глава 4 (2/2)

***

Когда Тсуна догоняет Ламбо, того уже догоняет Реборн, схватив ребенка в костюме коровы за шкирку и явно задумывая швырнуть его куда подальше. Тсуна вздыхает — почему у того такая пиздецкая антипатия к детям, одного душит, второго швыряет, со взро… ладно, одного взрослого он точно смог убить — и пытается подойти ближе. Пытается больше от того, что Ламбо брыкается невозможно и достает из своих густых кудрявых волос… гранату?! Какого черта?!

— Рискни тут все подорвать, давай, — шипит Реборн, прищурив веки, и Тсуна вздыхает снова:

— Реборн, это ребенок.

— Этот ребенок только что показал тебе то, что он владеет оружием? — недоуменно поворачивает к нему лицо брюнет. — И владеет неплохо, если в принципе понимает в юном возрасте принцип работы?

— От того, что ребенку дали оружие, он не перестает быть ребенком, — устало поясняет Тсунаеши, и Реборн неожиданно весело фыркает:

— Можешь радоваться, главный здешний пацифист защитил тебя. Но если я услышу еще хоть что-то, что портит мою репутацию, не думай, что отделаешься чужими словами.

— Реборн, это ребенок. Который раз уже говорю, — Савада подходит ближе и протягивает обе руки. Ламбо, бледный как полотно, прыгает в их объятия, как в дырку круга спасения. — Детям не угрожают.

— Этому ребенку дали оружие и приказ меня убить?

— Но он же не сам этого захотел.

Тсуна гладит ребенка по упругим волосам, пока тот старательно сдерживает порывы разреветься в плечо, и на Реборна особо не смотрит. Только вниз, на мальчика, и что-то говорит ему, получая в ответ кивки. Педагогическо-психологическое образование? Ладно, возможно, если у тебя есть предрасположенность, то оно даже может быть полезным.

Еще полезным может быть то, что ты знаешь о человеке абсолютно всю объективную информацию. Легче становится собирать субъективный портрет. Пока что Тсунаеши выглядит как тот, кто справится с ношей Дечимо: сохранять спокойствие или превращать его в язвительность, а не в панику или открытую агрессию способны далеко не все. Обычно такому обучают политиков. Но чем мафиозо в сущности отличаются от них?

Тсунаеши не смотрит на него, пока держит Ламбо на руках, пока уговаривает его отпустить футболку, пока спускает на пол, позволяя бежать — на этот раз молча. Но на выходе ребенок разворачивается и все же корчит рожу мужчине, прежде чем скрыться за поворотом. Как он сюда попал? Фонг после И-Пин решила, что это хорошая идея — собирать детишек вокруг себя?

Тсунаеши не смотрит на него, а потом поднимает взгляд и бледнеет так, словно Реборн собственноручно в этот момент приставил пистолет к его голове.

О, черт…

— Закрой глаза, — хмурится он, делая шаг вперед, чтобы, если не будет реакции, закрыть их самому рукой. — Если прямо сейчас тебе от вида меня станет плохо, я не уверен, что смогу помочь.

Тсунаеши вздрагивает, когда видит приближающуюся к лицу тень, и отворачивается, неловко откашлявшись:

— Мне не станет плохо, — и, заметив иронично приподнятые брови, продолжает. — У меня нет триггера на такое. Просто обычный страх, и… я не думал, что их так много, — добавляет он под конец полушепотом. Его все равно сложно не услышать.

Тсуна правда не ожидал, что красных точек будет столько, он не видел такого количества даже у военных. И то, что все они окажутся на столь видном месте. И будут сливаться из-за обилия в крупные пятна, напоминающие капли свежей крови, прямо как та, которая была на его лице брызгами от выстрела наемного убийцы, посланного противниками отца. С запахом железа. С мерзким вкусом, попавшим на язык.

Тсуна не сразу осознает, что задыхается.

И что все-таки ему закрывают глаза.

— Придурок, — пфыркает Реборн. — Почему люди такие тупые: как будто я, убийца, не знаю, как вы реагируете на мою профессию и на такое количество красных точек. Либо вот такой ступор перед паникой, либо осуждение. А, нет, обычно идет первое, а потом сразу второе. Все. Факт.

— Но я не собирался осуждать… — слабо возражает Савада. Слабо потому, что когда у тебя на глазах чужая рука, нет гарантии, что она тебе их внутрь не вдавит.

— Перестань быть вежливым, я же знаю, что это не так, — Реборну почти интересно, но не очень. — Закрой глаза, а лучше отвернись, мне нужно выйти, чтобы тебе не стало хреново, а потом устроить Фонг сладкую жизнь за то, что я предупреждал, а она в итоге снова сотворила херню.

У Тсунаеши трепещут ресницы, щекоча внутреннюю сторону ладони, и это внезапно не противно. Он прячет руки за спину и сглатывает:

— У меня есть страх, но нет осуждения. По крайней мере, я не думаю, что ты убиваешь невинных.

— Ты только что отчитал меня за угрозы ребенку? — недоверчиво спрашивает Реборн.

— Если бы ты его ударил, я бы ударил тебя тоже, — хмурится Савада, и теперь ладонь щекочат не только ресницы, но и брови. — И я все еще не понимаю, как такому ребенку дали возможность быть в мафии.

Реборн вздыхает, громко и устало:

— Его Семья решила от него избавиться, дав задание убить меня. Как ты понимаешь, меня не могут убить даже профи, что уж говорить о пятилетних детях. Но он все еще слишком глуп, чтобы понять очевидный факт: все Бовино ждут не дождутся, когда у меня при его появлении сдадут нервы и я схвачусь за оружие.

Тсуна определенно не понимает, почему мир вокруг него внезапно стал в разы более жестоким и в разы более идиотским. Он даже не говорит о том, что ребенок в принципе не должен быть втянут во всякие расчеты, тут это явно не работает. Просто… как можно понять по человеку в пять лет? в десять? Да даже в пятнадцать! Что из него вырастет. Личность подвижна, характер изменчив, то, от чего вы пытаетесь избавиться сегодня, завтра окажется спасением, и не факт, что во время того, как будет спасать, разрушит ваши убеждения. Ему хочется поднять руки, надавив на глаза, унять свое раздражение… но когда он хочет прикоснуться к лицу, внезапно встречает преграду в виде рук и испуганно ойкает.

Реборн усмехается.

— Отвернись, мне нужно выйти и не стриггернуть тебя.

— Со мной все в порядке, — вздыхает Тсунаеши, но отворачивается, понимая, что иначе его развернут насильно. — Я правда не считаю, что… наемный убийца — это та профессия, которая требует порицания. Хоть я и не знаю обстоятельств, при которых ты ее выбрал.

Реборн хочет выйти побыстрее и найти тюбик с кремом, чтобы снова скрыть эту спиральную галактику из сотен точек на лице, но все же задерживается у двери, хмыкая:

— Я же убиваю людей?

— Ммм… это как… — неловко мнется Савада. — Ты же не хочешь сам их убивать, как серийные убийцы. Или маньяки.

— Примерно одно и то же.

— Да, да, примерно одно и то же, — неловко сцепляет руки перед собой Тсуна. — Ты… работаешь по заказам. Это означает, что нужно обвинять тех людей, которые приходят к тебе. И просят о подобной услуге. И платят за это. Если бы не было подобного спроса, то не было бы и предложения, это же просто чистая экономика. Виноват в убийствах не ты, а тот, кто тебя нанял. Но наказан и виновен будешь ты, если поймают. Это… — он смятенно сбивается. — Это так же, как с проституцией. Обвиняют тех, кто втянут в это. Но почему-то все забывают, что никто бы не работал там, если бы не было тех, кто покупал их. Спрос — предложение. Все почему-то это путают, — у Тсуны костяшки бледнеют и холодеют от напряжения, но никто не оскорбляется, только тихо хмыкают, разворачиваются на каблуках и выходят за дверь в коридор.

Значит, он прав? Даже в мафии есть люди, кто, возможно, работал бы в другом месте, если бы мог? Ох, нет, еще одна мысль перед сном, о которой он пожалеет, точно пожалеет, как будто ему их и без того было мало.

В коридоре стихают звуки шагов, и он вылезает наконец в него, чтобы по лабиринтам жилого крыла добраться до своей комнаты, и натыкается взглядом, телом, всем собой на стояющую в тени женщину. Та даже не шевелится, оставшись на месте, а Тсунаеши чувствует, как начинает побаливать рука, которая столкнулась с действительно каменными мышцами на животе.

— Доброго вечера вам, Фэн, — склоняет голову Савада в приветствии, и ему внезапно становится так страшно, словно… словно правда есть угроза жизни.

Словно его чутье, его интуиция, только сейчас осознало, кто перед ним.

Фэн улыбается, мягко, уголками губ. Она красивая, снова замечает Тсуна, как может быть красивым только нечто, пережившее слишком многое, чтобы сохранить свою прелесть.

— Доброго вечера. Я вижу, вы поговорили с Реборном, — она тоже склоняет голову в ответ. Интуиция надрывается, как сигнальная сирена, у него потеют холодно руки и чуть-чуть сбивается дыхание. — Не буду мешать подготовке ко сну. Перелеты выматывают.

— Д-да, — все же заикается Тсуна, отвечая. — Мне же в ту сторону? — и указывает ладонью в сумрак коридора в противоположной стороне от той, куда ушел Реборн. Фэн поворачивает голову, хмурится, сверяя в своей голове данные, и кивает, подтверждая. — Тогда я пойду, не буду вам мешать.

— Хорошо, — кивает женщина снова. — Савада Тсунаеши, — тормозит она его, когда он рискует повернуться спиной и отойти на пару шагов. — Я надеюсь, ты умеешь принимать верные решения. Спокойной ночи.

Тсуна оборачивается и успевает заметить только то, как край традиционного платья скрывается в темноте.

Как же страшно, черт подери, и как бешено колотится его сердце.

Фонг заходит в комнату Реборна без стука, чтобы продолжить разговор, и мужчина встречает ее, сидя на кровати со безэмоциональным выражением лица.

— Что-то случилось? — приподнимает она брови.

— Он сравнил профессию наемника с проституцией, и я не вижу в его логике чего-то неправильного, — пустым голосом выдает Реборн. — Чувствую себя… сложно.

Фонг приподнимает изумленно брови. Потом склоняет голову к плечу, вспоминая, что именно подслушала, и пфыркает:

— Согласна, у него довольно логичное мнение.

— Никогда не думал, что кто-то сравнит мою работу с торговлей телом, — мычит мужчина, опустив лицо в ладони. — И что я не смогу толком поспорить.

Фонг смеется, мол, все бывает в первый раз, и краем сознания думает, что Савада Тсунаеши, может, еще и не сделал свой выбор и пробыл в теневом мире слишком мало, но…

Он умеет выдавать неожиданные вещи.