глава 10 (1/2)

Немного сложно любить мир и относиться к нему с терпением, без желания навредить и разрушить, когда тебе больно.

Небо — стабильнее всех остальных типов Пламени, оно держит здоровье, держит ментальное состояние, держит поведение. Оно должно быть таким, чтобы уравновешивать отношения между остальными типами. Поэтому остальные типы к нему и тянутся: им подсознательно кажется, что этот человек точно вытерпит, точно поддержит, что ему точно можно доверять.

Небо — самый горячий тип Пламени.

И как и любой тип, оно изо всех сил старается защитить своего носителя.

Когда Рокудо Мукуро и Наги Докуро падают на пол, раздается далекий взрыв, от которого, тем не менее, вздрагивают стекла в окнах. Маммон поворачивается в сторону источника и поджимает бледные губы:

— Это Пламенный взрыв.

— Пиздец, — взволнованно оборачивается туда же Реборн. — Можешь определить, откуда?

— А как ты думаешь, что я делаю сейчас? — кривится иллюзионист. Туманное Пламя расползается, как и положено ему, по земле, стелется ниже. Но его объемов не всегда достаточно. Вайпер цокает языком. — Придется перемещаться рывками, — и растворяется в воздухе.

Первая точка — в толпе паникующих людей, оказавшихся на улице и наверняка почувствовавших взрывную волну телом.

Вторая — пустырь. Вдалеке виднеется черный дым, что-то горит. Если Небо коснулось дерева или химикатов, в принципе, мог пойти и обычный огонь. Вайпер цокает языком (”Проблемно”), и перемещается дальше.

Третья точка — зависнув в воздухе над дымящимся зданием и разворочанной землей. Видимо, лабораторию скрывали еще и ландшафтом. Виднеются тела в белых халатах и сохранившиеся очертания комнат-коробок. Подопытные выжили? Если да, то будет иронично — их запирали как можно крепче, чтобы защититься от них, но в итоге защитили их. Маммон прикрывает лицо широким рукавом и спускается ниже, сквозь дым. За его спиной появляются щупальца, раздвигающие обломки. Савада Тсунаеши должен быть где-то здесь. И его нужно найти до того, как оживятся гражданские службы.

Тело в белом халате, еще одно тело. Коляска. Обломок стены. Он пытается двигаться в сторону, от которой сильнее тянет Пламенем, но оно здесь буквально везде — и в обычной ситуации насторожило бы и испугало, однако сейчас только раздражает, мешая отыскать. Из приоткрытых покореженных дверей вылезает красноволосая девушка, сперва испуганно оглядываясь, а потом настороженно уставившись на аркобалено.

Пламенная. Солнце.

Он вздыхает себе под нос.

— Уходи отсюда. Если сюда придет полиция, то положение выживших станет опасным. Мафия не жалует тех, кто принимает помощь от органов, — говорит он чуть громче, перекрывая шум, переворачивая щупальцем еще одну кушетку. Небесное Пламя ощущается четче — он на верном пути. Девушка реагирует на удивление приятно собранно, кивает, не благодаря, и отходит к другим металлическим коробкам комнат, вытаскивая тех, кто остался в сознании. А затем они все бегом направляются в противоположную от затрезвонивших сигналок сторону. Вайпер краем глаза замечает, как она оборачивается, смотря на него пару секунд, а затем бежит дальше, растворяясь в дыме и сгущающихся сумерках.

Надо поторопится. Полиция не сунется в огонь сама, но если они привели с собой пожарных, то все становится очень неприятно.

Как минимум, его могут задеть пеной, и Реборн точно будет смеяться над ним после.

— Савада Тсунаеши, не испытывай мое терпение, — Вайпер клацает зубами. Он чувствует, что пацан где-то здесь. Его Туман резонирует с чужим Пламенем. Может, он ниже? Может, у лаборатории был еще один этаж под землей?

Щупальца заостряются, готовые вспороть ближайшее место, где нет остатков пола и стен. Взмываются выше, чтобы получить ускорение.

Что-то шевелится на краю зрения.

Тело в ожогах и с темными волосами. Все в ожогах. Словно бы облили бензином и подожгли. Но все еще живое.

И от него фонит Небом.

— Если это окажешься не ты, я тебя задушу, — говорит Маммон, осторожно поднимая тело с обломков иллюзией.

Реборн ведет носом, когда пахнет паленым, и, наткнувшись на висящее в воздухе тело, поддерживаемое иллюзиями, делает шаг назад.

— Хорошее решение, если твое Солнце развеет Туман, то этот пацан пострадает еще больше, — говорит Маммон, опуская — буквально — нечто околочеловеческое обгоревшее на пол. Это нечто болезненно стонет.

— Это что, Савада? — в ужасе спрашивает мужчина.

— Чисто теоретически, — отвечает Маммон, подходя к Мукуро, лежащему без сознания и подтягивая его за одно ухо. Тот болезненно лихорадочно стонет, но поднимается следом на локти. — Опознать себя можешь?

— ... д-да, — выдавливает Мукуро. — Мои... волосы...

— Отлично, тогда лезь обратно, — кивает в сторону тела Реборн. И ожидаемо получает мотание головой. — Вайпер, ты перекинешь?

— Нестабильно, — цокает языком под капюшоном. — Я не знаю, что там будет, если пойти в подсознание. Возможно, меня просто вышвырнет от боли.

Реборн вздыхает. Опускает руки. Смотрит внимательно на Вайпера. Потом на Мукуро в теле Савады. На Хром, приоткрывающую глаза. И только потом на обгоревшее тело, в котором заперт Савада.

Мукуро дергается в сторону, когда сжатый кулак опускается на стол.

— Отлично, блять, я вас понял, — рявкает Реборн, расстегивая торопливо манжеты и задирая рукава выше. — Раз бесполезен, то следи за этими, чтоб не смели даже думать о том, чтобы сбежать, — он осторожно подхватывает тело и уносит в гостиную. На кухне повисает тишина. Ее прерывает Хром:

— Спасибо?..

— За что? — брезгливо дергается Маммон. — Я действительно не могу перекинуть. Если бы было можно, я бы сделал это сразу, как только смог.

И снова тихо.

***

Реборн роется в ящиках, выуживая только на пятом хоть что-то, отдаленно напоминающее ножницы, и с грохотом захлопывает его.

— Наконец-то, блять. Прости за задержку, Савада, тут слишком много мешающихся факторов, — он опускается на колени перед лежащим телом. Жизнь в нем выдает только нестабильно поднимающаяся грудная клетка. — Потерпи, иначе заживлю все с тряпками, — говорит мужчина в пустоту, срезая осторожно куски оставшейся одежды. С груди. Рук. Ног. Некоторые места все равно пришкварились, несмотря на хлопковую ткань, и он шипит зло себе под нос — точно останутся шрамы.

Слишком большая вероятность оставить слишком много шрамов.

Он проводит едва подсвеченной Солнечным Пламенем рукой по обнаженной, покрытой волдырями с сукровицей, коже. Просто чтобы унять боль. Просто чтобы прикинуть, сколько придется отдать, чтобы все это вылечить.

Гребаные дети, которые полезли в то, во что не надо лезть детям. И гребаные Эстранео, которые не смогли достаточно изолировать своих заключенных. Прямо сейчас он не жалел тех, на ком ставили эксперименты. Его злило, до отчаяния, то, что эта Семья выжила, что она занялась дерьмовой идеей и не смогло даже обеспечить себя минимальной безопасностью. У вас сидит ебаный Туман, а вы так беспечны. Если бы... если бы не беспечность, они бы просто прибыли в Париж, а потом полетели отсюда в Италию. Без всего, что успело произойти.

Дыхание тела выравнивается.

Это же невероятно больно.

И будет еще больнее, если залечивать.

Реборн поднимается на ноги и подходит к двери. Распахивает ее с хлопком.

— Обезболивающее. И воды, питьевой, немедленно.

Вайпер оборачивается к приходящим в себя и флегматично спрашивает:

— Слышали?

Хром первая поднимается на ноги. Она единственная, кто ориентируется в доме, поэтому она притаскивает аптечку. И отдает ее, не поднимая головы. Мукуро так же, не поднимая головы, отдаёт графин с водой из-под крана и стакан.

Дверь хлопает снова.

Реборну в принципе все равно, какое впечатление он сейчас производит. Он наливает в стакан воды и вчитывается в состав на банках. На коричневатой есть хоть какое-то знакомое активное вещество — парацетамол, и в принципе, сейчас подойдёт любое, лишь бы унять боль.

— Пей, Савада, — говорит он, словно бы его слышат, приподнимая голову и проталкивая пальцами в горло таблетку, чтобы потом осторожно залить водой. Горло сокращается, сглатывая. Все не так плохо? Возможно.

Все плохо, не пытайся думать позитивно, все очень плохо. Это глубокие ожоги, и они покрывают явно больше пятнадцати процентов кожи. Это ожоговая болезнь. По-хорошему нужно было бы оттащить парня к врачам на операционный стол, но к гражданским... или к мафиозным... когда на него буквально идет охота. В какую же мерзкую ситуацию ты попал, мальчишка.

Одно радует: вытащили его так рано из огня, как смогли.

Сейчас должен быть ожоговый шок.

Блять, сюда бы Верде. Она явно знает чуть больше в этой теме.

Так или иначе, если ожоговый шок, то его главная цель: восстановить потерю лимфы и по возможности уменьшить площадь некроза. Понадобится много Пламени.

Его Солнце реагирует только на его собственные повреждения, не желая лечить коллег. Поэтому, чтобы иметь возможность оказать помощь, он выработал определенный план.

Он с мерзким хрустом ломает себе один палец, болезненно застонав, и перенаправляет все Пламя, которое может, в чужое тело.

***

Ожоговый шок длится от нескольких часов до нескольких суток. В это время все, что можно —это пытаться восстановить кровообращение и плазмообращение. Второй стадией ожоговой болезни является острая ожоговая токсемия. Начинается на следующий день и длится примерно неделю. В это время проявляются агрессивные психоэмоциональные реакции, повышенная температура тела, потеря аппетита и токсическое поражение внутренних органов. Токсины поступают в кровь. При типичном врачебном раскладе дальше должна пойти стадия ожоговой инфекции. И только потом восстановление.

Так или иначе, на протяжении всего времени болезни, больно.

Но в какой-то момент боль утихает, и становится возможным открыть глаза. Тсунаеши не очень верит в богов, не очень верит в Будду, но тут светло, ярко — и ему не так плохо, как было (его тело фантомно дергается от поверхностных и нечетких воспоминаний о том, как он вспыхнул заживо пламенем), поэтому первая его мысль — он умер и попал на Чистую Землю. А потом он садится и видит кучу людей, обступивших его.

Один из них практически точная его копия, только повыше, более нарядно одетая, с светлыми волосами, в которых... огонь.

Пламя. Рыжее-рыжее.

— Где я? — спрашивает Тсунаеши, к его удивлению, даже без хрипотцы.

— В своём подсознании. Твое тело... точнее, тело того, кого ты занял, сейчас экстренно спасают, и мы переместили тебя сюда, чтобы было легче. Да и хотелось с тобой встретиться, — говорит его копия, подходя ближе. — Как-никак, ты мой пра-пра-пра-сколько-то-еще-раз-правнук.

— Вы уверены, что я не умер? — вздыхает Тсуна, опуская голову в ладони.

— Тот человек, который пытается тебя спасти сейчас. Аркобалено. Он довольно упрям, поэтому не думаю, что сегодня ты встретишься с смертью, — говорит длинноволосый блондин в светлом плаще. На губах невольно появляется неуверенная улыбка. Она длится недолго, но... тот факт, что на той стороне есть кто-то, кто пытается тебя вытащить, радует. Не очень сильно, учитывая, что вовремя вытащить не успели, но лучше, чем ничего.

В конце концов, в какой-то степени он виноват сам, доверившись Хром и своей интуиции.

— Зачем я здесь? — задает он следующий вопрос.

— Мы бы хотели поговорить, — отвечает за всех его предположительный прадед. — Точнее, я хотел. Остальные могут присоединиться, если пожелают, — он мягко улыбается — и все отворачиваются от этой улыбки со вздохами.

— Я потом спрошу все, что мне надо, — отвечает высокий мужчина с жесткими черными волосами. Чем-то отдаленно напоминает Реборна.

А потом испаряется в воздухе.

— Я тоже потом спрошу сама, дай знать, когда закончишь, — исчезает следом единственная женщина. За ней молчаливо следуют остальные шесть человек. Джотто качает головой прежде чем в своем костюме, плаще и покрытых узорами перчатках, опуститься рядом с Савадой на пол. На более жесткую пустоту, ладно.

— Меня зовут Джотто, — представляется он. — Я первый Вонгола, Вонгола Примо. Тот, кто создал Семью, главой которой ты в скором времени станешь.

— Все-таки надеюсь, что не стану, — нервно отзывается Тсунаеши. — Но приятно познакомиться.

Джотто недоуменно склоняет голову к плечу:

— Почему нет? В тебе нет желания спасать людей?

— Мафия не спасает людей. Она их уничтожает. Я уже увидел достаточно людей с исказившимися приоритетами в жизни, чтобы это утверждать, — вздыхает Тсунаеши. — Мне очень жаль, но я откажусь от поста, как только прибуду. Просто позволю Реборну выполнить свое задание — и уйду.

— М-м-м, — тянет мужчина. — Из мафии выход только вперед ногами. Это прописано в омерте. Я не думаю, что у тебя получится отказаться.

Вздох. Еще один. Он слышал от Реборна правила омерты, тот зачитывал их ему наизусть в любой момент, когда представлялась возможность, действуя по плану ”Чем больше раз повторишь, тем выше вероятность того, что запомнят”. Некоторые из правил Тсунаеши даже оценил: не трогать гражданских, не смотреть на чужих жен, не присваивать себе чужие деньги и заслуги. Некоторые были странными: не ходить в бары и клубы гражданских с целью напиться, не представляться лично в большой компании. С некоторыми из них он был не согласен.

Например, с пунктом выхода из теневого мира только через смерть.

— Я все же надеюсь, что у меня получится договориться.

— Нет, ты не понимаешь, — Джотто опускает подбородок на скрещенные пальцы. — У тебя не выйдет договориться. Эти правила были созданы еще в мое время, и от них нельзя уклониться, не от законов, которые действуют на протяжении веков, не меняясь. Чем быстрее ты смиришься, тем проще будет.

— Я не хочу смиряться с выбором, который не делал, — с нажимом произносит Тсуна.

— Ну... так не всегда судьба действует так, как нам хочется, — улыбается Джотто. — Ты будешь хорошим боссом. В тебе есть человечность, которую растеряли остальные потомки. Возможно, стоит чаще затаскивать в организации полугражданских: тех, кто не знает о мафии, но обладает Пламенем, — задумчиво косится в сторону блондин. У Тсунаеши зубы стискиваются так, что сводит челюсть, и ему приходится прилагать усилия, чтобы их разомкнуть, не поддаваясь закипевшей в груди ярости. Это просто люди с извращенной моралью, напоминает он себе, они все такие, ты не должен ждать от них гуманных суждений, но от этого злится только больше.

Джотто продолжает говорить, найдя себе молчаливого слушателя за долгое время тишины: что мафия менялась со временем, отклонилась от его идеалов, но вот, его внук,  который сможет вернуть все к истокам; что от Пламени внутри и от знания о мафии теперь так или иначе не убежать и не скрыться, и будет грустно, если тот, кто защищает тебя сейчас и спасает, внезапно станет твоим личным киллером; что, да, придется немного измениться, но Тсуне стоит сохранить свои взгляды, они Джотто очень нравятся, это может дать новый виток развитию системы (не смены правил, но смены их восприятия); и что хорошо, что у Тсунаеши начали сами находиться Хранители, потому что тратить время на поиск всегда грустно, всегда долго: они часто бывают раскиданы по разным частям света.

Тсунаеши сдерживается изо всех сил от того, чтобы, как ребенок, заткнуть уши, потому что слушать взрослых, решивших все за тебя и наплевавших на твое мнение, всегда мерзко, всегда до отвращения обидно.

— Не грусти так, все будет хорошо, — напоследок касается его волос мужчина в единственной попытке за весь его длиннющий монолог поддержать. И исчезает. И на его место приходит другой. Тот, с жесткими черными волосами и красными глазами.

Если они все будут говорить, что у него нет выбора, он рехнется быстрее, чем сгорая заживо.

— У Вонголы сейчас есть достойный претендент, — говорит он, и Тсунаеши выдыхает. О нем он слышал. Не самое лучшее, но слышал. И если один из призраков называет его достойным, то... значит, не самое лучшее могло быть ложью. — Но ты появился невовремя.

— Я собираюсь отказаться от поста. Как только смогу.

Мужчина хмыкает, смотря на него тяжелым взглядом. Пустым, он явно не пытается прожечь в нем дыру или увидеть душу. Просто о чем-то размышляет. Все, что он говорит в итоге это:

— Посмотрим, как у тебя это получится.

Лысый мужчина, советующий не спускать глаз с наемников и держать всех в ежовых рукавицах.

Странный дедуля с вилкой, который все, что делает — это долго смотрит, чтобы потом просто раствориться, безо всяких напутствий.

Длинноволосый блондин, который со вздохом заявляет, что Ноно уже достал привлекать в свои планы детей. На этом, правда, хорошее в его речи заканчивается, но Тсуна чувствует на секунду хоть какое-то взаимопонимание.

Мужчина в костюме с моноклем, говорящий так долго о бумагах, что Тсунаеши наконец отрубается от реальности, переставая слышать. Он не слышит прощания. Абсолютно пропускает слова следующего, лишь мельком подмечая подкрученные усы, а затем снова переводя взгляд в пустоту.

А потом — обжигает лицо пощечина.

— Невежливо игнорировать даму, — хмыкает единственная женщина, с мелкой татуировкой на лице. — Или этому тебя еще не научили?

— Прошу прощения, — потирает щеку Тсунаеши, но он настолько устал от бесконечных слов, что это звучит больше раздраженно и вымотанно, чем вежливо. Женщина вздыхает:

— Меня зовут Даниэла. Я хочу извиниться за то, что творит Ноно. Это уже не первый раз, когда он показывает мне, что моя Семья воспитала его недостаточно принципиальным человеком.

— Ноно?.. — приподнимает брови Савада.

— Ты встретишься с ним сейчас. Девятый босс.

Девятый босс, получается, его... предшественник. Тсуна мотает головой: он действительно после этих бесконечных слов о долге и невозможности выбора начал смиряться с тем, что он будущий глава. Даже постоянные напоминания Реборна, с которым он знаком уже несколько дней, не сделали с ним то, что сделали эти призраки за одну встречу с ними.

Его прошибает холодный пот: все, что с ним пытаются сделать — это воздействовать. Какова вероятность, что это они дали ему загореться, чтобы встретиться лично? Нет, это слишком похоже на теорию заговора... хотя у него вся жизнь сейчас, как одна из них...

— Доброе утро, Тсунаеши-кун, — доносится старческий голос сверху. Он поднимает голову, встречаясь с знакомым лицом. Он точно видел его: в детстве, когда отца еще не схватили за красные точки и не увели. Он приходил, улыбался, проверял всегда его здоровье — и казался дедушкой, с которым подозрительно странно и подозрительно резко оборвались контакты. — Я не видел тебя почти четырнадцать лет, это так долго. Но скоро мы встретимся снова. Поговорим, — он кивает, как самый милый старик в мире. У Тсуны слова тяжелеют в горле:

— ...я не хочу с вами встречаться, — выдавливает он.

Ноно сокрушенно качает головой. Но взгляд у него жесткий, взгляд человека, всегда идущегося к своей цели:

— Хочешь или не хочешь тут не имеет веса, Тсунаеши-кун. Ты родился в семье, связанной кровно с Примо Вонголой. В какой-то момент тебе бы все равно пришлось со всем этим связаться. Это твоя судьба. А от нее не убежишь.

Ты в тупике и у тебя нет права выбора, вот что ему долбят на протяжении времени. У тебя нет права выбора, ты лишен его с самого рождения.

Тсунаеши открывает рот, несмотря на пузырь, вставший в глотке, мешающий вздохнуть, мешающий собрать звуки в слова. Ноно смотрит на часы на руке. Потом на него. И пихает в коленку концом своей трости:

— Тебе пора просыпаться.

”Я не хочу просыпаться”, — думает Тсунаеши. Если он проснется, снова начнется побег, он снова окажется в мире, где за ним охотятся, где он должен исполнить какое-то непонятное предназначение, где его мать находится черт знает где, и, честно, если бы ее не забрали, а решали вопрос лично с ним, то, возможно, все обернулось бы совсем иначе.

Если бы его квартира не сгорела, у него бы было место, куда вернуться, и было бы сложнее утащить за собой в другую страну.

Если бы...

Он распахивает глаза — больше в шоке, потому что сейчас, когда над головой не непонятное небо, а вполне обычный потолок, все равно нет боли. Хотя он точно горел, и это было страшно.

— Савада? — спрашивают сбоку голосом Реборна. — Это ты же?

— Я, — откашливается он, (кто еще может быть?) сглатывая воду в горле. Откуда она вообще, у него было предположение, что все, что могло испариться, из него испарилось.

— Боль есть?

— Несильно.