообще взялись, если все, что у него есть на лице — безразличие и подавленность. Ну, и следы от слез. И красноватые склеры. Надо охладить, это будет не так заметно.

Он открывает кран и в умывальнике, сперва наклоняясь, чтобы высморкаться и умыться, затем поворачивает голову, чтобы прижаться губами и попить, и замечает что-то странное на своей шее.

— Что за?.. — он оттягивает воротник футболки. Щурится.

И начинает смеяться.

Он смеется так долго, что в итоге смех превращается в пронзительный отчаянный крик.

Реборн как раз под недовольно нависающей фигурой Маммона плотнее друг к другу закрепляет пальцы, когда слышит его.

— Блять, — он срывается с места, и за ним никто не следует. Вайпер — потому что это не его дело, Мукуро и Хром — потому что страшно по привычке пошевелиться в присутствии иллюзиониста. До этого, пока он был рядом, было нельзя, значит, сейчас тоже.

Реборн думает, что дом пиздец огромный и как же сложно в нем ориентироваться, и если бы Небо не фонило так сильно и так болезненно, черт знает, когда бы он ворвался в ванную с оружием в руке.

Савада сидит на полу.

— Что случилось? — Реборн оглядывается. Здесь есть зеркала. — Еще один туманник? Ты что-то видел?

У Савады голова поворачивается к нему рывком. Окей, это было жутко. Затем он улыбается и качает головой:

— Нет, здесь только я.

Реборн вздыхает. Терпение.

— Почему ты кричал?

Молчание. Терпение не бесконечно, а сейчас оно истрепано. Мужчина спрашивает снова, потому что вдруг его просто не услышали, и в его голос просачивается раздражение:

— Савада, почему ты кричал?

— Какого хуя тебя вообще это интересует? — отвечает не менее раздраженно юноша, и Реборн обмирает от неожиданного хамства. Тсунаеши опускает голову в ладони. — Просто уйди. Это была секундная слабость. Все будет хорошо.

Все не может быть хорошо потом, потому что оно уже сейчас явно херово.

Оружие убирается за лацкан пиджака. Рука тянется к лохматой голове. Тсуна дергается от прикосновения так, что врезается затылком в стену, что вжимается в нее всем телом.

— Савада, успокойся. Если что-то случилось, то в данный момент я один из тех, кому ты можешь доверять, — Реборн приседает перед ним. У пацана дрожат плечи. — Что произошло. Скажи мне.

Молчание.

Оно затягивалось.

Плечи дрожать перестали.

— Сава-

— Смотри, — поднимает голову Тсунаши, спокойный и тихий. Он поворачивается к нему спиной, тянется руками к ткани, чтобы задрать ее до затылка...

По плечам и выше, видимо, до самой задней стороны шеи, россыпь красных точек. Меньше, чем у некоторых. Больше, чем должно быть у гражданских. Господи, думает Реборн, он же действительно убил людей. Это очевидно, почему они проявились. Просто он... наверное... думал, что это останется на теле этого подопытного туманника. Или забыл. Для него их появление не было чем-то страшным.

Вздох.

— Савада, ты кричал из-за них?

— Как проницательно.

Тишина. Шумит вода. Она немного отвлекает.

— Давай выйдем отсюда, и я помогу тебе перекрыть их?

Тсунаеши фыркает. Хихикает. И разражается хохотом. С кашлем, не успевая делать вздох.

С выступающими слезами.

Он все равно, даже задыхаясь, умудряется спросить:

— И... как это... мне... поможет?

Реборн смотрит на него, бьющегося в истерике, и не знает, что делать.

Савада смеется страшно — даже у него холодеет кровь.

И не дает к себе прикоснуться, шарахаясь прочь от руки. Прижимает ладони к лицу, закрывая сумасшедшую улыбку. Сглатывает, пытаясь прервать смешки.

А потом обмирает и тихо плачет. Без всхлипов. Только шмыгает носом, не моргая смотрит на Реборна — и у него по щекам текут слезы.

— Уйди, — выдавливает он из себя. И когда Реборн не слушается его приказа, он опускает голову в колени и отчаянно воет.