глава 8 (2/2)
— Как вообще _ты_ смог кого-то потерять?
— Он сам вышел в окно к тому, кто пришел его украсть, хотя я сказал ему этого не делать, — закатывает глаза брюнет, отходя от мужчины в плаще к пешеходному переходу. Вайпер смотрит ему, лавирующему между людьми, вслед:
— Он сделал что?..
***
Туман — самое далекое от Неба Пламя, всегда выживающее тогда, когда умирает Небо, в большинстве случаев не ощущающее даже колыханий связей при чужой боли, чужой тревоге, чужой смерти. Потому что Туманам и от себя всего хватает с лихвой. У Наги болит тело, и как Туман она хочет лечь и не шевелиться. От боли подташнивает, от боли темнеет в глазах, хотя это всего лишь остатки от того, как ее нос кровил от зашкаливающего давления в ванной. Тсунаеши поддерживает ее, когда видит, как подкатываются за подвижное веко лиловые глаза и подкашиваются ноги.
— Куроме? — произносит он ее не-имя с акцентом, и это даже мило. Она качает головой, мол, все в порядке, и оттаскивает с середины гостиной стол. Ее понимают правильно, отходя из-за плеча и толкая диван, а потом и кресла (массивные и тяжелые, которые сейчас ей было бы не под силу сдвинуть самой). Наги усаживается, поджимая к себе ноги, в освободившееся пространство, и похлопывает перед собой ладонью по полу. Юноша присаживается рядом, доставая телефон и что-то торопливо в нем набирая.
«Что мне нужно делать?»
«Просто сидеть», — отвечает, так же печатая, Наги. — «Я попробую подпитывать себя тобой. Но я не знаю, как точно это работает, поэтому может понадобиться время».
«У нас есть время».
Наги хмурится, припоминая, что рядом с Савадой, вообще-то, был еще один, опасный, страшный человек, который наверняка сейчас ходит и ищет, и если она не поторопится, если она не постарается, то вся эта история закончится тем, что ее пристрелят. Но она не показывает сомнения на лице, закрывая глаза и касаясь маленькой тонкой бледной ладонью чужого неширокого запястья.
***
Париж не такой большой, как кажется, но все равно требуется время. Время, которое нельзя терять. Реборн ведет носом по воздуху, как ищейка, когда понимает, что в гражданском районе фонит Пламенем Тумана. Он не может сказать конкретно откуда, но чувствуется, что обладатель тот же, кто умудрился утащить с собой Саваду.
Шаг в сторону — след утекает, как песок сквозь пальцы, и Реборн делает шаг обратно, пытаясь понять, куда ему идти. Севернее. Еще чуть севернее. Еще, еще и еще, пока не упирается в чугунные ворота частного дома. Обычного для центра Парижа, светлого, с боковыми колоннами и садом. Дверь ворот оказывается открытой, и, несмотря на молчащее чутье, его многолетний опыт говорит быть настолько осторожным, насколько возможно. Выживают не те, кто хотят жить, а те, кто заранее обеспокоились своей сохранностью.
***
Наги словно проваливается в темное облако, полное образов.
Она падает вниз, мимо шепчущих голосов об истинно верующих и ангелов, мимо скрипящего голоса, словно звучащего ночью из-под кровати, мимо чувства опасности, что появляется от холодного прикосновения, которого на самом деле нет. Строгие и яростные крики. Искаженные лица. Темные высокие фигуры с неестественными пропорциями. Туман. Ее и Мукуро, полный страха и иллюзий. Если бы она не знала, что где-то там осталось ее тело, требующее тепла, еды, воды и ухода, она бы пожелала остаться здесь. В мире, подчиняющемся ее разуму. Наги разворачивается в падении лицом вниз, где только темнее, темнее и темнее. Туман создает образы. Это первый уровень. Туман подражаете звукам. Второй уровень. Запахи. Третий уровень. Ощущения. Четвертый уровень. Вкус. Пятый уровень. Ниже всего находятся человеческие чувства, тот уровень, который не подлежит материализации, самый опасный, самый сложный. Шестой.
Она все ближе и ближе, все темнее и темнее, и когда она проваливается сквозь плотную границу, сперва плюхнувшись в нее всем телом, а затем утонув, как в зыбучих песках, Наги чувствует, как ее разум захватывает страх и ненависть. Чужие эмоции, эмоции Рокудо.
— Мукуро! — кричит она в вязкой пустоте, поднимаясь на ноги.
Пламя Неба, касающееся ее физического тела, кажется слишком чужеродным для этого места, холодного и затхлого, греет ее руки, если чуть-чуть постараться, если включить воображение, в Тумане они вполне могут загореться. А если совсем заморочиться, то они сгорят и всамделишно, но это явно не то, что ей нужно сейчас.
— Мукуро! — повторяет она, глядя по сторонам. Туман отшатывается от ее рук, испуганный чужеродным присутствием. В реальном мире Тсунаеши ежится от холода, который бежит от кончиков пальцев до самого позвоночника. У него закрыты глаза, просто потому, что пялиться все это время на спокойное лицо девушки… кажется ему слишком неприличным.
***
Реборн выругивается — он был готов к тому, что все, кроме ворот, будет закрыто, но это все равно разочаровывает. Сейчас день, вокруг люди, если он решит выбивать, то это… привлечет нежелательное внимание. Какой безмозглый вообще пошел бы на такое? Он отходит от дверей, уходит в сторону, к углу дома. В голове возникают примерные варианты того, кто мог бы, в принципе, начать выламывать дверь даже если бы в паре шагов стояла полиция, и просто от подобного образа хочется влепить себе ладонью по лицу. Слишком глупо.
За углом дома тень, люди ходят за высоким забором. Никто не должен увидеть. Леон, вылезая из кобуры, превращается вновь в полутораметровую ящерицу, осуждающе смотрящую на хозяина:
— Что? — шипя, спрашивает Реборн.
Хамелеон смотрит на дом, на мужчину, снова на дом, мол, с каких пор ты заделался взломщиком?
— Не глупи, там Савада. Ну, или по крайней мере, Туман, который утащил его с собой.
Леон озадаченно пялится на него, а потом кивает, приняв информацию к сведению, становясь в руках металлическим лобзиком. Пластик, точнее, ПВХ, — мечта всех домушников. Еще и без решеток. Реборн думает, что это слишком странно: Туман умеет пользоваться Пламенем, значит, его должны были обучить. Кто-то из мафии? Но почему тогда не обучил обычным приемам для собственной же защиты? Или просто настолько самоуверен, что думал, что никто не покусится? Зря, думает он, дом ведь приличный, и просовывает тонкое лезвие между рамой и стеклопакетом. Он ведет им выше до тех пор, пока не натыкается на защелку и резко продвигает руку еще дальше, зацепляясь за нее, и тянет вниз. Створка приоткрывается. Стоявшая москитная сетка с глухим «шурх» опускается на пол комнаты.
Реборн подтягивается на руках, забираясь внутрь, и закрывает окно. Если что, сбежать сквозь одно из них будет несложно, но если какой-нибудь мнительный сосед или соседка увидит распахнутое окно, а оно всегда (по закону подлости) было закрытым, и вызовет стражей правопорядка, будет совсем невесело.
Не стоило никогда недооценивать людей, работающих на государство. Было довольно легко принять заказ на какого-то обычного гражданина. На известного в узких кругах. На мафиози без Семьи. Даже на мафиози в Семье, потому что, как бы то ни было, Омерта действительно защищала наемных убийц: они могли умереть при исполнении, но если был труп, то все вопросы были к тому, кто заказал. Истерики перед наемниками с угрозами убить закатывали только в голливудских фильмах, и в этом никогда не было смысла. В случае с людьми, которые работали в органах, или людьми, за которыми особо тщательно наблюдало государство, или людьми, которые, не дай боже, управляли этим государством, опасность для собственной шкуры возрастала в разы. Для гражданского мира убийца оставался убийцей, даже если он был кем-то нанят. Что уж там, многих простых людей сажают до сих пор за самооборону. Многим предъявляют приговор за одну красную точку, которая появилась из-за идиотской причины.
Уголовное судопроизводство устрожилось, но в общем и целом лучше не стало.
Реборн не считал себя хуже какого-нибудь зажористого богача, у которого чистая кожа, потому что тот никогда ничего не делал из своих грязных дел собственными руками. Доказать это не связанным с преступным миром напрямую людям довольно сложно.
Леон в руке перетекает в форму пистолета. Туман ютится где-то на верхнем этаже. Реборн чувствует, как оттуда же фонит Пламенем Савады. Он достаточно близко, чтобы определить.
***
Мукуро находится быстро, смотрит растерянно и хмурится. Явно не понимает, как сюда пробилась девушка и как ее до сих пор не выкинуло прочь, как было во все разы до этого, когда казалось, что она упирается в стену, не в силах услышать чужой голос, не в силах снова почувствовать чужое присутствие.
— Наги, — хрипло и ошалело произносит Рокудо, оглядывая ее с головы до ног. — Как ты сюда попала?
Мукуро выглядит плохо, думает Хром, он осунувшийся, бледный, даже здесь, в своем собственном мире, и она подозревает, что где-то там его физическое тело тоже не особо функционирует, пока он здесь, в пузыре плотного Пламени. Она судорожно вздыхает, опускаясь рядом, и обнимая. Мукуро дергается, явно почувствовав от нее непривычное, чужое Пламя, но ему не дают отстраниться.
— Ты пропал, — говорит Наги так, словно это все объясняет.
Рокудо вздыхает. Осторожно опускается лбом на ее плечо:
— Я бы все равно в итоге вернулся.
— Я не хочу, чтобы ты исчезал.
— Я же не навсегда.
«Ты не понимаешь», — проскакивает в голове Наги. — «Я пришла сюда потому, что не хочу с тобой разлучаться ни на миг».
Как можно пожелать покинуть единственного человека, кто спас, кто стал ближе, кто поддержал и научил новому? Мукуро бы не пропал просто так — эта мысль бьется панически в ее голове все это время, но сейчас она словно бы обретает второе дыхание: Мукуро находится в непонятной лаборатории, Мукуро говорил, что ему больно, что ему плохо, всегда усмехался, мол, такая судьба, но сейчас, когда он спрятался от всего, даже от Наги, которая, как он сам говорил, была второй половинкой его Тумана, значит ли это, что ему стало хуже.
Значит ли это, что с ним стали обращаться еще жестче?
— Милая Наги, не делай такое страшное лицо, — говорит Мукуро, но голос доносится сквозь вату.
Ему стало хуже, неужели она не сможет ему помочь?
Не бывает нормальных Туманов, их Пламя, их судьба, их разум — всегда подвергается стрессу. Их тело слабое физически, поэтому они больше всех боятся боли и смерти. Они боятся боли и смерти — и слишком ценят то, что приносит им комфорт. Настолько, что становятся в его защите похожими на драконов, которые чахнут над златом.
Наги все равно, какие проблемы есть у Мукуро в голове, она готова помочь ему их решить. У нее есть деньги. У нее даже есть какое-то влияние из-за семейных связей. Ей все равно, что у Мукуро под рубашкой на животе красные точки: ей никогда не было страшно: она бы никогда не забоялась своей родственной души, даже если та была бы вся алой, словно ее облили свежей кровью, которую теперь не смыть. Ей все равно, что Мукуро считает ее за беззащитную и не всегда доверяет секреты, ведь у всех есть тайны, которые нельзя раскрывать даже близким? Даже самим себе иногда хочется их не говорить, жаль, из собственного мозга хрен скроешь.
Не бывает нормальных Туманов, они все до самого конца будут защищать свой комфорт — и это причина, по которой Наги убеждается, что ей нужно вытянуть Мукуро отсюда. У нее даже есть подходящее тело.
Тсунаеши Савада хороший человек, но если расставлять приоритеты… она так ужасно мыслит… но если их расставить? Разве Мукуро и его жизнь не будет важнее, чем какой-то незнакомец с улицы?
— Милая Наги, — трепет ее за плечо Мукуро, вырывая из мыслей. — О чем таком ты думаешь?
— Пойдем со мной.
Что-то приближается, она чувствует, как греется в руках чужое Пламя, теплое, если дать проникнуть в образное мышление, то похожее на бескрайнее Небо. Но появляется еще одно. Горячее настолько, что может обжечь. Которое пугает ее Туман. Слишком близко, совсем рядом.
— Я не дам тебе отказаться, — говорит Хром, вжимая в себя и позволяя Туману вышвырнуть их двоих прочь отсюда.
***
Лестница пустая, пустой коридор.
Реборн не чувствует опасности, поэтому поднимается бегом, торопится, распахивает дверь в незапертую комнату. Слишком открыто для тех, кто держал бы в заложниках.
Туманом оказывается миниатюрная девушка. Она смотрит на него испуганно и упрямо, и одновременно так, словно что-то очень важное пошло не так. Конечно, пошло, фыркает про себя брюнет, я же здесь появился.
Тсунаеши странный, он не реагирует. Сидит по-турецки, чуть наклонившись вперед, словно спит. Реборн шагает к нему, опускаясь на одно колено, и кладет руку на плечо, заставляя вздрогнуть. Почему? Не ждал прикосновения?
— Савада, я не знаю, в какую секту тебя тут втянули по твоей же глупости или внезапного краша в леди, ради которой ты вылез в окно, но мы прямо сейчас уходим.
Савада поворачивает к нему голову, и вместо двух рыжих глаз, на которые Реборну нравилось позалипать, потому что это было слишком явное, слишком чистое Небо, на него смотрит… один такой же и один ярко-красный. С гребаным иероглифом вместо зрачка.
А потом Савада падает прямо к нему в руки, словно все веревочки оборвали, и единственное слово, которое приходит в голову Реборна это:
— Блять.